Kiwi – Happy Birthday
Чего я жду? Я, наверное, сошел с ума. Но я больше так не могу. Ты остался единственным в этом мире, кто знает меня по-настоящему. Ты - единственное, что осталось от меня прежнего. От того мира, где честь стояла выше предательства. Мне уже не важно, убьешь ты меня, или примешь, как давнего, забытого на года приятеля. Я иду с тяжестью в сердце и цветастым пакетом в руках. Это твой день, Баки, и плевать, что ты этого не знаешь. Это твой день рождения. Да, я все еще помню после стольких лет, и не могу сидеть спокойно, зная, что где-то там мой друг остался в одиночестве в самый светлый день в году. Я почти уверен, что найду тебя там. Твой старый дом в Бруклине - всего лишь развалины, но я знаю, тебя туда тянет. Ты, может, и не помнишь, но сердце рвется туда. Ты ведь прежний, Баки? Да, я в это верю. Верю в тебя. Ноги сами несут меня привычной дорогой, будто бы и не минуло семьдесят лет. Город изменился, но я этого словно и не вижу. Перед моим взором все еще стоят кирпичные стены, мощеная дорога и солнце, льющееся с небес на переполненные улицы. Мясные лавки открыты, и добродушные продавцы показывают прохожим куски свежайшей, аппетитной вырезки. Из булочных доносится божественный аромат выпечки, а у парикмахерской бегают дети с деревянными пистолетиками; они еще не знают, что такое война, но по какому-то внутреннему наитию повторяют, играючи, подвиги отцов. Это тот мир, который мы знали. Мир, в котором росли и учились выживать. Мир, который я любил больше жизни, мир, за который я пошел в бой, и сделал бы это снова, будь такая возможность. И тогда мы с тобой мечтали о спокойном утре, когда из динамика радио не будут звучать имена погибших. Мы мечтали, Джеймс. Мы верили. Я прохожу мимо шумного кафе, и крики подростков, наперебой доказывающих друг другу свою правоту, режут слух. В наше время все звучало мягче, и даже разрыв бомбы был более мелодичным, чем тяжелые биты, льющиеся из современных клубов. Это не наше время, как ни крути. Но сегодня меня это не волнует. Я шел с тобой бок о бок в будущее, но только сейчас понял, что хочу назад, в прошлое. И я иду в него, и на сердце становится легче. Яркое весеннее солнце над Бруклином приветствует меня, ободряет. Да, в такой день ничто не может пойти не так. Все будет хорошо.***
Я чувствую твое присутствие еще до того, как толкаю покосившуюся дверь без замка. Он просто вырван с корнем. Наверное, подростки приходили пощекотать себе нервы, или заядлые алкоголики искали укрытие от глаз полиции. Или это твоих рук дело? Я не знаю, чего от тебя ожидать. Ты будто рвешься на части: тебя тянет к родному, к тому, что ты знал до своего... падения, и в то же время ты всей душой жаждешь разрушить, разнести на куски все, что напоминает о прошлом. Я видел это в твоих глазах, когда ты занес руку для последнего удара и... остановился. Откуда в одном человеке столько боли? Столько страха? Все еще сильный, но отчаянно одинокий. Мой друг, пропавший в метели. Я не смогу простить себя за это. Да, ты точно здесь. Стоит лишь закрыть за собой дверь, как все звуки тут же исчезают. За окном остается теплая, ласковая весна, а в этом разрушенном доме царит холод и сырость, пробирающаяся под ребра в самое сердце. Я словно вернулся в логово Шмидта и должен найти тебя, спасти от врага и привести домой. Я должен вернуть своего друга. Ты сидишь у стены, обхватив голову руками. Молча, тихо, не издавая ни звука, но в этой твоей позе столько боли и отчаяния, что мое сердце сжимается. Вокруг разбросаны обломки твоего письменного стола, осколки стекла от серванта и разорванные игрушки, которые ты хранил в память о детстве. Ты стремишься разрушить воспоминания, которые разрушают тебя. Стоит тебе заметить меня, ты тут же подрываешься и направляешь дуло пистолета мне в грудь. Ты можешь выстрелить, я знаю. Уверен. Но не станешь этого делать. Почему? Потому что в бионической руке все еще зажато уцелевшее фото. Наше с тобой фото, сделанное за неделю до того, как тебя забрали на фронт. - Ты зря пришел, Роджерс! - рычишь ты, но в глазах не злоба. Страх. - Баки... - Нет! - вопль отчаяния - Не называй меня так! - Хорошо. Может, Джеймс? - Не знаю. - лицо искажается гримасой внутренней борьбы, но пистолет в руке не дрожит - Не помню. - Я пришел поздравить тебя. - осторожно вытягиваю руку с блестящим серебристым пакетом. - С чем? - С днем рождения. - Сегодня... мой день рождения? - твое удивление было бы даже забавным, если бы не оружие и мечущийся взгляд. - Да, Джеймс. Это подарок. - Мне? - Да. Ты замираешь, будто бы не знаешь, застрелить сначала меня, или прежде изрешетить пакет. Мне остается только смиренно ждать твоего решения. Но молчание слишком затягивается. - Это наше фото? - спрашиваю я, кивая на карточку в бионической руке. - Да. Нет. Не знаю. - Это ты, Джеймс. - я вглядываюсь в фотографию - Немного моложе, чисто выбритый, но все еще ты. - Я этого не помню. - Но ты пришел сюда. Ведь не просто так. - Я... не твое дело, Роджерс! - глаза сужаются в две бойницы, палец придавливает курок - Проваливай, и забери свой хлам. Не смей преследовать меня, или клянусь, я пущу тебе пулю в лоб без сожаления! - Хорошо, я уйду. Но возьми хотя бы подарок. - Мне это не нужно. - Считай это извинением за вывихнутое плечо. - снова протягиваю пакет, и ты, немного помявшись, берешь его - Загляни. Я безоружен, можешь убрать пушку. - Нет. - продолжаешь держать меня на мушке, но ставишь пакет на тумбочку и запускаешь в него руку. - Что за... - твой взгляд впивается в маленький бейсбольный мячик, потемневший от времени, но сохранивший четкую роспись шариковой ручкой. - Это автограф Диззи Дина. Помнишь, незадолго до войны мы вместе ходили на их матч и ты кричал громче всех "Вперед, Дин! Надери им задницы!". - Крученая подача... - почти шепот, но мне этого достаточно. Неужели это тень улыбки на твоем лице? - Я пообещал тебе, что достану автограф. Ну вот... Ты кладешь мячик на тумбочку и спешно запускаешь руку глубже в пакет. В тусклом свете, льющемся сквозь наспех забитое досками окно, сверкает металл. - Нож?.. - морщишь лоб, как всегда, когда недоумение становится слишком явным. - Мы с тобой метали его в дерево на заднем дворе. Твоя мама ругалась, что мы испортили любимую грушу ее бабушки, но мы не слушали. - Я не промахивался... - Ни разу. Смотри дальше. Пистолет дрогнул в твоей руке, когда следующий предмет вынырнул из блестящего плена. - Мое кольцо... - Ты потерял его, когда был в логове "Гидры". Помнишь, как мы удирали оттуда? - Помню огонь... - опираешься спиной на стену; я вижу, как тебе становится трудно дышать, как белеют костяшки руки, сжимающей оружие - Грохот. Все рушилось. Ты был там. - Да. - Я шел по трубе над огнем. - Ты помнишь. - я не могу скрыть восторг в своем голосе и имею неосторожность податься вперед. О чем я думал? Слишком поспешил, спугнул. Разозлил. И тут же получил пулю в плечо. В правое. Ты это нарочно, Баки? - Не двигайся. - снова этот голос, холодный, механический. Зимний Солдат в тебе сопротивляется, но Баки Барнс никогда не умел справляться со своим природным любопытством, и поэтому снова запустил руку в пакет. - Нет... - такой дрожи в твоем голосе я не ожидал. Я смотрю на тебя, и моя собственная боль кажется просто ничем. Твое лицо искажается сначала страданием, потом недоумением, а следом животной яростью. Пластиковая модель поезда сороковых годов разлетается на куски от мощного удара о стену. - Вон! - нечеловеческий крик, рвущий барабанные перепонки в лохмотья - Пошел вон, ублюдок! Я едва успеваю спрятаться за стеной от беспорядочно летящих во все стороны пуль. Я не готов, но сам нарвался. Я ведь знал! Знал, черт побери, что поезда теперь - твой главный кошмар. Господи, о чем я думал... - Пошел вон, Роджерс! Не смей следить за мной! Найду и прикончу, понял?! - Джей, прости! Я не хотел!.. - Вон! - ты перезарядил обойму и снова принялся палить по стенам. "Стадия отрицания" - так, кажется, называл это Сэм Уилсон. Чертовы термины всегда ломают жизнь, сводят ее к простой химии. На войне не было терминов. Каждый сходил с ума по-своему. Кто-то не мог пережить потерю бойца, друга, отца, а кто-то просто не выносил груз смертей, не мог ходить по пропитанной кровью земле. Мы не двинулись только потому, что были вместе, Баки. И сейчас я больше всего хочу протянуть тебе руку, крепко обнять и заставить поверить: все можно исправить, вместе мы выберемся. Но вместо этого получаю пулю в бедро. Больно до одури, но все равно не сбегу. Только не сейчас, когда я почти увидел твою улыбку, когда ты почти вспомнил. - Джей, прости меня! - кричу я сквозь грохот - Прости за все! - Поздно. - рычащий, злобный голос раздается прямо за спиной в тот момент, когда я пытаюсь выглянуть из-за угла. Ты был прав, Баки. Ты стал невидимкой. Чертовски опасной, непредсказуемой невидимкой. Глухой удар по затылку отправляет меня в путанный полет по молниеносно мелькающим обрывкам прошлого.***
Прийти в себя после оглушения - всегда огромное усилие, и я не могу сдержать стон, когда пытаюсь сесть и открыть глаза. Плечо и бедро невыносимо болят, голова гудит, как старый колокол. Я позволил себя оглушить впервые за свою службу. Капитан не сдался, но капитан не может противостоять своему солдату. Баки и след простыл, а вот холод в заброшенном доме так и остался. Я унесу его с собой и не смогу от него избавиться, пока снова не встречусь с другом, пока не вымолю прощение... или не погибну. Готов ли я? Наверное. Я слишком устал быть идеей, суперсолдатом, пешкой в этой игре оружейных баронов. Я шел биться за правду, а не искать выгодную сторону. В этом времени ты либо с тем, кто сильнее, либо мертв. Я не готов искать себе золотую партию. Возможно, я слишком старомоден. Но я буду искать Баки до последнего вдоха, последней капли крови, пусть даже и умру от руки лучшего друга. Я заслужил это, потому что однажды не смог дотянуться, не выдержал испытание и подвел бойца. Но я буду бороться, чего бы это ни стоило. А пока... пока надо идти в госпиталь.***
Вот уже несколько месяцев я ничего не слышал о Баки. Вообще ни слова. Все идет своим чередом, люди рождаются и умирают, режимы сменяются, солдаты гибнут, а я все еще мыслями в том заброшенном доме. Как я и думал, он меня не отпустил. Я завис там, как Баки навсегда завис над той пропастью. Нам обоим нет покоя в этой чужой жизни. Мой век дольше, чем у многих, кого я знаю, и оттого мои мучения будут длиннее, больнее. Осень обрывает последние листья с деревьев, гоняет ветром пыль по обочине и проливает первые дожди на иссохшую после знойного лета землю. Я наблюдаю с балкона своей новой квартиры за прохожими и удивляюсь, как их много, как много дел и забот у них в мирное время. Они не знали войну, голод и страх, раздирающий изнутри, когда ты лежишь в окопе под пулями. Счастливые глупцы. Их проблемы важны, пока не с чем сравнить. Стоит лишь одной бомбе упасть на город, и они тут же забудут, кто кого бросил, кто кому должен денег, кого выгнали с работы. Хотел бы я иметь их проблемы. Обычные проблемы обычных людей. Как бы я хотел в этот день открыть банку пива, включить телевизор и смотреть футбол до тех пор, пока в глазах двоиться не начнет. Но что-то мешает мне. С недавних пор меня не оставляет чувство, будто чего-то не хватает. Хотя, я и так знаю, чего. Точнее, кого. Человека, заменившего мне отца, брата и наставника. Лучший друг - он ближе всего человечества. Мне не хватало его всю жизнь. С того самого дня. Из мыслей меня вырывает короткий звонок в дверь. Я предусмотрительно прячусь за стеной и открываю замок. Последнее время я стал... нервным. Нет, это не из-за шрамов на плече и бедре. Это из-за того, что не я один ищу Баки. И от мысли, что я не смогу защитить его ото всех... и от него самого. Но за дверью никого нет. Только на половике лежит небольшая коробка, обернутая простой серой бумагой. Такой пользуются на почте. Ни подписи, ни бирки, ни марки. Бомба? Нет, слишком маленький вес. Осторожно разворачиваю, и мое сердце замирает. В коробке, среди пенопластовых шариков, мирно покоится папка времен войны. "Изи Монтана. Огайо." гласит надпись на первом бланке, а на следующем "Джон Кирк. Аризона". И так далее. Все мои призывные листы. Все медкомиссии, которые я провалил под вымышленными именами, с придуманными биографиями, только бы последовать за Баки в это пекло под названием "Вторая Мировая". А следом и лист на мое настоящее имя с штампом "годен". Я не могу сдержать улыбку. Это не страницы лжи, это страницы веры. Моей веры в правду и справедливость. Моей верности долгу. Я и забыл, как важно для меня тогда было не докопаться до истины, не встать во главу армии, но спасти жизни простых ребят и остановить бессмысленное кровопролитие. Тогда было проще. Я извлекаю папку из коробки и замечаю на дне клочок бумаги. Всего пара слов, но сердце в груди начинает отбивать чечетку. Я знал, я верил! Еще не все потеряно, для меня еще есть надежда! Я не сдался тогда, будучи тощим бруклинским заморышем, и не сдамся сейчас. Я пойду до конца. Я верю. Мои руки так и не выпустили эту маленькую записку: С днем рождения, сопляк.