Сломленная войной

Анна потеряла своего мужа, Максима, в первые дни войны. Он отважно сражался за свой город, за Родину, но был повержен врагом. В общем-то, это было очевидно - маленький городок, небольшое количество наших солдат. Немцам было легко всех их перебить, захватить поселение, взять заложников. И на всё это немчуги потратили неделю - даже больше, чем они изначально планировали. Небольшое войско русских солдат пыталось защитить своё, родное, как только могли. Анна попала в плен вместе со всеми другими. Она, её соседи целыми днями работали, разгружая кирпичи или выполняя какое-то другое дело. Когда немцам становилось скучно, особенно подозрительных или бесполезных пленников они отправляли в газовые камеры. Туда попали и её родители. Сначала ей было больно, страшно. Анна ревела целыми днями, в перерывах рассказывая подругам о родителях, больной матери и когда-то весёлом, толстеньком отце, своём муже, вспоминая её с ним последние разговоры, обещания и надежды. Подружки всё знали, прекрасно её понимали и горевали вместе с ней и по своим родным. Как ужасна смерть мужа, когда ещё некоторое время назад они мечтали о новом доме, планировали, придумывали имя будущему малышу, покупали дня него уже какие-то вещи. А тут вдруг всё взяло и как-то странно, нелепо оборвалось в один миг. Раньше Анна только по радио слышала, что люди людей убивают, и никак не могла воспринять это всерьёз на себе, а теперь она понимала - одна пуля, один удар может оборвать все мысли и мечты, убить тело, уничтожить душу и нанести такие глубокие, неизлечимые раны родным. Но горевала она недолго. Вскоре она потеряла надежду и совсем опустела, слёз уже просто не было и она сдалась. Устала реветь, устала жалеть всех и себя, устала надеяться на спасение, на окончание войны. Просто решила ни о чём вообще не думать. Возможно, в этом частично было виновато её положение беременной женщины. Может, без этого бы она пыталась бороться и ждала... Днём она работала, молча повиновалась указаниям. Она не пыталась выжить, спасти ребёнка, Анна просто не имела сил спорить. И она знала, что своей смертью ещё больше бы напугала своих, рабочих, которые ещё приходили в себя после расстрела одной женщины, пытавшейся начать бессмысленный, но смелый бунт. Несомненно, та была молодцом - умерла за свободу, за справедливость, но тоже так быстро и нелепо... Можно подумать, что Анна волновалась за других. Но это было не совсем так - просто ей было тошно смотреть на эти угрюмые, грязные и у некоторых заросшие бородами лица, с каждым днём становившиеся всё более обречёнными и печальными. Анна представляла, что если так умрёт, её подруги станут слабыми, как старухи, и будут ходить с такими лицами. Единственное, что осталось у Анны - её богатая фантазия. Раньше она даже пыталась что-то фантастическое писать. А сейчас, когда во время обеда ей становилось вдруг горестно, когда в одно мгновение осознание всех проблем взваливалось ей на плечи, а уставшие, опухшие красные глаза пытались выдавить из себя слёзы, заставляя дико жечь грудь изнутри, Анна ещё больше уходила в себя, придумывая сказки, рассказывая их самой себе, будто утешая. Часто она делала это вслух и подруги думали, что Анна рассказывает это маленькому. Последней из её сказок была про великана, красившего небо в ночь, день, утро или вечер. Она рассказывала её во время обеда в особенно жаркий день, когда солнце пекло, а пот валил с грязного лица. Анна дико хотела пить, а руки то потели, то сохли, сохраняя на себе песок и глину, как перчатки. И во рту был песок. Казалось, он попал и в горло, раздирая его изнутри. Но ждать нужно было недолго - принесли на обед небольшой кусок хлеба и немного воды. Раньше она бы могла отдать это собакам, но сейчас, изголодавшая, бросалась даже на крошки. Анна, пообедав, присела на пару минут в тенёк. Немного утолила голод и жажду, но этого стало не лучше - стало тошно. Она понимала, насколько немощна, и как ужасно её положение. - Жаль, что живот у тебя маленький. Не видят немцы, что у тебя малыш. Так, быть может, пожалели бы... - Протянула тихо и хрипло какая-то женщина. Анна устало глянула ей в лицо. Не было понятно, какого та женщина возраста - слишком грязное, уставшее это было лицо. - Немцы пожалели бы?! Ты сама поняла, что сказала?! - негромко отозвалась вторая, более бойкая. Анна знала эту девушку , когда-то свою подругу, рыженькую Настю. Та была совсем молодой, всё время планировала побег, пыталась вечно всем помочь, сохраняя надежду, а самое главное - уверенность. Она смелая. Такими будут гордиться, таких будут вспоминать всегда, когда кончится война. Но сейчас Анна думала только о том, как эту Настю, такую смелую, непокорную, ещё немцы не прибили. Непонятная женщина без возраста замолчала, и молчание это было какое-то странное, будто её заткнули, а она всё пыталась что-то сказать, то ли извиняясь, то ли оправдываясь. Но она молчала, и лицо её было задумчивое и угрюмое. Настя же продолжала тихо злиться, глядя на немцев, тихо ругаясь матом. Какой-то старик сделал ей замечание. Анна отсела, насколько это было возможно, подальше от других, в самую тень. Отсюда, именно с этого места, приятно было смотреть на песок, на солнце, наслаждаясь прохладой. Сейчас она старалась забыть о плене и обо всём на свете, погрузившись в свои фантазии. Они были её спасительным кругом, тем, что могло придать ей радость в такие утомительные, серые и до ужаса одинаковые дни плена. - Знаешь, как меняется день на вечер, а вечер на ночь? - Так Анна обратилась сама к себе, сложив руки на коленях, обтянутых не слишком длинным и очень грязным, сальным платьем. Настя, подслушав, улыбнулась сама себе и опустила взгляд в землю, пытаясь скрыть слёзы.Она думала, что Анна рассказывает это малышу. - Есть легенда, что одинокий, огромный зверь ходит по лесам и красит небо в разные цвета, по настроению меняя их, иногда даже делая погоду или очень хорошей, или жутко плохой. Обычно он добродушен к нам. Этот зверь большой, ходит на четырёх пушистых лапах. Он не монстр - просто непривычный людям... - Всякую дребедень говоришь своему малому, девка. - Вдруг очень раздражённо сказал дед, который сделал Насте замечание. - Расскажи ему лучше, как пользоваться автоматом. Вырастет - немцев отстреливать станет. - Если родиться... - тихо прошептала Анна и даже не глянула на старика. Совершенно не веря в себя, в силы русской армии, она думала лишь о том, что скоро все умрут, и будто бы с этим стоит смириться. - Думаешь, если муж помер, то нужно сдаваться? - злобно, как прочитав её мысль, процедил дед сквозь зубы. Оказывается, он достаточно о ней знал. - На нём не заканчивается война! И боролся он за тебя, за твоё дитятко, чтобы вы жили. А ты тут сидишь, смотришь на всех, как на трупов. А мы живы ещё! И я тебе зуб даю - многие из этих ребят ещё поубивают фашистов вдоволь. Анна наконец перевела взгляд на деда. В горле её пересохло, а глаза будто начали гореть, колоться. Они опять пытались плакать. Руки у Анны очень сильно задрожали, такие худые и грязные, били её по коленкам. - Плохая ты баба, Аня. Не думаешь ни о мёртвых родителях и муже, ни о живой себе и дитятке. А о чём же ты тогда думаешь? О неведомых зверях?! А ты на меня посмотри! - он встал в полный рост. Дед был худой, горбатый, всё его лицо заросло бородой, а голова была покрыта длинными волосами. Весь грязный, на первый взгляд жалкий - но живой и решительный. Его глаза горели так, будто бы он тут был тут самым молодым, главным, будто бы он - спаситель и солдат. На миг Анна поверила в него и в то, что он говорит ней. На пару мгновений она захотела жить и защитить ребёнка. А дед этот подошёл к двум немцам, охраняющим пленных. Он что-то громко им сказал, и замахнулся, пытаясь дать одному из них, молодому, бритому и чистому, по загорелому лицу. Тот немец словил его руку, а его глаза стали не насмешливыми, а злыми и нечеловечьими. Безбровый молодой фашист с силой толкнул старика на земь и быстро достал пистолет. Он что-то крикнул на немецком, так хрипло, злобно, рычаще, и ударил старика ногой. Но тот не покорился - он плюнул кровью на ботинки немчуги и громко крикнул: - Ты слабак, фашист вонючий! Наши вас порвут, потому они сильные, они будут защищать родных, Родину до конца, а ты можешь только бить стариков и заставлять носить женщин кирпичи! - Дед в последний раз громко рассмеялся и послышался в тот же момент оглушительный выстрел. И настала мёртвая тишина. Удивлённое, застывшее лицо старика распахнутыми, не движущимися глазами смотрело в небо, а вокруг его тело образовалась лужица свежей, пахучей яркой крови. Немец фыркнул и приказал кому-то убрать тело. Затем он что-то злобно крикнул, наверное, угрожая, и ушёл чистить сапоги. Женщины тихо плакали в стороне, и Анна не понимала, отчего они так плакали. Сама она не скорбела, не жалела старика. Сейчас она вернулась к своей обречённости и угрюмости, ещё больше убедившись в том, что надежды нет. Мало кто в этот день говорил. Мужики ушли в работу, стараясь не поднимать своих взглядов от земли. Анна же, забыв даже о сказках, тоже решила заняться делом. Но что-то всё-таки не давало ей спать этой ночью... С утра следующего дня всё пошло точно так же. Немцы, как обычно, поставили пленных в ряд, и начальник их, толстый и всегда вспотевший, наглый и важный ходил и с ненавистью заглядывал всем в лицо, подыскивая новую жертву. Анна должна была стоять ровно, но почерневшими пальцами нервно вцепилась в подол платья и зажала зубами сухие, кровоточащие губы, когда к ней стал приближаться этот мужчина. День был, как и обычно, солнечный, безоблачный, и на освещённой песке было видно каждый камешек. Анну это угнетало. Она не любила стоять в таком месте, где есть солнце и песок, а напротив обгоревшие, разрушенные серые здания. Очень хотелось дождя, ночи, где освещает немного предметы только луна и звёзды, а зелёная влажная трава ласкает ноги. Странно, что Анна так об этом сейчас мечтала. Может, тот дед, хоть она сама того не понимала, повлиял на неё... За толстым немцем ходил его переводчик. Порой немец задавал вопросы пленным, а этот молодой парень переводил, еле-еле выговаривая и коверкая русские слова, рыча, ставя ударения не там и не так склоняя. Анна чувствовала что-то не то. Впервые за эти дни она ощущала страх, предчувствуя что-то неладное. И лицо её выдавало мысли - оно было озабоченным, взгляд больших глаз бегал и загорелая кожа вдруг бледнела, зубы больнее кусали губы, заставляя их ещё больше кровоточить. Она слышала, как приближается немец, неприятно шаркая ногами по песку, чуяла именно его запах пота, какой-то не такой, как у рабочих. А может, ей всего лишь это казалось. Он остановился рядом с ней, глянул ей в лицо, и злобно насупил светлые брови, отчего на его лбу образовались складки. - Jüdin? - спросил он агрессивно на немецком, и, обхватив потными руками её лицо, развернул его в профиль, чтобы ещё лучше разглядеть. Анна так испугалась этих движений, непонятной речи, что застыла и не смогла ничего сказать, ни двинуться, ни даже подумать о чём-то. По лбу только стал каплями стекать холодный пот. Молодой немец откашлялся и с ужасным акцентом перевёл на русский: - Еврейка? Анна пискнула, захотела кричать вдруг, сама удивилась этому и ещё больше испугалась. Почему сейчас она стала волноваться об этом? Никогда не боялась смерти, даже хотела её, но что-то изменилось вдруг... Послышался из стороны знакомый девичий голос Насти. - Она беременная! Или вы что, беременных жидовок тоже убиваете?! Ей ничего не ответили, потому что переводчик не стал этого переводить, а толстый командующий почему-то не обратил на это внимания. Он внимательно смотрел на Анну, на её тёмные кудри, вытянутое лицо, горбатый нос, огромные чёрные глаза. Она правда походила на еврейку, хотя таковой не являлась. Анна вся дрожала, даже не пытаясь ему объяснить, кто она и что она. Анна вдруг поняла, что она чувствовала - приближение смерти. Ожидание было страшным. Напряжённая, тяжёлая и мучительная тишина, которая будто длиться уже целую бесконечность. Анна зажмурила глаза, но тут же раскрыла их, и разум её прояснился - она поняла, что и ребёнок её умрёт, маленький Максимович, а может и Максимовна, не станет жить. И ей стало так холодно, так стыдно и больно за то время, когда она находилась в отчаянии, что сейчас её голова закружилась и она чуть не упала в обморок. Однако, нечто не позволило ей этого сделать. Вдруг издалека послышался шум. Он разорвал тишину по частям, убил её, порвал, а людей, будто бы окунул в ледяную воду, заставив волноваться, двигаться, говорить вдруг. Это были крики, выстрелы, взрывы. Командующий немец громко стал кричать какие-то приказы своим, а навстречу ему бежал немецкий солдат, который громко вопил издалека, размахивая руками: - Russisch kam! Russisch kam! Переводчик тихо, опустив руки, почему-то пробормотал на русском: - Русские пришли... Все пленные вдруг встрепенулись, а на их лицах было волнительное счастье, какого не было уже очень давно. Многие перестали слушаться, и вдруг побежали. Это был маленький бунт, глоток свободы, то, чего они ждали. Это спасение. И Анна поняла - про это говорил дед. Вот, чего нужно ждать. Вот, о чём надеялись все пленные, кроме неё, и она, вдохнув воздух, крикнула "Ура!". Затем Анна упала на колени, царапая их камнями, и закрыла лицо руками, вздрагивая плакала. Перед её глазами сейчас неслись не волшебные фантазии, не мрачные мысли, а воспоминания о муже, о родителях. Она должна была надеяться раньше, но хорошо, что осознала сейчас - спасение будет. Может, сама она умрёт, но идут наши солдаты, её солдаты, которые спасут. Они вернут всё, отомстят за неё, за мужа, за родителей. Она плакала от счастья. Командующий раздражённо, нервно глянул на убегающих и достал пистолет. Он был так зол, что рыкнул и стал по ним стрелять. Другие пленные начали стоять тихо, мирно, но в глазах их всё ещё читалась радость, надежда, которые и давали силу нашим солдатам. Это злило немца, и он, отдавая приказы своим, искал себе ещё жертву, чтобы убрать эти улыбки с лица людей. Анна и это почувствовала, но продолжала плакать от счастья, ощущая, как рядом поднимается пыль, как подул ветер. Она убрала руки от лица и опухшими, заплаканными глазами в последний раз посмотрела на солнце. Немец, увидев её, сидящую на песке, сделал на лице гримасу отвращения и ненависти, после чего направил пистолет в её сторону. Анна тихо прошептала "Спасибо", но это было обращено не к нему. Немец надавил толстым пальцем на курок, и послышался ещё один выстрел, который терялся среди других. Только через несколько секунд послышался душераздирающий крик рыженькой Насти, которая не сразу осознала, что случилось. Анна лежала на песке, а её руки как-то совсем нелепо и нежно обхватывали живот. Всё ещё влажные глаза направили свой взгляд к солнцу, а на лице была мёртвая, последняя её счастливая улыбка. Она умерла не сломленной, а уверенной в победе, и она теперь поняла, за что боролся и погиб её муж. На защиту сюда шла великая советская армия.