Beginning (Bollanet)

Перекинуть из руки в руку, прицелиться в пролетающую за окном птицу… Металл пистолета в ладони постепенно теплеет. Ну и что, если тот пока тяжеловат для руки подростка. Однажды у него будет такой же, и тогда никто не посмеет сказать ему и полслова поперек… — Дюрер! — вздрогнув, мальчишка сбрасывает ноги со стола, встает, неловко пряча оружие за спину. И даже не вскрикивает, когда жесткие пальцы сжимают его плечо. — Пойдем, — когда отец так говорит, Дюрер чувствует себя одним из осужденных. Хотя изредка в словах ему мерещится оттенок теплоты… ведь отец утверждает, что так строг лишь для того, чтобы не вырастить сына слюнтяем. Никто другой этого не понимает, слишком часто слышны обрывки разговоров «… опять этот сукин сын пошел своего щенка натаскивать». Трусливые твари. Ни один из заключенных не посмеет его тронуть, если только не захочет получить пулю от охранника или сгнить в карцере. Дверь камеры в подвальном помещении открывается с протяжным скрипом. У дальней стены сидит, подтянув колени к груди, парень. Голова опущена, темные волосы до плеч падают на лицо. Пожалуй, он старше Дюрера на несколько лет… — Полегчало? — с фальшивым участием интересуется Болланет, приближаясь к нему. Тот пытается отстраниться, но пальцы стискивают подбородок, открывая лицо. Увидев на скуле багровый кровоподтек, Дюрер кривится: должно быть, это больно. — Ты запомнил урок? Или мне повторить? — Д-да… — в глазах парня стоят слезы. — Нет, нет, пожалуйста, не надо! — Так да или нет? — ухмыляется отец, словно не понимая ответа. — Сначала ты тоже утверждал, что не брал денег, а сейчас что скажешь? Когда Болланет вздергивает парня на ноги, ухватив за рубашку на груди, Дюрер чувствует, как пробегают мурашки по спине — это знакомо ему не понаслышке, отец часто срывал на нем свою злость таким образом. Он требовал подчинения — и наказывал, если не добивался его. — Я мог упустить крупную сделку из-за тебя, — цедит он, притянув осужденного почти к своему лицу, так что тот не может найти опору под ногами и, когда пальцы разжимаются, падает на колени. Порывается встать, но Болланет не позволяет ему это сделать: ему нравится видеть взгляд снизу вверх. Дюрер знает об этом и, когда ему случается провиниться, он смотрит на отца так же, хотя со временем это все труднее — подросток рано или поздно становится выше полнеющего и не слишком рослого мужчины. — Клянусь, я не брал! Не брал, чтоб ты сдох! — Замолчи, а то я решу, что твой грязный рот пригоден не только для жалких оправданий, — похоже, настроение отца слегка улучшилось, иначе бы он уже исполнил свою угрозу…, а они у него редко расходятся с делом. Дюрер криво усмехается: вот если бы это была девица, он бы и сам не отказался поразвлечься. Хотя… парень задерживает взгляд на руках осужденного, длинных, почти изящных пальцах с ободранными костяшками, мысленно касается шеи, где бьется голубая жилка… пожалуй, поразвлечься можно и с этим. —…веревку, — пошарив в ящике, Дюрер вытаскивает моток тонкой веревки. Она замусолена и немного грязная, словно не раз пропитывалась кровью из рассеченного тела. Парень-заключенный смотрит на нее с непониманием — по расширившимся зрачкам видно, как затравленный взор мечется по подвалу и вдруг останавливается на крюке, свисающем с потолка. Петля захлестывает кисти заключенного, он вскрикивает — еще не от боли, а от ее предчувствия — каждый раз когда поворот колеса рывком вздергивает его на колени, еще выше, заставляя встать, выше — поднять руки… Рубашка задирается, обнажая впалый живот, проступающие ребра. Колесо медленно начинает еще один оборот… — Не на-а-адо! Аа… — голос срывается на хрип. Приглядевшись, Дюрер замечает, что по щекам парня текут крупные слезы. Он даже подходит ближе, чтобы видеть, как тот судорожно сглатывает их, дергая кадыком. В этом есть что-то привлекательное. Интересное. Возбуждающее. — Жди здесь, — дверь за отцом захлопывается. Оставшись наедине с заключенным, Дюрер медленно обходит комнату, поигрывая кнутом — пистолет, конечно, остался в кабинете отца. Мерные шаги перемежаются всхлипами и с трудом сдерживаемым стоном. Спустя минуту, парень затихает, уронив голову на грудь. — П…послу…шай, пожа…пожалуйста… — от неожиданности сын надзирателя останавливается. Обычно заключенные оскорбляли его или угрюмо молчали в его присутствии, но никто не обращался с просьбой. Бросив кнут на пол, он подходит ближе. — По…пожалуйста, поверни… ослабь немного, — парень кусает губы, но смотрит подростку прямо в глаза. — Очень больно. Дюрер чувствует себя совершенно растерянным. Что, серьезно? Он просит его, сына Болланета, пойти против желания отца? Просит… Мальчишка разглядывает потеки от слез, сохнущие на щеках, побелевшие запястья, сдавленные петлей — и молчит. Ему немного жаль пленника, он даже чувствует, как покалывает его собственные руки, но хочется… да, хочется, чтобы он просил еще. — Что мне сделать? — медленно, растягивая слова, переспрашивает он. Парень широко раскрывает глаза — его просьбу услышали! — и быстро повторяет: — То колесо… хоть один оборот… пожалуйста! Дюрер улыбается. Еще одно-два слова, и он, пожалуй, и правда ослабит ворот. Отец не заметит, а парень будет ему благодарен, очень благодарен. Но лицо заключенного искажает гримаса: — Ты… ты маленький ублюдок… такой же, как твой отец! Глумливый щенок! В глазах темнеет от злости, и мальчишка одним рывком поворачивает колесо — в другую сторону. Словно не слыша сдавленного крика, подхватывает с пола кнут. — Закрой… свой… поганый… рот! — ременная плеть обвивается вокруг обнаженного торса, а ярость заливает глаза черным и алым. Вздрагивающее от всплесков боли тело выглядит беззащитным, слабым, доступным. С каждым ударом парень стонет все тише и, наконец, обмякает, вися на веревке как труп. Он так и не попросил пощады. Тяжело дыша, Дюрер опускает кнут. В воздухе пахнет кровью, потом, железом… Хочется разрезать эту веревку, сгрести пленника за волосы и, бросив на пол, подмять под себя — чтобы, вдыхая запах его тела, заглушить запах собственного бессилия. На мгновение парню кажется, что пленник усмехается, и он бросается вперед, чтобы сбить насмешку с его губ. — Довольно. Ты убьешь его, — Болланет вернулся неслышно: Дюрер обнаружил его присутствие, лишь когда тяжелая рука легла на плечо. — Разве ты этого хочешь? — Хочу, — парень осознает, что это звучит двусмысленно, и неловко ухмыляется. Свои предпочтения и желания — не то, что он хотел бы донести до отца. Но тот согласно кивает: — Ты получишь все, что хочешь. Пока власть в твоих руках, любая из здешних тварей будет лизать твои сапоги, — Болланет сбрасывает стопор механизма, веревка освобождается, и пленник тяжело, безвольно падает на землю. — Охрана! Вбежавшие охранники, подчиняясь молчаливому приказу, подхватывают тело под руки и волокут прочь. Наверное, в камеру, а может, и в лазарет. — Но от мертвого ты ничего не добьешься. Не спеши. В этой тюрьме у всех чертовски много времени. У тебя — тоже. В окне кабинета нет решетки, и ничто не загораживает квадрат серого неба. Выстрел — и пролетающая мимо ворона, неловко взмахнув крыльями, падает вниз, на утоптанную землю двора.