Там, где ветки иголками цепляют время

Когда-то, когда я ещё путешествовал, то нашёл то самое место, где ветки иголками цепляют время. Я шёл через земной лес, пустивший до самой бездны свои бесчисленные корни. Кольца его древ измеряли тысячелетия. А чернозём насыщенной земли мог питать его до самого Армагеддона. Но не видела земля уже испокон веков света, до капли забирали его пышные многосводчатые кроны. Сырость, размывающие и зарастающие гнилые болота угнетали корни. Молодые деревца, рождаясь, скоро умирали в густой темноте, и гниющей земле, их могучие властные родители роняли семена, но не обеспечивали им жизни. Могучие бессмертники забирали себе всё, что могло их питать, без остатка, паразитируя на собственных детях, превращая скоро собственные плоды в перегной. Так бывало на земле со всеми бессмертными существами. Бессмертие и потомство – мало совместимые вещи. Ведь потомство, поравнявшись с родителями, скидывало их, сжирало их, повинуясь этому неотъемлемому и варварскому закону природы, именуемого круговоротом жизни. Поэтому время в этом лесу кажется застывшим, оно не повинуется крупному круговороту, ограничиваясь лишь, между истинными властителями, переоткликами их корневых заморышей: «рождение – смерть», «рождение-смерть». Рождение одного ради другого, более крупного и великого. Чем меньше и слабее зародыш – тем лучше он разлагается, тем лучше подходит для «переваривания». Переход от несовершенного в совершенное. От метаний сразу в тишину и покой. И где-то всё же земля высосана так, что превращена в камень. Там можно наблюдать очень долгое умирание бессмертия. Длительное, мучительное умирание старика. Корни, которого не дают жизни, а бесплодность не даёт перегноя, у исполина появляются морщины, дряхлость. Он становится хрупким, ломким. Иссыхает и обезумевает, потому что нет живительной влаги питающей его нервы, клетки. Становится беспощадным, и ему, подобно ещё не до конца иссохшим зародышам у чужих корней, становится страшно. Он велик, и стоит в объятиях смерти, что укачивает его и ждёт, когда он заснёт. Ведь, старики как дети. Превращаются в беспомощных, и у них возникает своя фантазия. Но нет, он не станет пиром, для чужих стервятников. Не отдаст мелким паразитам отгрызть свои корни. Не отдаст свой янтарь, в которым в его груди окаменела смола. Его тело бесценно, оно дышит историей, золотом и розгами, что зарывали под его полы. Пропитаны кровью пленённых принцев и рабов. Его сердцевина не одуплела, и есть ещё в кронах молодые листья из многочисленно порождённых им конечностей, ещё тянущихся к холодному свету. Сколько прошло лет, сколько он будет возвышаться над землёй, а сколько медленно падать, возвращаясь в неё. Этот исполин яро тысячи раз желал себе жизни и столько же, так же горько желал он смерти. Но фортуна оставалась непреклонна к нему. Не дарила ни жизни, ни смерти, а маяла муками тысячелетнего увядания. Гордыми, скупыми, беспокойными. Ничего похожего на благородную старость. Старость бессмертного и не могла быть благородной. Потому что она знаменовала именно его поражение как бессмертного. Побеждённого смертью. Уйти и уступить другому… И идти все эти дни к плахе. И чем дальше идёшь, тем мучительней ожидание близости эшафота. Эта дорога и есть эшафот. Она сгрызает свою жертву и в этом и состоит вся казнь. Когда взойдёшь на эшафот – ты будешь уже мёртв и умрёшь тысячи раз. Жизнь пронесётся перед глазами ровно столько же, ты переживёшь её, так, что бы возненавидеть её. И тогда смерть сможет спокойно наконец принять тебя в свои объятия… - Папа, - малыш протёр глазки, переворачиваясь на другой бочок в кроватке, - но ведь с деревцем всё будет в порядке? Правда? - Конечно, внук. – крупная родная рука легла и погладила малышу животик. – Исполин будет питаться потомками своих сыновей, которые рождены были настоящим чудом, несмотря на всю его бесплодность. А сейчас тебе надо, наконец, засыпать, завтра ты должен быть сильным и бодрым. - Конечно, папа… - словно по таинственному невидимому жесту сонной феи, малыш быстро погрузился в сон, отвернув лицо в сторону стены. Родитель встал, погасил камин одним взмахом руки и отправился в гостиную, где продолжал всё так же ярко гореть огонь. «Эта невинность удивляет и покоряет, – размышлял он, удобнее расположившись в кресле, - мы столько осознанно живём над бездной раскалённого хаоса, сохраняя тонкие грани, что погружаемся беспробудно в самые инфернальные муки. Привыкаем к ним… особенно старик, как я». Он молча подкинул в камин несколько дров. - Но когда рядом это невинное маленькое создание – я готов признать, что сошёл с ума и лишь предвкушение, но не осуществление этого безумия превращает это место в легендарный потерянный рай…