Place to hide

Наутро после освобождения сон не идёт, и Стив ещё затемно обходит притихший лагерь. Обходит медленно и бездумно, но у самой окраины замирает настороже. Вдруг слышит шорох в дальней палатке – в той, где свалили медикаменты, укрыть от дождя – и нахмуривается: бинты не оружие и не провиант, никто не станет таскать их украдкой, такое вообще не подумают воровать. Бесшумно подойдя, он отводит полог. И застывает, сразу увидев Баки, но не сразу понимая, что происходит. Баки стоит, напряжённый и нервный, как линия передач, хмурится, как от боли, а перед ним на коленях парень, ткнулся лицом в его расстёгнутые, приспущенные штаны. Одной рукой Бак вцепляется парню в плечо, а другой, сведённой до кончиков пальцев, невесомо накрывает макушку, прижимает ладонью, словно бы поощряя. Парень жадно обхватывает его ладные бёдра, огладив задницу, толкает к себе – в себя – и Баки смыкает губы, сводит челюсти и мнёт под пальцами светлые волосы. Стив ни разу не видел такого Баки и будто прикипает взглядом, каждая мелочь становится немыслимо яркой – как подрагивает проступившая венка у паха, как подводит спазмами его низ живота, как судорожно сжимаются мышцы на ягодицах. Парень берёт так глубоко, что почти не отлипает от Баки, а тот молчит, сцепив зубы, только дышит с усилием через нос, Стив чувствует на себе всё его напряжение и не в силах пошевелиться. Баки не издаёт ни звука, только часто моргает, уставившись в одну точку, его ресницы дрожат, и сам он изредка вздрагивает, и во всём его теле бьётся, пульсирует что-то такое тёмное, лихорадочное, неправильное, что Стив не может отвести взгляд. Но тут Баки дёргается, кусая губы, и у него слабеют колени: пошатнувшись, он вцепляется в парня, чтобы устоять… и это край, Стив срывается, слишком шумно втягивает воздух. Баки, вздрогнув, оглядывается – и глаза у него просто огромные, дымные – от удивления приоткрывает рот и, растерявшись, не сдерживается – долго, протяжно стонет, почти скулит. Звук продирает вдоль всего позвоночника, Стива едва не гнёт пополам, а парень, услышав стон, по-хозяйски стискивает бёдра Баки и ускоряет движения. Баки вздрагивает сильней, давит ещё один хрип и зажмуривается, размыкая взгляды; это немного приводит Стива в сознание – ровно настолько, чтобы понять: он тут лишний. Стив отшатывается, пятится шаг, другой… и задёргивает полог. . День до вечера проходит как в бреду. Баки пытается объясниться, но Стив только отшучивается, или находит срочные заботы, или заботы сами находят его. Он улыбается, делает вид, что ничего не случилось, и всегда где-то рядом, но не подходит ближе ярда, и в шумной пешей колонне Баки чувствует себя как в пустыне. Стив больше не прикасается к нему. Совсем, никак. Только вчера были крепкие объятья и хлопки по спине, беззлобные тычки и дурашливые потасовки, Стив подхватывал под локоть, подставлял плечо и трепал за шею, смеясь. Сейчас всё исчезло. Наклонившись напиться и увидев в воде своё отражение, Баки криво, презрительно усмехается. Стива можно понять. Он сам себя едва узнаёт. Из ручья на него смотрит измождённый и бледный, грязный, немытый солдат, в рваной рубашке, с разбитой скулой и всклокоченными волосами. От прежнего лихого, обаятельного чертяки ничего не осталось. Не осталось сердцееда, франта и шутника, что всегда готов был помочь. Есть только замученный пленник из 107го пехотного, бессилие, отчаянье и война, и вся та грязь, которую Стив не должен был видеть. Он боится думать, что такой Баки Стиву больше не нужен. Под вечер он не выдерживает – они ведь всегда ночевали рядом, всегда, как бы ни было плохо и тяжело, и между ними не может – не должно быть! – никаких недомолвок, он не может потерять Стива – Стив всё, что у него есть, даже подумать об этом тошно и муторно, Баки встряхивает головой. Спрятав руки в карманы, шагает ближе: — Стив, послушай, как-то паршиво вышло, я знаю, я не должен был, но… Стив, конечно, ожидал разговора. Вспыхнув до кончиков ушей, он торопливо останавливает его взмахом руки: — Мне жаль, что я видел, Бак, прости, я не хотел, мне правда очень жаль!.. И по одной его неловкости становится ясно: разговора не выйдет. — Жаль, — эхом откликается Баки и слышит совсем другое. Сводит губы в тонкую линию. Кивает. Кивает опять: — Нет, это ты извини. Стив сбегает во внеочередной караул, а Баки, ёжась, следит за ним от угла палатки. Не спав всю ночь и прошагав весь день, бездумно глядя куда-то в борт впереди идущей машины, он бредёт не разбирая дороги – ничего удивительного, что на скользкой тропе, покрытой палой листвой, он оступается и, неловко взмахнув руками, летит в овраг у обочины. Перед глазами мелькают земля и небо, он едва успевает прикрыть лицо, и что-то острое вгрызается в ухо и в ногу, а потом глухо бьётся в спину и замирает. Выждав пару мгновений, он садится, смаргивает разноцветные точки, пытается встать. Ступня подводит, и он досадливо фыркает: стоило прыгать через пролёты немецких лабораторий, чтобы вывихнуть ногу в ближайшей канаве. Ему всё же удаётся подняться, но тут Стив возникает рядом, тянет руку, и Баки, пошатываясь, отступает назад: — Не надо, я сам… — добавляет тише, — ты весь замараешься, — и не удержав равновесия, опирается пятернёй о замшелый склон. — Придурок, — вполголоса бросает Стив и подхватывает его на руки с такой лёгкостью, будто Баки совсем ничего не весит. В первый миг его захлёстывает безудержным облегчением – Стив!.. – и прикрыв глаза, он устало тычется ему в плечо, вдыхая мягкий, знакомый запах, оттенённый травой и пылью, не думая ни о чём. Полминуты спустя берёт себя в руки и нехотя произносит: — Отпусти, перед парнями стыдно. — Переживёшь, — бормочет Стив, но раздражения в голосе нет. — Тут раненых больше сотни, — без особого энтузиазма пытается Баки, уже зная, спорить бессмысленно: Стивен Роджерс всегда был на редкость упрямым. И тут же чувствует, как напрягаются его руки, крепче прижимая к себе. — Бак, тебя пытали, никто ничего не скажет, — в словах Стива незнакомая жёсткость, и Баки мрачнеет, но больше не спорит, и чтобы не вспоминать, снова упирается носом в плечо. Стив оказывается прав: Баки знают в лицо, он единственный, кто вернулся из тех подвалов. Боец у края колонны трогает Стива за рукав: — Предпоследний грузовик почти пуст, пара ящиков с патронами да пласт брезента, там ночуют шофёры, — и Стив благодарно кивает. Дойдя до машины, пусть на тихом ходу, одним махом запрыгивает в крытый кузов, не отпуская Баки, и тот уже не удивляется, просто отмечает, как сильно изменился его друг. Слишком сильно. Аккуратно устроив его на ворохе немецких шинелей, Стив исчезает из фургона так быстро, что Баки даже не успевает сказать спасибо. В брешь между брезентом и бортом грузовика видно, как тот ещё какое-то время бредёт у машины, ссутулившись, глядя в землю и нервно постукивая кулаком по бедру – совсем по-старому, куда привычней для прежнего Стива, для его Стива, который не знал. А потом приподнимает раскрытые ладони, разглядывает их с таким отчаяньем, точно бы рад их не видеть, и вытирает о штаны. Дальше Баки не смотрит. Привалившись к ящику с патронами и вытянув перед собой саднящую ногу, прикрывает глаза. Трофейный боргвард идёт на удивление ровно, его укачивает и он, должно быть, задрёмывает… чтобы проснуться от холода через пару часов. Тент неплохо защищает от ветра, но не может спасти от лесной сырости и вечерней прохлады. Идти было бы намного теплей, но далеко бы он сейчас не ушёл. Привстав на руках, он неуклюже вытаскивает одну из шинелей укрыться, когда в кузов запрыгивает Стив. Украдкой глянув на него, садится на брезенте у борта напротив. — Поймали двух немецких лазутчиков, привала не будет, придётся ночевать тут, — говорит он. — Ты как? — П-порядок, — сипло отзывается Баки. Он бы ответил бодрей, но холод берёт своё. Стива едва не подбрасывает: — Ты замёрз? Тебе плохо? Почему меня не позвал? Баки только поводит плечом: — Не хотел доставлять неприятностей. — С каких пор ты стал неприятностью? Он невесело усмехается. Едва ли тут стоит отвечать. Стив, конечно, понимает, слышит. Хмурится, но молчит. — Я… я сейчас вернусь, придумаю что-нибудь. Он возвращается с флягой виски. Одному чёрту известно, где он умудрился её достать. Протянув выпивку, недолго смотрит нечитаемым взглядом и снова шагает к выходу: — Ты спи, а я тут… снаружи… От того, что Стив не может пробыть с ним и трёх минут, начинает мучительно ныть в висках. Баки растирает лоб ладонью: — Стив! Тот оборачивается. Баки устало глядит на него, откинувшись затылком к высокому борту: — Выслушай хотя бы. Стив снова краснеет, но всё же возвращается на прежнее место. Терпеливо ждёт, пока Баки негнущимися пальцами отвинтит крышку и в несколько глотков выпьет флягу до дна. Добротное виски кажется на редкость безвкусным. Баки запястьем вытирает губы и с раздражением чувствует: от выпивки нет ни смелости, ни тепла. Он сердито отбрасывает фляжку, облизывается, снова облизывается, глубоко вдыхает… И вдруг тоскливо хмыкает от мысли: он мог бы столько всего рассказать… Он мог бы рассказать про того парня, хотя он даже не знает его имени. Светловолосый и тощий, тот должен был стать новым подопытным, и Баки, не успев осознать, вступился, вместо него попав под раздачу. Должно быть, парень до сих пор чувствовал себя виноватым, раз предложил отплатить – как умел. Парень правда умел, а Баки не стал возражать. Он мог бы рассказать, как немыслимо страшно было лежать на железном столе, на холодной клеёнке, с намертво прикованным телом, и думать: скорей бы всё кончилось, кончилось, кончилось, не важно как, только бы поскорей… Мог бы сказать, как теперь ему хочется жить, хочется чувствовать, каждую секунду, каждый миг, что угодно, боль или возбуждение, удовольствие, озноб или жар, лишь бы знать – вот сейчас настоящее, он не спит, не мерещится, лаборатории больше не будет. Мог бы сказать, как теперь просто хочется – ведь, кажется, Кони Айленд был бесконечно давно. Вместо этого он говорит: — Знаешь, что я понял на войне, Стиви? Если ждать идеальный момент, можно не успе… Стив оказывается рядом чудовищно быстро, закрывает ладонью рот: — Я успею!.. Я успею, Бак, я теперь успею… — лихорадочно шепчет он, и руки у него ледяные, хуже, чем у закоченевшего Баки, и по дрожи в руках он враз понимает – весь этот путь Стив прошёл за ним. Только за ним. Понимает, почему тот испуганно тёр ладони. Понимает, что Стив сейчас сказал. Пощекотав ему руку тихим смехом, Баки медленно ведёт головой, так, чтобы ладонь легла на шею, и трётся об неё щекой. Смотрит спокойно и светло. — Ты уже успел. Стив застыл перед ним на коленях, между раскинутых ног, осторожно, так, чтобы не касаться той, раненой. Он теперь много выше, и Баки, соскальзывая непослушными пальцами, за ворот кожанки тянет его на себя. Бледными до синевы губами задевает чужие губы: — Но ждать я больше не стану. Стив, конечно, успеет. Но – ради всех святых! – пусть он тоже не станет ждать. Кажется, это чёртово виски только сейчас бьёт в голову: Баки до сих пор мёрзнет, зато смелости теперь хоть отбавляй. Стив забыл как дышать, но Баки шлёт к чертям всё на свете – целует, облизывается, снова жмётся губами к губам. Когда Стив, простонав ему в рот, отвечает, пытаясь обнять и не зная, куда деть руки, Баки дёргает его на себя и роняет к борту так резко, что Стив тихо охает, а боргвард даёт опасный крен. Но Баки забирается сверху, устраивается у него на бёдрах, и Стив перестаёт осторожничать – путаясь в рубашке, гладит его по бокам, ведёт ладонями по спине, скользит по лопаткам, и это, чёрт возьми, так хорошо, что Баки с полминуты жмурится, упираясь ему в плечо, перед тем как, собравшись, взяться за все эти дурацкие пуговицы. Когда плоть наконец касается плоти и оба вздрагивают от первой горячей судороги, Баки вскидывается – и видит прямо перед собой широко распахнутые, потемневшие голубые глаза. От одного только этого хочется большего, но сейчас, в тряском грузовике, где в любой момент их могут застать, будет достаточно рук. Когда движений становится слишком мало, а потом вдруг – слишком много, Баки накрывает рот Стива своим, заглушая стон. Дрожь постепенно отпускает обоих, но Баки ещё долго сидит, не двигаясь, утомлённо привалившись к чужому плечу. Он ночует в грузовике, на примятых шинелях, под боком своего Стива. Ему тепло. И нога уже не болит.