* * *
День не запомнился, лишь оставил после себя странное липкое ощущение да усталость, которая бывает, когда долго ничего не происходит. Возвращаясь с братом домой, Ноа пытался забыть гудящие голоса старейшин, которые чуть не передрались, стараясь определить нового курта под несложные законы свободной республики. Всякий труд почетен, гласил закон. Кузнец, пекарь и крестьянин имеют право создавать свои общины и цеха, имеют право голоса на выборах и право обращаться в суд. Их защищал гражданский кодекс. И в кодексе говорилось, что никто не имеет право заставить человека выбрать другое ремесло, родился ли он в Ландисе или за его пределами. Свободный Ландис уважает труд и ремесла. Никто не будет менять кодекс из-за каждого курта, и поэтому курту, как собственности республики, надлежит делать то, чему он научен. На этом пассаже Баш, стоявший напротив, сделал такое лицо, словно чуть не подавился. Ноа догадался, что тот с трудом сдерживает смех. Баш был очень непочтительный. Ему казалось смешным почти все, что говорили и делали старейшины. Ноа брата не одобрял. Но сейчас его смущало другое. Курта определили в Дом общественных развлечений. В Дом, где солдат мог отдохнуть с женщиной. Ноа был там несколько раз вместе с братом: внутренний устав обязывал молодых солдат следить за тем, чтобы сексуальное напряжение не мешало службе. Но в Доме общественных развлечений всегда находились только женщины… А теперь что же, каждый, кто пожелает, может отдохнуть с этим… Ноа не знал его имени… Он развернулся и быстрым шагом пошел по переулку прочь, не слыша удивленного вопроса брата: «Куда направился?». Баш посмотрел ему вслед и засмеялся тихонько: «Вот не терпится».* * *
Он сдал оружие и доспехи, как и полагается. Он крепко сжал номерок в кулаке, чтобы не потерять. Нет, он еще не выбрал и в помощи и рекомендациях не нуждается. Курт сидел у края бассейна, опустив ноги в воду. Белые брюки были закатаны до колен. Одна женщина расчесывала ему волосы, еще две, держась за бортики, смотрели на него сверху вниз. Женщины улыбались. Когда Ноа подошел ближе, на него глядели неприязненно, словно солдат мешал. - Кого тебе, голубчик? – спросила рыжая без особой любезности. - Вот… его. - Ноа кивнул и торопливо закончил. – Поговорить. - Ну-ну, поговори, - рыжая фыркнула, спрятала расческу в карман, голые купальщицы нырнули на дно настоящими русалками. Ноа присел рядом на корточки. Курт посмотрел на него так же внимательно, как и в первый раз. На его плечах и волосах дрожали капли воды. На золотом ошейнике, теперь Ноа видел это, вился тонкий сложный узор. - Меня зовут Ноа фон Ронсенберг, - что дальше он не знал. Курт не улыбался, во взгляде не было ни капли понимания. Не говорит по ландисийски, запоздало вспомнил Ноа. - Я – Ноа, - терпеливо повторил он, хлопнув себя ладонью по груди. - Яноа? - вежливо переспросил курт. - Нет, нет, - Ронсенберг проклинал себя за свои неуклюжие манеры. – Ноа. Ноа… Курт поглядел вдаль, за плечо Ронсенберга, немного подумал и произнес: - Вэйн. Назвав имя, он привычно и равнодушно протянул ладонь для рукопожатия. Ронсенберг легонько сжал его пальцы. Они были прохладными и неуступчивыми. - Вэйн, - зачарованно произнес солдат. Вэйн снова что-то сказал – фраза имела явно вопросительный оттенок. Ноа с сожалением покачал головой. Он не понял ни слова. Над ухом раздался женский смех: - Он спросил, давно ли ты здесь работаешь? - Откуда ты знаешь, что он говорит? – Ронсенберг узнал знакомый голос - Баш всегда выбирал Мирцу - и оглянулся. Круглый тугой живот под широким платьем уже не спрятать. Мирца была в тягости и пока не работала, она разносила по комнатам пиво или что иное, что могут пожелать господа солдаты. - Моя мать была из Аркадии, - Мирца мимоходом погладила новенького по волосам как ребенка. - Скажи ему, - заторопился Ноа, - что он не раб здесь. Он – достояние республики. Никто не смеет обижать его или калечить, или убить. Скажи, что закон защищает его и сурово карает тех, кто покушается на жизнь и здоровье общественного… - Как-нибудь без тебя разберемся, милый! Ронсенберг не нашелся, что ответить. В самом деле, что это он? Ноа резко встал, не чувствуя, что из-за неудобной позы левая нога затекла, не удержался и упал в бассейн. Когда он вынырнул, Мирца смеялась, держась за живот. Ноа собирался отплыть подальше и выбраться с другого бортика, лишь бы не видеть насмешки в серых глазах Вэйна. Но курт протянул ему руку. Солдат выбрался, чертыхаясь сквозь зубы. Идти в таком виде по улицам – верный способ попасть на гауптвахту. Кто-нибудь обязательно донесет о нарушении форменного вида. - Послать кого-нибудь к тебе домой за новым комплектом, милый? – Мирца, отсмеявшись, поглаживала живот. - Если принесешь бумагу и карандаш, я напишу записку, - кивнул Ноа. Мирца уходила вразвалочку. Дети, родившиеся от женщин из Домов общественных развлечений, передавались в Дома общественного воспитания. Они учились ремеслу, лучшие могли стать солдатами. Они уже не были куртами, они были гражданами Ландиса. Так что Мирце не о чем было беспокоится. Сидеть в мокром было глупо. Ноа кое-как стянул с себя мокрые вещи, аккуратно сложил их. Был бы на его месте Баш, он бы подружился даже с молчаливым куртом. Ноа казалось, что Вэйн пристально наблюдает за ним, даже когда безразлично смотрит на воду. Ноа даже подумал, не уйти ли - Вэйн мог решить, что голый солдат потребует особенного внимания. Но тут вернулась Мирца, принесла полотенце, серый листок и карандаш. Еще не так давно бумага считалась дорогой диковинкой. В школе, Ноа помнил, они выводили буквы на восковых дощечках. А сейчас, посмотри, бумага вполне доступна. Жизнь налаживается. Баш говорил, что какой-то курт научил Ландис производить свою бумагу. Ноа недолго думал, чтобы сформулировать мысль. «Адежду», - экономно вывел он печатными буквами на краю листка и начеркал знак, который должен был признать Баш. Он собирался вернуть листок Мирце, но Вэйн решительно забрал его. Несколькими точными штрихами он изобразил что-то на бумаге и показал Ноа. Солдат приоткрыл рот от восхищения. Вэйн рисовал схематично, но узнаваемо и очень в характере. В маленьком человечке Ноа узнал себя, мокрого и взъерошенного, и невольно улыбнулся. - Да ты настоящий рисовальщик! Вэйн нарисовал бушующие волны и четко выговорил какое-то слово. - Вода, - догадался Ронсенберг. Вэйн искоса взглянул, словно не верил в его сообразительность. На листке появилось яблоко. Ноа послушно повторил за куртом новое слово. Потом ткнул в волны и снова назвал воду по-аркадийски, и еще раз показал на яблоко и назвал его. Вэйн довольно улыбнулся. Он даже подвинулся ближе. Они оба склонились на листком. Их колени соприкасались. Распущенные волосы Вэйна щекотали лицо и пахли незнакомо. Ноа азартно повторял новые слова. Его должно было смутить, что вместо того, чтобы выучить язык Ландиса, курт учит его языку Аркадии, но не смущало.* * *
Дома за ужином Ноа повторял про себя вереницы слов из речи Вэйна. Они звучали тайным заклятием – другая жизнь, другие обычаи. Ноа не мог придумать, как выглядит мир за пределами Ландиса - острова, похожего на маковое зернышко на краю карты Ивалиса. Рыбаки с побережья знали лишь океан и ничего больше. Столичные жители смотрели в небо в ожидании тяжелых грозовых кораблей из Розарии. Они везли зерно, сладкие фрукты с толстой оранжевой шкуркой, ткани, лекарства, машины для работы на полях и детали к ним. А увозили - небольшие кристаллы из шахт на северо-востоке. В Розарии умели добывать из никчемных голубых камней энергию для своих огромных кораблей. Что и говорить, Ландису повезло с союзником. - На тебя пришла повестка, - обронил отец, отодвигая дощечку с рыбой. Ноа не сразу понял, что речь идет о нем. – Отправляешься через месяц. Повестка. Призыв в действующую армию. Ландису воевать на острове не с кем, поэтому все знали, что рекруты отправляются в армию союзника, Розарии. Мечта любого младшего сына в семье. Он увидит новые страны и завоюет их, невиданные расы будут платить ему контрибуцию мехами и ушастыми красотками. Старший сын завидует, потому что остается дома и должен унаследовать дело отца, его должность и титул. Двадцать лет назад младший из близнецов, Сван фон Ронсенберг, покинул родной дом, а его старший брат остался. Когда-нибудь Баш станет, как отец, Хранителем реликвий в Большом круге старейшин. А Ноа вернется домой, тоже лет через двадцать – без ноги или руки, ну, в крайнем случае, со шрамом через все лицо. - Благодарю, батюшка. Ноа пробормотал слова признательности без должного энтузиазма. Он как-то сразу забыл все, что говорил ему Вэйн. Другая жизнь и чужие обычаи вдруг стали осязаемыми, как соль на языке. А как же Вэйн, так и останется в Доме общественных развлечений? - Батюшка, - Ноа откашлялся, - в честь такого события не пригласить ли вам рисовальщика, чтобы он написал общий портрет - вас, Баша, меня? На долгую память? Торговцы как раз сегодня привезли одного курта-рисовальщика… - Он умеет держать в руках кисть? – отец скептично смял льняную салфетку. Леон фон Ронсенберг гордился тем, что одарен талантом живописца. Но портрет в доме был только один, покойной дамы фон Ронсенберг. Лучше всего ее супругу удались прекрасные серые глаза женщины – они как живые сияли с холста. Серебристая вуаль, закрывавшая пол-лица, подчеркивала их блеск. Баш говорил, что у папы не очень получилось все остальное, вот он и задрапировал маму вуалью. Ноа считал, что брат придирается. - Он не такой хороший рисовальщик, как вы, батюшка, - торопливо уточнил Ноа. – Но вы дали обет после смерти матушки… Обет больше не писать портретов – поэтому братья никак не могли разрешить спор. - Приведи его, посмотрим. В тоне отца явно читалось большое сомнение, что кто-то, пусть даже курт, сможет превзойти его в столь редком даровании, но Ноа был доволен.* * *
- Уважаемые старейшины совсем спятили? – напрямую спросила госпожа Зильбершторм у Ноа. Солдат притворился глухим. Он не знал, как поддерживать разговор в подобном ключе. Госпожа Зильбершторм продолжила: - Отправить такого красавчика в Дом общественных развлечений! Да он через три дня всех моих курочек перетопчет! Она была служительницей третьей руки и отвечала за порядок в заведении. - Значит, вы подпишите мое прошение об аренде Вэйна на две недели? – Ноа подложил листки ей под руку. - Каждый из трех экземпляров! - госпожа Зильбершторм захлопала ящичками стола в поисках чернильницы. – Ну хорошо, Ронсенберг, ты его изолируешь на две недели, а что потом? Что потом, я спрашиваю? Ноа задавался тем же вопросом. Была смутная надежда, что отец, впечатлившись талантами Вэйна, внесет в круг старейшин – Хранителей общественного блага предложение пересмотреть сферу деятельности курта. Благо республики превыше всего. Каждый курт должен приносить пользу республике. А Вэйн мог бы… например, делать портреты преступников для стражей круга Хранителей общественного порядка. Те давно жалуются: не все стражи грамоте обучены, чтобы ориентировки читать, часто путают словесные описания. Получаются неловкие ситуации. Вэйн и его портреты уголовных элементов принесли бы очень много пользы Ландису. Воодушевленному Ронсенбергу оставалось поставить в известность об аренде сам арендуемый объект. Вэйн очень внимательно смотрел, как солдат, который настойчиво посещает его уже не первый день, пытается что-то изобразить на листке бумаги. Результат впечатлял: головастик с длинными торчащими соломинками вместо волос был упакован робу мешковатого вида. За верхнюю конечность его держал другой головастик с прической, напоминающего поднявшего иглы ежа. От закорючек, изображавших его нижние конечности, вилась линия к двухэтажному кубу. Дальше вообще шла полная абракадабра. Головастиков с прическами ежей стало больше. К первому присоединились еще два, и все они пытались уместиться в одну рамочку. Рядом стоял лохматый головастик в робе и с палочкой в руках, словно обводя эту рамочку до конца. Вэйн отрицательно покачал головой – рисунок ни к черту не годился. Ноа мысленно воздел руки к небу. У Мирцы начались схватки, она рожала в одной из дальних комнат. Никто не мог помочь объяснить, что Вэйну требуется переодеться в более приличный вид и отправиться в особняк Ронсенбергов. Тихонько ругнувшись сквозь зубы, Ноа развернул рубашку и подошел к Вэйну. Смяв рисунок, он выбросил его в угол и принялся самолично одевать непонимающего курта. Вэйн не сопротивлялся, но и не спешил проявить самостоятельность. Он терпеливо стоял, пока Ноа возился со шнуровкой. «Никакой инициативы… Он привык выполнять приказы?» - не понимал Ронсенберг. «Любые приказы?» - тут же лезла в голову неподходящая мысль, пока Ноа разглаживал ладонью ненужные складки, поправлял рукава, чувствовал Вэйна совсем близко.* * *
Вэйн с любопытством оглядывался на улицах, и его спутник пытался угадать, что видит Вэйн своими серыми чужими глазами. Ноа как заново видел сбитые камни тротуаров и грязь, там, где камней не было. А перед крыльцом ратуши выстлали доски, отремонтировать не могут третий год. Зато мальчики на посту держат спину и не разжимают занемевших рук с тяжелыми алебардами, и закатное небо над ними растекается алым. Они свернули в лавку. - Что желает молодой господин? – усатый приказчик смотрел только на Вэйна. Ноа откашлялся, пытаясь обратить внимания на себя, но взглядом его так и не удостоили. Похоже, приказчик даже не заметил, что посетитель не говорит. Вэйн величественным жестом красноречиво отмахивался от дешевых толстых тетрадей в клеенчатых обложках, выбирая тонкую белую бумагу и самую дорогую тушь. Он неожиданно пощекотал нос Ноа тонкой беличьей кисточкой и засмеялся над чужим недоумением. Когда они наконец вышли из лавки, Вэйн шел налегке, а Ноа крепко прижимал к себе крепко перевязанную кипу листов, три банки туши, коробку с письменными принадлежностями и еще одну с кисточками. Не тяжело, но очень неудобно. За пазухой лежали квадратики из бумаги, склеенные как тонкая, с ладонь, книга - Вэйн выбрал для Ноа. Солдат с изумлением повертел блокнот в руках – не думал, что появились такие удобные вещицы. Можно с собой носить и записывать разные мысли, чтобы не забыть. К ужину они опоздали. Кухарка Анна накрыла на кухне, предупредив, что милсдарь батюшка не в духе. С Вэйном было спокойно молчать, а Ноа никогда не числился среди любителей поговорить лишнего. Но он почему-то рассказывал обо всем, что приходило в голову. О старом доме, о дурацких шуточках брата, о коллекции реликвий отца и о том, что она никому не нужна. Вряд ли Вэйну было интересно, даже если бы он понимал. И вдруг Ноа замолк под его пристальным взглядом. Он на всякий случай оглянулся. За спиной стоял отец, руки на груди. Именно в такой позе он встречал лавочника, когда тот приходил просить долг. - Это твой дикарь? – Леон строго смотрел на сына, не обращая внимания на то, как Вэйн встал и слегка поклонился. - Да, батюшка, он неграмотный, по ландисийски не разумеет, но он рисует и… - Я хочу взглянуть, - Леон бесцеремонно ухватил курта за рукав и потянул за собой. Вэйн оглянулся на младшего Ронсенберга с веселым недоумением. Хорошо, что Ноа догадался прихватить с собой то, что они купили, когда пошел следом за батюшкой в кабинет. Он надеялся проскользнуть в помещение, но отец решительно захлопнул дверь перед его носом. Ноа немного подождал, прислушиваясь. Через пару минут отец открыл дверь, молча забрал из его рук бумагу и тушь, и снова закрыл. Топтаться на пороге было бессмысленно, Ноа вернулся на кухню. Свет лампы казался слишком тусклым. Хотелось пойти к Башу или на улицу, долго ходить или бежать, так, чтобы сильно устать – лишь бы не ждать. Но он продолжал сидеть. Прямой и сосредоточенный. Огонек в лампе мерцал, как глаз неведомого зверя во мраке.* * *
Было уже поздно, Ноа едва сдерживал зевоту - привык рано ложится и рано вставать, когда отец и курт вернулись. Вэйн по-прежнему имел вид самый что ни на есть безмятежный, а вот Ронсенберг-старший казался еще более сердитым. - Да он бездарь, этот варвар, ни разу кисти в руках не держал. Отправь его завтра обратно. Ноа никогда не смел спорить с отцом. Анна предложила постелить курту в комнате дворника, Ноа отказался. Он решил, пусть хотя бы единственную ночь в доме Ронсенбергов Вэйн проведет в хорошей постели. Иначе попросту негостеприимно, придумал он убедительный аргумент. Постель у Ноа была хорошая, широкая. Еще с тех времен, когда он с братом спал в одной кровати. Только вот в комнате было прохладно. Заметив, что Вэйн ежится, Ноа, который спал без излишеств, под одним тонким покрывалом, принес целых две больших подушки, набитых мягким пухом, три толстых одеяла и собрался было пойти искать грелку, как курт уже уселся на кровать и, похлопав рядом с собой, что-то спросил мягким вкрадчивым тоном. Ноа показалось, что он правильно понял интонацию. Категорически замотав головой, он пробормотал: «Нет, нет» и прикрыл за собой дверь, оставив Вэйна в одиночестве. Теперь он мог бы отправиться спать в комнату дворника, но сон уже прошел. Он осторожно постучался к Башу. - Почему ты не со своим куртом? – весело хмыкнул тот, приотворив дверь. - Только давай без пошлых шуточек, хорошо? - Ноа пытался плечом отодвинуть брата, чтобы пройти. Но стратегическая позиция у Баша была выгоднее. Дверь не сдвинулась ни на йоту, и сам Баш тоже стоял крепко как истинный Ронсенберг. - Ты ведешь себя оскорбительно и неприлично, - возмущенно зашептал он. – Во-первых, то, что ты сейчас отказался от профессиональных услуг курта, должно задеть его гордость. Ты усомнился в его пригодности! А во-вторых, я не один… - Вэйн не для развлечений, - таким же шепотом ответил Ноа и тут до него дошло. – Что? Кто? Кого ты привел? - Скажешь отцу – убью, - беззлобно пообещал Баш и, воспользовавшись чужим смятением, захлопнул дверь. Напоследок из-за нее послышалось: - Идиот, для тебя через две недели Вэйн вообще не будет иметь никакого значения. - Неправда, - обиделся Ноа, для порядка стукнул кулаком по деревянным доскам и отошел. Держась за стену, он брел в темноте по коридору и невольно остановился у своей комнаты. Прислушался. Кажется, было тихо. В самом деле, Вэйну, что ли, рыдать из-за того, что какой-то солдат отверг его? Не хотелось себе в этом признаваться, но в словах Баша был свой резон. Через две недели жизнь Ноа круто изменится. Уже ничего, что он оставит здесь, не будет иметь для него значения. И он ничего не сможет взять с собой. Только свои воспоминания. В этих воспоминаниях Вэйн будет улыбаться, пока Ноа осторожно проводит пальцами по его узкому золотому ошейнику. Ноа вдруг так ярко представил себе это, что, забывшись, погладил шершавую стену. Потом опомнился и устыдился. Не так-то ему и важно лапать курта, ему для счастья вполне хватало просто видеть Вэйна. Еще сам не зная, что будет делать, Ноа все-таки вошел в свою комнату. Вэйн уже погасил свет, и когда Ноа на ощупь добрался до кровати, то обнаружил, что курт плотно завернулся в одеяла, словно в кокон. «Ладно, - подумал Ноа, устраиваясь на другом конце кровати и вытягивая край одеяла, чтобы хоть спину прикрыть, - это тоже считается за воспоминание».* * *
Проснулся он так же внезапно, как заснул, как будто кто-то толкнул его локтем в бок. Ноа босой подошел к широкому окну. Предрассветное небо было серым. И, так и есть, Баш запирает калитку, ведущую в сад. Темная фигура почти скрылась за деревьями. И хотя все еще хотелось спать, беспричинная молодая радость уже бродила в крови. Ноа приоткрыл окно и свистнул. - Соблюдайте тишину в ночное время, рядовой, - с достоинством откликнулся Баш, оглянувшись. Он быстрыми шагами приблизился к окну и продолжил: - Не видите, я тут совершаю оздоровительный моцион и принимаю водные процедуры. - Водные? - Совершенно верно, - Баш подхватил ведро с ледяной водой, стоявшее под окном, и плавным движением окатил брата. Ноа успел отпрянуть, но все с лица и волос стекали капли воды. - Зараза!! - уже совсем не заботясь о соблюдении тишины и спокойствия, он спрыгнул с подоконника на камни двора, чтобы догнать и отомстить. Баш по большому счету даже не думал спасаться бегством, он всегда был чуть-чуть, но сильнее. Но младший не сдавался. Пустое ведро каталось под ногами, дополняя какофонию из возгласов, ударов, вскриков и смешков. Возмездие было неотвратимо, когда раздался голос отца. Леон фон Ронсенбург в ночном колпаке неодобрительно взирал со второго этажа. - Позор вам, молодые люди! Что орете?! Гостя разбудите! – в полный голос провозгласил он. – Марш на кухню, помогать Анне готовить завтрак! - Это он Вэйна гостем назвал? - шепотом уточнил у брата Ноа, вытянувшийся по стойке смирно. - Если он только сам по ночам не приводит кого-нибудь, - Баш весело подмигнул. «Между прочим, Мирца вчера родила», - хотелось сказать Ноа, но прикусил язык. В Ландисе привязываться к куртам не принято.* * *
Отец успел удивить Ноа еще раз. Когда он спустился в кухню, то предупредил кухарку, что отныне ей придется подавать обед на четверых. Дисциплинированный Ноа вопросов не задавал, он только не понимал, что заставило отца передумать. - Не хочу, чтобы деньги пропали зря, раз уж ты все равно совершил глупость и заплатил за аренду, - сказал Леон с преувеличенной небрежностью. – Будет помогать мне составлять каталог реликвий и их описание. Ноа ничего не сказал, даже не улыбнулся, боясь показать свою радость, но счастливо ущипнул Баша за руку. Почти весь второй этаж дома Ронсенбергов был отдан под хранилище реликвий республики. Сколько Ноа себя помнил, отец запрещал им, неугомонным мальчишкам, бродить по комнатам, наполненным странными и удивительными вещами. Там были странные светящиеся камни, обломки незнакомых идолов, потрескавшиеся свитки, старинное оружие и доспехи – все, что составляло историю Ландиса с незапамятных времен. Леон фон Ронсенберг хранил их как святыню, а до этого его отец, а прежде его дед и прадед - все те поколения Ронсенбергов, которые, кажется, всегда были Хранителями реликвий. Все это старело, темнело, рассыпалось в труху, несмотря на старания. Леон фон Ронсенберг придумал составить каталог реликвий, но работа продвигалась медленно – заседания в Совете старейшин отнимали немало времени. И вот нашелся курт, который мог бы хоть как-то своими почеркушками изобразить нужный предмет, а сам господин Леон составил бы описание и историю происхождения. Леон был очень доволен тем, что эта идея пришла ему в голову. Тут же возникла другая беспокойная мысль: курта нельзя оставить одного, кто-то должен за ним приглядывать. Что ж, раз Ноа притащил им это горе луковое, пусть сам за ним смотрит. Все равно за эти две недели перед отъездом он высот в своей военной карьере не добьется, так что пусть немедленно хлопочет об отпуске.* * *
Это были просто дни. Тихие - в доме почти никого не было, кроме них двоих, Ноа и Вэйна. Ленивые – Ноа почти нечего было делать, кроме, как сидеть возле Вэйна. Неторопливые – Ноа смотрел на Вэйна часами. Пылинки клубились в солнечных лучах, шелестела бумага, курт что-то негромко говорил на чеканном аркадийском, рассматривая оружие. Казалось, время тянется одуряющее медленно, но каждый раз, когда наступал вечер, и дом снова наполнялся голосами отца и брата, тяжелыми шагами, стуком и звоном посуды, Ноа было жаль, что еще один день закончился. Он бы застыл в солнце и тишине, как жук в янтаре, но с каждым часом янтарь этот таял, оставляя вместо тепла и золота легкую грусть. Ноа думал о том, что о Вэйна в этом доме останется хотя бы ворох листков, изрисованных тушью, а вот у него, Ноа, что останется на память от Вэйна? Очень хотелось попросить, чтобы курт нарисовал сам себя, но просьба казалась ужасно нескромной. Поэтому Ноа вздыхал и смотрел, смотрел, чтобы сохранить в памяти каждый штрих: привычку Вэйна склонять голову набок, из-за чего волосы закрывают пол-лица, или то, как пальцы нетерпеливо теребят ошейник, словно он мешает, или снисходительную полу-улыбку, когда Вэйн понимает, что его собеседник не разумеет ни слова. ...- Это Осколок, - торопливо сказал Ноа, когда Вэйн взял за один из кристаллов. – Отец называет его Осколком. Не знаю, зачем он нужен. Он интересный – светится, если взять его в руки. Вэйн как раз держал камень в руках, но тот по-прежнему оставался холодным и темным. Странно, когда отец, или Баш, или сам Ноа брали его в руки, кристалл сразу оживал. Видимо, Вэйн не знал, как обращаться с подобными камнями. Ноа забрал Осколок из прохладных пальцев курта, и кристалл сразу откликнулся мягким голубым светом. - Вот так, - Ноа был доволен тем, что старый фокус сработал. На лице Вэйна мелькнуло нечто вроде интереса и, Ноа льстил себе, даже уважения. – Можно вместо лампы его использовать, если что. Вэйн вежливо кивнул, будто понял, и вернулся к столу, чтобы продолжить срисовывать старый герб рода Мольхенгрейдов с разбитого щита.* * *
О долге перед республикой Ноа вспоминал, только когда брат возвращался домой. Баш по прежнему нес службу, как и полагается хорошему солдату, возвращался усталый, голодный, что не мешало ему отпускать шуточки по поводу курта. Но в тот вечер он вернулся позже обычного. Ужин опоздавшему не полагался, и Баш на кухне сгорбился над кружкой воды. - Что-то случилось? – Ноа никак не мог прогнать стойкое нехорошее предчувствие, которое возникло, едва он увидел брата. - Нет. - Баш неловко развернулся, задел кружку локтем, но успел поймать ее на лету. - Мирца умерла от послеродовой горячки, я вот не знал. От неожиданной новости Ноа растерялся. - Жалко ее, - единственное, что он смог выговорить. - Я тут думаю… забрать ее дочку к нам. Баш выглядел слишком спокойным, даже отстраненным для того, кто сошел с ума. Ноа решил, что брат все-таки свихнулся. - Отцу это не понравится. - Не понравится, - так же спокойно согласился Баш. – Да ты не беспокойся, никаких скандалов до твоего отъезда. Еще три дня я подожду. Представить брата в роли няньки для новорожденного младенца Ноа не мог. Он тихонько вышел из кухни, уверенный, что Баш даже не заметит этого. Мирцу на самом деле было очень жаль. Она была веселая. И она очень скучала по своему дому. Ноа снова подумал о Вэйне. Тот никогда не говорил об Аркадии. Ну, то есть, может, и говорил, но никто не понимал. Тяжело, когда на родном языке и поговорить не с кем. Ноа уедет и оставит Вэйна здесь, в Ландисе - умирать в чужой для него стране. Всего три дня осталось, а Ноа и не считал. Все это время он гнал от себя мысль о том, что с Вэйном будет дальше. Об этом ему, солдату и защитнику отчизны, размышлять не полагалось. О судьбе куртов должен думать Совет старейшин, у них есть все полномочия. Но сейчас почему-то привычные доводы не помогали. Мирцу было очень жалко. Ноа сначала постучался в свою комнату, а потом осторожно приотворил дверь. На столе горела свеча, Вэйн устроился на подоконнике. Курт всегда приветствовал его, не беспокоясь о том, его не понимают. А Ноа не знал, как начать разговор, глупо как-то спрашивать, скучает ли Вэйн по Аркадии, хочет ли вернуться. Он мучительно подбирал слова, потом взял лежащую на столе бумагу и пытался изобразить летающие корабли, торговцев и карту мира (далекий континент был похож на объевшуюся мышь). Как всегда, Вэйн смотрел на его старания очень внимательно. Наконец он что-то задумчиво спросил, и Ноа показалось, что он расслышал знакомые слова «летать» и «Аркадия». Ронсенберг с энтузиазмом закивал. Да, улететь в Аркадию или хотя бы на континент, откуда Вэйну проще будет добраться домой. Улететь немедленно, как только рассветет. Ноа решил пока не думать о том, что совершает преступление против собственности Ландиса. Об этом он подумает позже, когда корабль с Вэйном на борту поднимется в воздух. Но сначала следовало найти в аэропорту того, кто согласится на авантюру.* * *
Аэропорт был охраняемым объектом, но Ронсенберг, как солдат, мобилизованный на службу в Розарию, имел пропуск. Куртам пропуска не полагалось, на посту его просто записали как сопровождающее лицо. Ноа маршировал к ангарам с самым, что ни на есть, «уставным» лицом, какое только мог изобразить. Огромный розарийский линкор как раз вчера вечером прибыл на остров. Вэйн с любопытством смотрел в его сторону. Конечно, никогда не видел ничего подобного в своей далекой Аркадии. Ноа тоже не видел такого мощного и огромного корабля, но предпочел сделать вид, что ему не в диковинку. Он искал частный корабль, готовый немедленно отправиться в путь. В качестве оплаты Ронсенберг готовился предложить украшения, украденные из коллекции реликвий Ландиса. Он понимал, что отец никогда не простит, но иначе Ноа поступить не мог. Вдруг курт взял его за руку и настойчиво повел за собой. Сохранять уставной вид уже было сложнее. Вэйн оказался сильным, и пальцы Ноа он сжимал уверенно и твердо. Вырываться совершенно не хотелось, хотя если бы их заметил как-то из офицеров, у Ноа были бы неприятности. Вэйн вел его к небольшому воздушному судну, больше похожему прогулочную яхту. Видимо, курт лучше разбирался в том, что может подойти для бегства. Капитан Ронсенбергу совершенно не понравился. Перстни, браслеты, серьги – как будто все свое богатство он носил на себе. И акцент, совершенно жуткий акцент. Впрочем, взять пассажира и немедленно покинуть Ландис капитан «Восторга» был согласен, поэтому сразу же предложил подняться на борт для окончательного расчета. Ни единым духом Ноа не заподозрил ловушку…* * *
- Фантастическое везение, Вэйн, - капитан «Восторга» держал в руках Осколок с благоговением, достойным величайшей святыни. Корабль шел над океаном, и если удастся избежать неприятных сюрпризов, то через двадцать часов яхта достигнет Аркадиса. - Мне повезло, что сразу удалось попасть в местный аналог музейного хранилища. Надеюсь, теперь ты будешь больше доверять расчетам своего отца, Мейран, - Вэйн наконец расстегнул свой золотой ошейник. – Теория доктора Сида о том, где и как оккурии прячут Осколки, совершенно гениальна. Наше счастье, что Розария до сих пор о ней не разведала. Хотя сейчас я бы любые тайны променял на горячую ванну. Городская система водоснабжения в Ландисе пока оставляет желать лучшего. - Честно говоря, я уже начал волноваться. Не только из-за системы водоснабжения. Но все хорошо, что хорошо кончается. Не понимаю только, зачем ты настоял прихватить этого аборигена? Вэйн повертел в руках узкую полоску из золота. - Он замечательно управляется с Осколком. Это явление следует подробнее изучить. - Мне кажется, или слышу мечтательность в твоем голосе? Как бы там ни было, сонный газ перестанет действовать через полчаса. Я на твоем месте во избежание эксцессов связал бы нашего гостя или попытался бы воздействовать на него твоим знаменитым обаянием. - Мне нравится идея насчет связать. Так и обаяние будет действовать прицельнее. Когда Вэйн вошел в маленькую каюту, где заперли Ноа, оказалось, что островитянин уже проснулся, но при этом сам до сих пор не поверил в то, что происходящее – не сон. В серых глазах застыло шальное выражение. Ноа не вскочил и даже не пошевелился, когда Вэйн склонился и ослабил шнуровку на рубахе. Затем Вэйн осторожно обернул золотой ошейник вокруг его шеи, щелкнул застежкой и сказал: - В Аркадисе нет рабства, как и в Ландисе, но есть понятие "собственность императорской семьи". Когда-нибудь ты поймешь...Эпилог
За год с небольшим с Ноа не сбылось ничего из того, что он успел напридумывать в тот недолгий перелет из одной жизни в другую, когда Вэйн гладил его по волосам, словно успокаивал пугливого чокобо. Да и разве мог он тогда вообразить невероятную высоту дворца в Аркадисе или лабиринты того странного здания, куда причалила в итоге яхта. Это теперь все чудеса империи, как и ее язык, стали понятнее, знакомее, а тогда он только и мог - удивленно хлопать глазами, да пытаться понять от чего именно у него по спине пробежали мурашки, когда Вэйн сообщил ему, с мягким, приятным акцентом о "собственности императорской семьи". Императорская семья. Как будто мало в тот день было потрясений... Впрочем, Вэйн оказался прав - на жизнь куртов в Ландисе его жизнь походила мало. Может, Аркадии были не нужны его военные таланты, а может, собственность принца настолько неприкосновенна, что без его разрешения даже заговаривать с чужаком нельзя. И все равно год прошел не заметно, в попытках выучить чужой язык, в бесконечных расспросах Доктора Банансы и его сыновей... и в томительном ожидании встреч с бывшим куртом. Принц был поглощен своими обязанностями даже в большей степени, чем отец Ноа, и каждый раз, когда Вэйн не возвращался в свои покои, изгнанник поневоле вспоминал о своей семье. В горле каждый раз вставал неприятный комок. Отец наверняка отрекся от него, а Баш... понял ли его брат? Не сказался ли его невольный побег на ребенке... Сотни неприятных мыслей не давали спать всю ночь, и он лежал на траве в закрытой оранжерее - и кому пришло в голову разбивать сады посреди огромного здания? - смотрел перед собой, ничего не видя толком, и ждал, пока хлопнет хотя бы одна дверь. Со временем такие болезненные приступы посещали его все реже. К Ноа во дворце привыкали так же неспешно - то буркнет приветствие вечно мрачный Судья Магистр, то младший принц, светясь от любопытства, прибежит поиграть с "собственностью" брата. В Драклоре, куда периодически провожали островитянина, он тем более освоился, почти как в академии. После такого визита можно было уговорить провожатого - особенно если ему везло, и рядом шел один из сыновей доктора - пройтись по дворцу и подглядеть, как Вэйн что-то объясняет Сенату - по сути ни чем от Совета Старейшин не отличавшегося - или разбирает тысячи важных бумаг. В таких случаях принц всегда замечал лишнего зрителя и едва заметно улыбался в его сторону. В такие дни он ждал Вэйна еще более нетерпеливо. Возвращался принц всегда одинаково, словно совершал ритуал. Открывались тяжелые двери в его покои, и по комнатам разносились тяжелые шаги Судьи Магистра Бергана, бывшего для Вэйна второй тенью. Мрачный мужчина помогал Вэйну раздеться - Ноа парадные доспехи принца вводили в ступор, он так и не понял, с какой стороны за них браться. Но каждый раз ландисиец невольно вспоминал, как когда-то снимал с принца более простую одежду, не удивительно, что Вэйн воспринимал это как должное. Потом, пока принц пытался размять затекшие мышцы, Берган наполнял горячей водой просторную ванну. Наверняка этот процесс повторялся и за долго до появления во дворце чужака, но теперь Ноа прерывал его, вклинивался в привычную для двоих рутину, каждый раз немного неуверенно. А Вэйн улыбался, кивал Бергану, и Магистр уходил, скрипнув на прощанье доспехами, оставляя их наедине. Ноа уселся на высокий, гладкий бортик совсем рядом, так что исходящий от воды жар тут же оседал на коже влагой - в теплых покоях Вэйна он почти всегда ходил только в простых штанах, однажды решив, что шелковые рубашки не стоит портить потом и ноской, если этого можно избежать. И в очередной раз подумал, что ароматические масла, щедро добавляемые в воду, подходили этому удивительному человеку как нельзя лучше. Будь ландисиец на родине, а принц - равным рыцарем, Ноа бы непременно предложил размять чужие плечи. Пусть даже не очень умело, но напряжение, накопившиеся за день растворялось в горячей воде слишком медленно... Но нет, среди золота и мрамора такое предложение было бы стыдным, неловким, а пожелай только сын Императора - и сюда стайкой сбегутся лучшие массажистки и массажисты дворца. Поэтому Ноа, как мог незаметно, облизал непонятно почему пересохшие губи и только опустил в воду руку, а другой неловко теребил привычную уже полоску золота на шее. Вэйн лежал, закрыв глаза. Он вообще не очень любил говорить, уставал за день, или чужой язык давался сложнее, чем это выглядело, а подбирать самые простые слова родного языка раздражало. И Ноа радовался этому, он привык молчать в его компании, да и ответов на вопросы Вэйна у него не было. Плеснула вода, Вэйн медленно положил свою ладонь на бедро Ноа, на самую косточку. Побежали веселые капли по коже. Вэйн продолжил движение пальцами, от бедра к животу, каждая линия растекалась влагой и тут же высыхала. Было жарко от каждого касания, как будто вместо воды Вэйн отмечал его огнем. А Вэйн продолжал скользить пальцами по его телу, и Ноа догадался: принц рисует. Он рисовал сады, цветы, солнце, и каждая линия, пусть невидимая, расцветала нежностью и любовью. Он рисовал небо и воздушные корабли, он рисовал блаженство. И Ноа был счастлив служить чистым листом бумаги, которому Вэйн поверял свои мечты. Рисунку не суждено быть законченным, что впрочем неважно. Они уже исступленно целовались, потому что Вэйн нарисовал и это тоже. Что-то внутри привычно сладко сжималось, чужие запахи становились своими, а заботы оставались далеко, за мраморными бортиками ванны, за толстыми стенами императорских покоев, далеко-далеко. Ноа знал, что утром, когда Вэйн нежно поцелует его на прощанье, прежде чем уйти, все вернется. Но будет уже на шаг дальше, чуть более размытое, чуть менее настоящее. Пока однажды он не будет принадлежать только одному человеку.