Липовый мед

Нежные травы заплетаются вокруг его лап. Они не удерживают, а несут вперед, как осторожные шелковистые волны бескрайнего океана. Слепой принюхивается. Океан сегодня пахнет медом, а не ночной сыростью, как обычно. Будто бы неподалеку расцвела липа или черемуха – хотя Слепой знает, что в Лесу, на его стороне Леса ничего не цветет. Только тяжелые и темные сосны могут скрыть его в чаще, спрятать от Наружности – навсегда. Он продолжает бежать, почти не касаясь земли, и вспоминает, откуда ему известны запахи черемухи и липы. Ничто начиналось для Слепого с самого порога Дома. Там было серо, пыльно, как-то вязко-душно, а все картинки природы, которые ему описывали, оставались мертвыми и очень скоро исчезали из памяти. До их первого лета. Лось увез его далеко – они ехали в машине так долго, что мальчишку почти затянуло в сон. И то, что происходило в этот день, больше походило на сновидение. Большие руки божества, склонявшие к лицу Слепого цветущие ветки. Мягкий голос, вплетавшийся в сладкие ароматы. Солнце, очень много солнца, которым Слепой старался надышаться до головокружения… Легкая усталость и объятия, которые растворили Слепого до состояния одного колотящегося сердца, за минуту до сонного забытья. С тех пор божество всегда пахло медом. Оно приносило этот аромат с собой из дождливого, снежного, мутного Ничто – и это было настоящим чудом. А острее всего мед ощущался ночью, под боком у божества, с его теплой ладонью на плече. Слепой переходит на тихий шаг, когда подбирается к источнику запаха. Здесь - самое сердце Леса, и он никогда не забредал дальше, и это было ему не нужно. Здесь он бывал укрыт надежнее всего, а Дом поверял ему свои тайны. Человек сидит в корнях вековой сосны, как в кресле. Слепой подползает к нему на животе, шурша хвоей, и кладет свою длиннопалую – человеческую – ладонь ему на колено. - Я долго ждал тебя, - ласково шепчет человек и почесывает его за ухом. Слепой мимолетно удивляется, что ему-человеку это так же приятно, как было бы и ему-оборотню. Кладет голову на колени пахнущего медом и неловко переворачивается на спину. У Лося грива седых волос. Слепой не задумывается над тем, почему это так, хотя он догадывается, что Наружность настолько ужасна и беспросветна, что как тут не поседеть… Божество качает головой, отводя волосы от лица. - Синие! – задыхается от восхищения Слепой, – Какие синие… Божество гладит его по голове, пропускает сквозь пальцы влажные, немного спутанные темные волосы. Слепой вытягивает ноющее после прыжка тело. Кажется, оно должно быть одето в простыню, в которую Слепой укутался перед прогулкой по этажу. Но простыня потеряна еще на подходе к медовому, и он чувствует, как хвоинки впиваются в спину. - А ты превратился в красивого зверя, мальчик. И твои глаза… - Какого они цвета? – осторожно интересуется Слепой, на что божество только улыбается. Над головами у них качаются тяжелые сосновые лапы. Слепой дышит так глубоко, что насквозь пропитывается липовой сладостью. - Дом говорит, что после выпуска я могу остаться здесь. Навсегда. Слепой очень надеется, что в его взгляде читается вопрос, который он не осмелится задать. - Если ты решишься на это, то я подожду еще немного. Мы сможем лежать, как сейчас, целую вечность, - медовый улыбается вновь, его глаза блестят, и Слепой дрожит от предчувствия. – А потом я проведу тебя на другую сторону Леса. Мне кажется, ты там не бывал, и зря, ведь там цветут прекрасные деревья… А затем мы пойдем дальше. В груди у Слепого что-то трепыхается, мешая дышать. Он не сразу догадывается, что это сердце, он и не помнит, было ли ему когда-нибудь так трудно вздохнуть с тех пор, как исчез Лось. - Так ты знаешь, что такое Дом… Ты тоже все знаешь, - у него внутри рвется какая-то струна, и он выплескивает свою давнюю тревогу. – А я все гадал, откуда ты приносишь этот запах… Я думал, что Дом тебя не принимает, что ты для него чужой. Божество отводит взгляд и всматривается в чащу, как будто уже видит за деревьями просвет: - Мы обычно забираем с собой то, что сильнее всего любим. Ты мог привести сюда любого, кого хотел бы видеть рядом. Слепой уже не боится ничего, хотя и знает, что на Изнанке все настоящее, все происходит на самом деле. И если он оступится, то упадет и заработает синяк, и если он ошибется, то он умрет. - Я хотел бы заняться любовью – прямо на этой прохладной земле, глядя в это непонятное небо, - Слепой не преувеличивает, небо здесь и в самом деле необычайное. По нему никогда нельзя угадать, вечер ли в Лесу или пасмурный день. - Мы сможем и это. Лось снова глядит на Слепого и оглаживает теплой ладонью его костлявое плечо. По телу Слепого пробегают искорки, и он замечает мгновенные золотистые всполохи у ласкающей его руки. Почему я раньше не замечал, как материальны здесь все чувства, эмоции, мысли, удивляется Слепой, лелея золотистые искры в животе и где-то под сердцем. Божество пересчитывает его ребра прикосновениями пальцев, и Слепой усмехается. Его начинает клонить в дрему, и он не сопротивляется, прикрывая глаза. Кажется, впервые, находясь здесь, он не жалеет минут, в которые ничего не видит. Когда невесомые прикосновения спускаются к его бедру, Слепого мягко выталкивает в параллельную реальность. Обычно он уходит из Леса сам, движимый страхом, опасениями, необходимостью, но в первый раз Лес так бережно выносит его за свои границы. Как на заботливых руках Лося, думает Слепой и нехотя шевелится. Судя по всему, нырнул он, не успев слезть с постели, а простыни ни на нем, ни под ним ожидаемо нет. Спину и ноги ломит от долгого бега, в животе догорают искорки, а в ушах звенят серебряные колокольчики. Слепой натягивает одеяло, скомканное в углу постели, до подбородка, когда к нему подкатывает Табаки. - Ну ты и спать! – восхищается Шакал, пахнущий древностями и завтраком, - Мы тебе там привезли бутерброды и… Табаки прерывается. Принюхивается, догадывается Слепой и старается не улыбнуться. - Отличный аромат, Слепой. Навевает ностальгические настроения, я бы даже сказал – уносит в прошлое… Он направляет взгляд туда, где предположительно должны быть глаза Табаки. Выдерживает паузу, во время которой состайник начинает ерзать в коляске. Табаки прямодушно заявлял, что его глаза – белые, потому что слепой же и потому что бельма от слова «белый». А Сфинкс однажды выдал, что они похожи на лунный камень – и после этого надолго замолчал. И теперь только одна живая душа во всем мироздании знала наверняка, какого цвета глаза у Слепого, и этой душой был даже не сам Слепой… Эта мысль последней искрой вспыхивает у него в груди и рассеивается легким дымком. - Тащи свои бутерброды. После долгого путешествия аппетит прямо таки зверский. Табаки шуршит колесами от постели Слепого и, кажется, даже исчезает из комнаты. Слепой не расстраивается, ложится и прикрывает глаза. Пальцем ковыряет стену, на которой уже не осталось ни кусочка штукатурки. Под веками у него плавают похожие на солнечные блики. Спустя примерно полчаса, Табаки возвращается и в торжественном молчании вручает Слепому поднос. На нем – пара бутербродов, стакан горячего чая и еще какая-то маленькая плошка. Движимый непонятной силой, Слепой пробует ее содержимое с кончика пальца… Такие ли на вкус его губы? Так ли сладко быть любимым им? Так ли будет в Лесу, в котором мы останемся навсегда, навсегда… Слепой, не торопясь, съедает все и еще долго возится с плошкой – даже не спрашивая, где Табаки раздобыл настоящий липовый мед, посреди зимы пахнущий летним полуднем и богом.