Пернатый друг

      Ватные и безвольные конечности слегка покалывало. Раздраженно замычав в подушку, Гилберт перевернулся на спину. В голове страшно звенело, а в рот будто облегчились все кошки Греции сразу. Гребаное похмелье в очередной раз настигло его, а ведь он зарекался пить много... Но грех не воспользоваться случаем и не сесть на голову одному из главных алкашей всея Европы — Керкленду, — именно тогда, когда душа толстобровика возжелала более приятной компании, нежели поднадоевшие братья и заклятые дружки. А что может быть лучше, чем общество Великого? Правильно, только общество Великого, притянувшего с собой несколько бутылок высококачественного немецкого пива. Чуть позже на запах этого самого пива в бар, облюбованный Англией и Пруссией, приполз убитый горем Дания и присоединился к их странному обществу. Так могли бы и провести вечер, по очереди выслушивая тирады из ряда "Почему он опять меня послал?" и "Я д'Артаньян, все пидарасы", но в определенный момент что-то пошло не так. Случайно не тогда, когда воодушевленный Артур затащил собутыльников к себе домой и притащил добрую половину своих обширных запасов?..       Гилберт грязно выругался про себя от осознания того, что дальнейшее развитие событий попросту стерлось из памяти, а также из-за того, что вчера он не удосужился задвинуть шторами окно, и теперь солнце нещадно било в глаза лучами-копьями. Бросив взгляд на настенный календарь, лениво припомнив число и удостоверившись, что сегодня суббота, Байльшмидт повернулся спиной к окну, намереваясь поспать еще пару часов. Вытащив подбородок из-под края одеяла, он приподнял голову повыше, с удобством устраиваясь на подушке, уткнулся лбом в чью-то ногу и сладко зевнул.       Стоп. Какую еще ногу?       Враз подскочив на кровати и схватившись за голову, превозмогая появившееся от резкого движения головокружение, альбинос уже готов был высказать кому-то из своих вчерашних приятелей все, что он о них думает, и застыл, пораженно вглядываясь в невольного соседа по месту сна. Развалившись на пышных подушках, умиротворенно посапывал худощавый, но изящный, без нескладности в фигуре паренек с золотистыми короткими волосами, торчащими в разные стороны, словно перышки. Лучи утреннего солнца скользили по светлой и гладкой на вид коже, край одеяла стыдливо прикрывал филейную часть парня, из приоткрытого рта тянулась ниточка слюны.       — Ты вообще кто? — вконец ошарашенный, Гилберт чувствительно ткнул незнакомца в бок и совсем забыл, что еще несколько секунд назад собирался возмущенно кричать. Паренек поморщился и приоткрыл один глаз.       — Что, не узнаешь уже с похмелья, хозяин?       — Какой я тебе хозяин? — все-таки вспылил прусс, а про себя подумал: "Что же мы вчера натворили-то?". — Я в доминанты не записывался, и ты не мой сабмиссив, пидарас малолетний! Ты как в мой дом забрался, а?!       — А ты все о своем родимом. И как обычно с похмелья бесишься, — фыркнул желтоволосый, принимая вертикальное положение на кровати и совершенно не смущаясь сползшего и открывшего взгляду Гилберта все небольшие мужские прелести одеяла. — Я не буду повторять те термины, которыми ты с утра пораньше решил загрузить мой бедный мозг, но еще совсем недавно ты называл меня своим другом.       — Тебя? Хе, да у тебя явно башню снесло, — насмешливо произнес Байльшмидт. — Надеюсь, ты хоть запомнил вчерашнее, и теперь ты можешь хвастаться своим педодружкам, как тебе всаживал Великий.       — Еще слово, и я буду гадить на голову всем твоим бабам, когда приду в нормальное состояние, — паренек обиженно отвернулся.       — Ой, какие мы нежные, — издевательски протянул Гилберт. — Я такого даже Птицу не позволяю, а его, в отличие от некоторых мальчишек, я могу назвать другом. Правда, Птиц? — протянув ладонь к макушке, он не нащупал ничего, кроме собственных волос. Стоит упомянуть, что в каком бы состоянии ни бывал Гилберт, верный птенчик всегда сидел на голове или плече, в крайних случаях кружил рядом. Окинув взглядом комнату, альбинос не заметил ничего, что отдаленно напоминало бы канарейку.       — Что, начало доходить? — хихикнул паренек, показывая Гилберту язык. — Долго же мы попусту болтали. Может, сразу стоило ответить "чирик-чирик", чтобы в твою тупую башку закралась мысль об истине?       Нет, ну такого просто не могло быть. Правда же?..       — Птиц, ты, что ли? — как-то опустошенно пробормотал Гилберт, внимательно глядя на парня. Теперь в обнаженной фигурке чувствовалось что-то неуловимо знакомое, даже родное.       — Пей с Англией почаще, так будешь братишку своего на плече носить, — парень уже откровенно сдерживал смех. — Тебе напомнить, что вчера было? — Байльшмидт только и смог, что рассеянно кивнуть.       Флэшбек       — С-стоять! — Англия в пресекающем любые действия жесте поднял руку, но с его нынешней координацией движений это можно было принять за приветственное помахивание. — Никто никуда не идет! Сейчас будет вам виски!       На столе в ряд стояли опустошенные бутылки из-под Chapter 9 и Johnny Walker: Black label вкупе с так и не початым скотчем. Пиво Гилберта было прикончено еще в баре. На одинокую бутылку, наполненную золотистой жидкостью, нацелился Керкленд, вытащив из-за пазухи волшебную палочку.       — Осади уже, бровастый, — мотнул головой угрюмый Дания. Ему так и не дали вволю пожаловаться на свою горькую судьбу и бессердечного Норвегию. Еще и педиком назвали под нестройный хохот из двух голосов. В общем, Хенрик так и не смог расслабиться от алкоголя, и теперь ждал момента, когда можно было бы сотворить какую-нибудь пакость в доме англичанина. Гилберта, казалось, мало что коробило, с мало скрываемой иронией он наблюдал за разворачивающейся перед ним сценой.       — М-молчать! Я знаю, ч-что делаю! — злобно зыркнув на собутыльника, Артур что-то забормотал на непонятном никому из присутствующих языке. Было ли это галлюцинацией, но на кончике волшебной палочки и впрямь забрезжил зеленоватый свет. А дальше все происходило, как в замедленной съемке: срывающийся с места Дания, твердо решивший толкнуть колдующего Керкленда, растягивается на полу, споткнувшись о ноги Гилберта; встревоженный Гилбёрд срывается с седой головы и пересекает комнату; отвлекшийся Англия совсем не следит за направлением палочки, и мистический свет окутывает птичку...       — Ты что наделал, тварь?! — вскочил Гилберт с дивана, схватил пустую бутылку со стола и запустил ею в Керкленда. Последний не успел увернуться, удар пришелся точно по макушке, и оглушенный Англия осел на пол, тряся головой. Разобравшись с обидчиком, Байльшмидт подбежал к пораженному заклятием другу и бережно взял в руки взъерошенный, тяжело дышащий комочек пуха и перьев. Гилбёрд приоткрыл свои черные глазки-бусинки и грустно посмотрел на Гилберта, чирикнув так, что сомнений не было — будь он человеком, у всех присутствующих завяли бы уши от обилия ругани.       — Знаете что? Идите-ка вы все... — немного протрезвевший от испуга Пруссия бросил уничтожающий взгляд на собутыльников и, гордо пошатываясь, проследовал к двери.       Конец флэшбека       — Значит, собираемся и идем к Англии! Пусть вернет все на место, — Гилберт быстро выбрался из объятий одеяла и тут же схватился за многострадальную голову: перед глазами потемнело, а к горлу подступила тошнота.       — Ага, я могу еще полежать, — Гилбёрд откинулся на подушки и потянулся. — Пока ты соберешься, позавтракаешь...       — Сегодня я завтракаю водой, — хмуро ответил Пруссия. — И ты что, собираешься в таком виде выходить из дома? Не позорь Великого, — альбинос указал пальцем на абсолютно нагого мальчишку.       — Что? — Птиц приподнял голову и оглядел себя. — А, я забыл. Дай что-нибудь из твоей одежды.       — Поищи в шкафу, — донеслось уже из коридора. Придерживаясь на всякий случай за стену, Гилберт зашел в залитую светом кухню и, сощурившись, налил в стакан воды прямо из-под крана. Холодная влага приятно скользнула в пересохшее горло, жадно выпив все в два глотка, альбинос набрал еще.       В коридоре послышались шаги и возня.       — Они так и должны висеть? — в кухню зашел Гилбёрд в одних боксерах Гилберта, сжимая в руке джинсы, носки и футболку.       — Нет, — Байльшмидт поставил пустой стакан на стол, повернулся к парню и, не удержавшись, прыснул со смеху: обычно обтягивающие все прелести прусса трусы болтались на худеньком Птице, как на вешалке, открывая взору острые тазовые косточки и дорожку золотистых волос, тянущуюся вниз к паху. — Не тот размер, друг мой сердечный. Только у Великого Меня может быть пять метров, — и, издевательски ухмыляясь, оттянул резинку боксеров и заглянул внутрь, где спокойно лежал небольшой член Птица. Гилбёрд нахмурился и скрестил руки на груди, зарядив взметнувшимися джинсами по лицу прусса, заставив того оторваться от наблюдений, но Пруссия в свою очередь окинул взглядом всего парня. Худой, как сама смерть, узкоплечий, по-детски хрупкий, но что-то давало понять: новоиспеченная человеческая особь ненамного младше самого Гила. Узкое лицо с мягкими скулами, улегшиеся после пробуждения золотистые, почти яично-желтые отросшие волосы, чуть вздернутый прямой нос, ярко-розовые губы с четким, даже слишком четким контуром и угольно-черные огромные глаза, немного дезориентировано и отстраненно наблюдающие за замершим Пруссией.       — Люди от этого обычно смущаются, — просветил Гилберт, возвращаясь в комнату, не уточнив, чего именно — пристального взгляда или демонстрации гениталий. Птиц поплелся следом, переваривая информацию.       — Вот эти подойдут, — выудив с верхней полки старые детские трусы Запада, Байльшмидт всучил их Гилбёрду и, закрыв дверцу, отвернулся к стене. Спустя недолгое время перед ним стоял полностью одетый и поддерживающий спадающие джинсы Птиц. Тяжело вздохнув, Гилберт вручил бывшей канарейке еще и ремень. Наскоро нацепив на себя то, что попалось под руку, пригладив пепельные пряди волос и послав своему отражению надменный взгляд, он воодушевленно потянул молча ожидающего его Гилбёрда к двери.       — Вон, кроссовки стоят. Их надень, — бросил Гилберт, обуваясь сам. ***       До дома Англии добрались достаточно быстро. Как и ожидалось, на трель звонка и последующий требовательный стук в дверь никто не вышел. Гилберт уже был готов выломать дверь или влезть в окно, но сохранность жилища Артура спас Гилбёрд: с любопытством протянув руку, он потянул дверную ручку вниз. На удивление обоих, дверь отворилась, и прусс с канарейкой вошли внутрь, тут же направившись в гостиную. И нашли цель с первого раза: на полу сладко посапывал полураздетый англичанин с почти пустой бутылкой скотча в руках.       — Керкленд! — рыкнул Пруссия, чувствительно ткнув тушку Артура носком ботинка в живот. Англия заворочался и что-то пробурчал под нос, прижимая бутылку еще крепче к себе. — Быстро вставай, когда к тебе Великий обращается! — пару шлепков по щекам, и англичанин разлепил тяжелые веки.       — Гилберт? Что вчера было?       — Это я у тебя должен спрашивать! — распалялся альбинос и, схватив еще не до конца очнувшегося от сна Керкленда за плечи, продолжил. — Какого хрена ты свою палку вытащил и размахивал ею во все стороны?!       — Что ты имеешь в виду? Я перед вами... — Артур испуганно завертел головой, округлив глаза.       — Да не эту палку, придурок, — еще больше раздражился Пруссия и сильно тряхнул англичанина. — Посмотри, что ты с моим Птицем сделал! Колдун хренов!       Керкленд заглянул за плечо Гилберта и ошарашенно, но с долей самодовольного восторга уставился на опустившего взгляд и ковыряющегося носком кроссовки в ковре гостиной Гилбёрда.       — Это... Это я его так, да?       — Да больше некому, кроме тебя, алкоголик ты конченный, — прошипел Байльшмидт.       — На себя посмотри, — отмахнулся Артур. — Ты не понимаешь, мне никогда это не удавалось. Я в какой-то мере даже счастлив! Наконец-то мои опыты не прошли даром!       — Я бы на твоем месте не так бурно радовался: если не помнишь, твоей целью было дублировать бутылку виски, — заметил прусс. — Ну, так ты, может, знаешь, как вернуть все обратно? Желательно побыстрее!       — Нет, — посерьезнел Керкленд. — Эффект спадет сам недели так через две, может, три. Другого способа не существует.       — Две недели? — тихо прошептал Гилбёрд, поднимая глаза на мужчин. — Ебать-колотить, в какое я дерьмо вляпался! — выругался он и прикрыл лицо ладонью во всем известном жесте. Отнял руку от лица лишь тогда, когда тишина в комнате стала звенящей, и наткнулся на две пары ошарашенных глаз.       — Что вы так пялитесь? Я от него научился, — Птиц ткнул пальцем в сторону Пруссии. ***       — Пока ты храпел в кровати, я успел отойти от шока и рассмотреть свое новое тело, — говорил Гилбёрд, глядя в пространство перед собой. Они сидели на лавочке неподалеку от своего дома. Видеться с Германией, который наверняка уже приехал от своего обожаемого Италии, не хотелось. Взяв с Керкленда обещание молчать о случившемся, прусс и Птиц спешно покинули враз ставший неприятным дом англичанина. — За несколько часов я смог привыкнуть к нему, научиться контролировать движения. Это оказалось не таким уж сложным. Но даже если учесть, что я много веков наблюдал за твоей жизнью, мне многое все еще не понятно, — чуть улыбнувшись, Гилбёрд взглянул на Пруссию, который даже не повернулся в сторону канарейки и продолжал молчать. — Объяснишь? Это будет интересным опытом.       Гилберт кивнул.       — Кстати, а ты есть не хочешь, чудо в перьях? — Гилбёрд слабо дернулся, но проигнорировал остроту.       — Хочу.       — Тогда пора познакомить тебя с нашей пищей! — поднявшись со скамейки, Гилберт поманил Птица за собой. — Не уверен, что она тебе понравится. ***       — Смотри внимательно, — альбинос развернул обертку, продемонстрировал круглую булку с куском говядины посередине и откусил. — Вот это — жуют, — продолжил он с набитым ртом. — Жуют, не клюют.       — Слушай, может, хватит уже? — раздраженно воскликнул Гилбёрд, которого за время пути в центр подобные язвительные комментарии прусса успели порядком достать. — Я не такой придурок, как ты думаешь, — и Птиц аккуратно откусил небольшой кусочек от булки. Задумчиво прожевал. — И вот этим питаются люди?       — Не-а, — рассеянно ответил Гилберт. — Американцы. Нормальной еды у нас дома достаточно, еще успеешь наесться. А вот такая гадость — в самый раз! И вообще, скажи спасибо, что я расщедрился на Макдональдс, а не всучил тебе шаурму какую-нибудь.       — О Великий, благодарю еще раз за щедрость и за поистине божественную пищу! — саркастично протянул Гилбёрд, откусывая еще. — Нет, я уж лучше подожду до вечера, — скривившись, Птиц отложил гамбургер подальше.       — Как-то слишком ты быстро не выдержал. Пожалуй, я тоже откажусь, — отложил гамбургер и прусс. — Вообще, я привел тебя сюда как раз для этого — посмотреть на твое лицо, когда ты попробуешь это.       — Мог бы не тратить деньги, — фыркнул Гилбёрд. — А теперь веди гулять. Хочу посмотреть на привычное с нового ракурса.       Гилберт не возражал. Давненько он не выбирался в город просто для того, чтобы пройтись по ставшим родными улицам, вдохнуть царящий только здесь воздух, прочувствовать атмосферу веков, оставивших следы не только на городе, но и на нем, и на его брате. И чего греха таить — Гилбёрд наверняка испытывал то же самое, только теперь мог об этом сказать на человеческом языке. Правительственный Квартал, Потсдамская площадь, Дворец Президента — все выглядело иначе глазами человека. Обойдя почти весь Тиргартен, кроме северной части выше улицы Альт-Моабит, они направились в центральный парк. Над Берлином сгущались сумерки, а Гилберт и Гилбёрд продолжали разгуливать по улочкам одноименного с районом парка, делясь впечатлениями, предаваясь общим воспоминаниям, описывая все от своего лица, человеческого и птичьего. Когда под покровом ночи они безрассудно решили пройтись пешком до дома — а было довольно-таки далеко, — Гилберт подумал про себя, что воспринимает происходящее как нечто естественное, что было с ним всегда, всю его сознательную жизнь.       Ключ мучительно громко повернулся в замочной скважине. Гилберт проскользнул в квартиру первым и осмотрелся. Сомнений не было: Германия уже дома, и сейчас мирно спит в своей комнате. Зашедший следом Гилбёрд осторожно закрыл дверь и стянул кроссовки.       — Гил, — еле слышно шепнул он. — Возьми на кухне пожрать.       Пруссия весело улыбнулся другу, подождал, пока тот скроется в комнате, проследовал на кухню, открыл дверцу холодильника и, вместо того, чтобы тихо взять готовую еду и уйти в спальню, загремел полками, зашелестел пакетами и затянул песню о Великом Себе собственного сочинения. Удовлетворенно хмыкнул, услышав из комнаты Людвига сонную ругань, и, прихватив сложенный в пластиковый контейнер для еды вюрст, удалился к себе, на всякий случай заперев дверь на защелку. ***       — Ты же помнишь этих двух придурков, да? Теперь можешь высказать им все, что думаешь, Великий разрешает, — Гилберт предвкушающе ухмыльнулся и взъерошил Птицу волосы. Гилбёрд немного смущенно выскользнул из-под руки и ускорил шаг, стараясь успеть за едва не подпрыгивающим Пруссией. Поводов для злобной радости у обоих было достаточно: недолго думая, Гилберт предложил зайти к Австрии и Венгрии и немножко потрепать им нервы. Гилбёрд легко согласился. На Венгрию у него давно был зуб — появился он аккурат после того, как та чуть не прибила его своей сковородкой, в очередной раз гоняя Байльшмидта по дому.       Все еще находясь в приподнятом расположении духа, парни подошли к вычурному особняку. Гилберт не стал мелочиться и просто пнул дверь несколько раз. В доме через какое-то время послышалась возня, и в дверном проеме показалась Венгрия, вооруженная своим обычным оружием. Зеленые глаза недовольно засверкали при виде незваных гостей.       — Ты что здесь забыл, Пруссия? А это кто? — женщина всего один раз взглянула на Гилбёрда, но ему и этого хватило для того, чтобы испуганно сжаться.       — Это, дорогая Лизхен, любовь всей моей жизни, — стараясь сохранить серьезное лицо и не рассмеяться прямо на пороге, ответил Гилберт, обнимая Птица за талию и прижимая к себе. Быстро смекнувший все Гилбёрд кивнул и прильнул к боку Байльшмидта со счастливо-дебильным лицом.       Изменения в настроении Венгрии были налицо: раскрасневшиеся щеки, бегающий взгляд, подозрительно жадно направленный в адрес "влюбленной парочки", подрагивающие губы... В конце концов, Элизабет отложила сковородку и пропустила парней в дом.       — Я... Я не знаю, где ты его нашел, но... — она вздохнула поглубже. — Вы же замечательно смотритесь вместе! — она замахала ладонями у лица, уже готового сравняться по цвету с испанскими помидорами.       — Благодарю, — чопорно отозвался Пруссия. — А теперь, если не возражаешь, мы пойдем и порадуем блаженного родственника, то есть Родериха. Он у себя?       — Д-да... На рояле играет, — Венгрия что-то искала в комоде и старалась лишний раз не смотреть в сторону гостей. Довольно и радостно ухмыльнувшись друг другу, парни поднялись по лестнице на второй этаж. Из комнаты в конце коридора лилась прекрасная, кристально-чистая и мастерски исполняемая мелодия.       — Эй, Родя! — прервал мелодию резкий оклик. Родерих поправил очки и даже не повернулся в сторону вошедших. Тогда Гилберт подошел вплотную к аристократу и уселся Великим и прекрасным задом на клавиши рояля, создавая отнюдь не Великий и не прекрасный звук.       — Байльшмидт, слезь немедленно, не оскверняй мой инструмент частями своего тела, а желательно и мою комнату своим присутствием, — холодно произнес Родерих, но Гилберт и Гилбёрд, знавшие Эдельштайна не первый век, прекрасно знали, что тот жутко зол и еле сдерживался, чтобы не прикрикнуть на наглого альбиноса. А заслон холодности всегда разбивал вдребезги один прием...       — Расслабься, Родя, мы пришли поделиться радостью! — воскликнул Гилберт и, воссоздав на лице улыбку Чеширского кота, протянул руку и дернул за призывно торчащую из прически аристократа завитушку.       — Не смей прикасаться к Мариацеллю! — дернувшись, закричал Родерих, смутно осознавая, что на эту реакцию прусс и рассчитывал. Гилберт и Гилбёрд, переглянувшись, звонко захохотали, любуясь рассерженным лицом аристократа. — Что вам нужно в моем доме?!       — Да вот, пришли сообщить о помолвке, — будто невзначай ответил Пруссия, послав Птицу, с любопытством нажимающему клавиши рояля, воздушный поцелуй.       — О какой, к черту, помолвке? — нахмурился Эдельштайн, скрестив руки на груди. — И вообще, потрудись объяснить, кто это, — указал он кивком головы на Гилбёрда.       — О, это любовь всей моей жизни, — с придыханием сообщил Гилберт, замирая. Спустя несколько секунд на его лицо вернулось ехидное выражение. — Лизхен уже оценила! — и по комнате Родериха прокатился отрывистый смех.       — Да ну вас, — фыркнул аристократ и со свойственным ему пафосом покинул комнату. ***       — А все-таки здорово мы его! — не унимался Гилберт, когда они уже подходили к границе.       — Да уж, забыть это будет сложно, — повторяя интонацию, ответил Гилбёрд.       — А ты многое забываешь?       — Нет, почти все помню из нашей жизни, как и ты. Не знаю, нормально ли это для птицы, но я же все-таки фамильяр, — Пруссия ничего не ответил и продолжил путь. Внезапно Птиц остановился и внимательно осмотрел небольшой холм справа от них.       — Гил, — позвал он. — Я помню это место.       Посмотрев туда же, куда и Гилбёрд, Байльшмидт на мгновение задержал дыхание. Он тоже помнил, будто это было вчера.       Флэшбек       Гулять по чужим территориям опасно. Но он сможет отбиться от любого врага, несомненно! И не те это мысли, чтобы забивать ими голову в такой чудесный день.       Солнце припекает. Мальчик-альбинос растягивается на траве в тени раскидистого дуба и довольно щурит глаза. Дует легкий ветер, шелестит листьями дерева, где-то неподалеку поют птички. Убаюканный звуками природы, Тевтонский орден сладко зевает, намереваясь вздремнуть часок-другой.       Его привлекает странный шорох в кустах. Поднявшись с травы, мальчик направляется на звук, покрепче сжав рукоятку прикрепленного к поясу меча. Стоит лишь раздвинуть ветки, как открывается неприятная картина: дикая кошка зажала в лапах слабо трепыхающегося птенчика и собирается пообедать. Ведомый странным чувством, растекающимся по венам, Тевтонский орден громко ухает и топает, отпугивая зверя. Кошка затравленно оглядывается, хватает добычу в зубы и бежит прочь.       Не уйдешь! Выхватив меч, Тевтонский орден бросается следом. Кошка быстрая, но он быстрее! Тяжелое и острое лезвие опускается на спину хищнику, принявшему смертоносное для себя решение залезть на дерево. Жутко завывая, кошка падает на землю и роняет птенца. Отложив меч, Тевтонский орден бережно поднимает птичку на руки. Травм нет, только правое крыло сломано. Маленькие глазки-бусинки благодарно смотрят на мальчика, и тому кажется, что он наконец-то нашел себе друга, который ни при каких условиях не всадит в спину кинжал, стоит ему отвернуться.       Конец флэшбека       — Я обязан тебе жизнью, — тихо сказал Гилбёрд, неотрывно следя за выражением лица прусса.       — В таких случаях люди обычно молчат, — наставительно и отстраненно буркнул Гилберт, глядя вдаль. ***       Город мерцал вечерними огнями и продолжал жить своей жизнью. Шум улиц сменился с дневного хлопотного на расслабленный ночной. Люди среднего и пожилого возраста с невозмутимыми лицами сменились на более молодых, воспитанных по современным порядкам. Пульсирующая активность Фридрихсхайна старательно огибала одинокий бар, где парни проводили вечер.       — Я уже говорил, что ваша пища мне не по нраву, — констатировал Гилбёрд, поставив на четверть пустой стакан с темным пенистым пивом на стол.       — А вот и неправда! — Гилберт прикончил уже четвертый, отчего глаза у прусса нетрезво поблескивали, а речь стала более раскованной. — Ты вспомни, как мы с тобой на позапрошлый Октоберфест ходили! Даже ты не отказался от пива, как и много раз до этого!       — Это была обычная дань вежливости. Да и попробуй отказаться, если тебя грозятся запихнуть в стакан. Я, знаешь ли, не хотел бы для себя такой смерти, — Птиц явно не разделял радости Байльшмидта и больше устало хмурился. — Напомню, что каждый раз после твоих проявлений щедрости меня мутит весь день.       — Да ла-адно тебе, что ты как неродной, — беззаботно засмеялся Гилберт. — Но насчет смерти — согласен. Всем известно, что пиво дает жизнь, а Великим, как я, положено героически умереть в бою!       — Ты только не вопи так, Великий, на тебя уже люди странно косятся, — усмехнулся Гилбёрд и, тяжело вздохнув, отпил еще глоток. Вкус пива был ему неприятен и вместе с тем странно притягивал, после одного глотка так и тянуло сделать другой, третий, четвертый... А еще он никогда бы себе не признался, но ему хотелось так же расслабиться, непринужденно болтать, как делал это Гилберт, который явно не терзал себя посторонними мыслями. Птиц сам не заметил, как стакан с пивом опустел, и только остатки белой пены стекали на дно по прозрачным стенкам. В голове странно помутнело и потяжелело, будто в нее залили желе, взгляд отказывался фокусироваться на чем-то определенном, живот раздуло от обилия жидкости.       — Мне опять нехорошо, — предупредил он Гилберта, с удивлением замечая, что его собственный язык стал немного заплетаться, отчего короткая фраза вышла не совсем понятной.       — О, тебя от одного стакана так, что ли? Хе-е-е! — на счету Пруссии за это время было уже пять с половиной, альбинос слегка раскраснелся, его движения стали более размашистыми и смазанными.       — М-мне кажется, нам лучше идти домой, — немного напугано сказал Гилбёрд. Он много раз видел Гила и в худшем состоянии и не пугался, но человеком все воспринималось иначе. Познав на своем опыте действие алкоголя, пусть и слабое, он боялся представить, что сейчас творится с восприятием мира у Пруссии.       — Птичка хочет домой? Ну ладно, только при одном условии, — прусс хитро и криво ухмыльнулся.       — Каком? — по спине Птица пробежал предостерегающий холодок. Гилберт подвинул свой стакан ближе к фамильяру.       — Выпей.       Гилбёрд подозрительно уставился на наполовину пустой стакан. Не хотелось больше ощущать во рту горьковатый привкус, но если он выдержит, то наконец-то попадет домой... Будь что будет, решил он, залпом осушая стакан. Оторвав губы от стеклянного края, он чуть было не уронил емкость, но вовремя поставил ее на стол. Замутило еще сильнее, воздух сгустился вокруг него, и каждое движение казалось замедленным и неуклюжим.       — Молоде-е-ец! А теперь пойдем, — довольно твердо стоящий на ногах Гилберт поднял теряющегося в пространстве Гилберда и вывел его из бара.       Прохладный воздух немного трезвил, но не настолько, чтобы потерявший остатки разума и теперь бездумно плетущийся вперед Гилбёрд решился отпустить руку Пруссии. Поразмыслив, Байльшмидт вызвал для них такси: все-таки путь от центра до Целендорфа, где находился их дом, был не самым близким. Через несколько минут подъехала машина, и парни забрались на заднее сидение. Гилбёрд измученно прикрыл глаза.       — Не тошнит? — почти заботливо спросил Пруссия.       — Нет, — тяжело вздохнул Птиц. Ему и впрямь не было плохо, скорее, непривычно. А странное желание тесно прижаться или забраться на колени, возникшее еще на улице, когда он шел, взяв Гилберта под руку, не желало отпускать. Если бы он знал, что Гилберт еще в баре отгонял от себя мысли о том, что у Гилбёрда, оказывается, очень изящные запястья с тонкими "музыкальными" пальцами, трогательно чуть сгорбленные узкие плечи и призывно приоткрытые, провоцирующие, поднимающие самые грязные порывы из глубин сознания губы...       Вскоре машина подъехала к дому Байльшмидтов. Расплатившись с таксистом, Гилберт открыл дверцу, вышел сам и помог сделать это же пошатывающемуся Гилбёрду. Стараясь не разбудить Германию, парни зашли в дом и тихо, насколько это позволяло их нынешнее состояние, прошли в комнату. Пруссия снова запер дверь, подвел к кровати и аккуратно помог улечься. Птиц еще раз вздохнул и внимательно посмотрел на альбиноса. Тот обеспокоенно склонился над другом.       — Плохо?       В почти кромешной тьме комнаты Гилберт выглядел выточенной из мрамора статуей, но лицо, живое, взволнованное, что редко можно было увидеть, сводило это впечатление на нет. Поддавшись неясному все еще желанию, Гилберд потянул прусса на себя.       — Гил... Это нормально, что я хочу тебя обнять? — и, не дожидаясь ответа, затащил Байльшмидта на кровать и обвил руками за шею. Худенькое бедро Гилбёрда уперлось между ног альбиноса, отчего Гилберт слегка вздрогнул, чувствуя, как в паху приятно покалывают искорки легкого возбуждения. Пока оставаясь в сознании, Пруссия быстро оценил ситуацию: под ним лежал Гилбёрд, его старый друг и превращенная в человека канарейка, но такой невинный и доступный, с расфокусированным и довольным взглядом, скользящим по его — Гилберта — лицу, и тот же призывно приоткрытый ротик... Резко подавшись вперед, Байльшмидт смял желанные ныне губы в страстном, немного грубом поцелуе. Гилбёрд пораженно распахнул глаза, не зная, что делать, но и не сопротивляясь. Язык Гилберта, проведя по мягким губам, скользнул в рот Птица, очерчивал кончиком ровные зубы, щекотал чувствительное небо. Почувствовав слабый неуверенный ответ на свои действия, альбинос собственнически прижал к себе стройное, трепещущее от незнакомых ощущений тело Гилбёрда и еще больше углубил поцелуй. Тонкие пальцы, к которым так хотелось прикоснуться губами, провести языком по суставам фаланг, вплелись в серебристые волосы прусса, спутывая их и взъерошивая еще больше. Бедром Байльшмидт чувствовал эрекцию Птица, его собственный член уже давно встал и мучительно терся о ткань белья. Прервав поцелуй, тяжело дышащий альбинос примкнул к шее Гилбёрда, ощущая частое биение крови в сонной артерии. Он уже был готов продвинуться дальше, но что-то остановило его. Осознание обрушилось горой кирпичей: его соратник и друг, его канарейка, пьяный и слабо соображающий, к чему все идет... Впервые за долгое время в Гилберте проснулась совесть, и он выпустил Гилбёрда из объятий, отползая на другой конец кровати.       — Гил? — непонимающе позвал Гилбёрд.       — Мы не должны. Отоспись, — немного грубо и не глядя на Птица, ответил Пруссия, пряча лицо в подушку. Возбуждение все не отпускало. Подумать о чем-нибудь неприятном, например, голая Венгрия. Да, именно так. С облегчением почувствовав, что эрекция стремительно исчезает, Гилберт позволил себе провалиться в крепкий сон. ***       Больше они никуда не выходили гулять. Германия уехал, как он сказал, на саммит, хотя Гилберт прекрасно знал, куда на самом деле отправился брат. В доме царила давящая тишина, разбавляемая редкими восклицаниями прусса. Гилбёрд все это время пребывал в задумчивом молчании. Порой они говорили о ничего не значащих вещах, но каждый не мог избавиться от наваждения, от напряженных мыслей о том, что произошло в ту самую ночь.       До рассеивания заклинания оставалось три дня. Ближе к вечеру пошел дождь. Заглянув в комнату, Гилберт не обнаружил в ней Гилбёрда. Не оказалось Птица и в гостиной, и в ванной, и на кухне. Байльшмидт даже заглянул в комнату Людвига, но и там было пусто. Находясь в замешательстве, он вышел на крыльцо. Гилбёрд стоял на газоне, подставив лицо под крупные дождевые капли. Тонкая белая рубашка, единственное, что было надето им, насквозь промокла.       — Ты сдурел совсем? Быстро иди сюда! — позвал его Гилберт, стараясь перекричать шум дождя. Гилбёрд обернулся и зашагал к дому. Пряди желтых волос облепили лоб, с Птица стекали дорожки воды, с краев рубашки срывались капли, такие же крупные, как и дождевые.       — Ты можешь простудиться, придурок, — ворчал Пруссия, затаскивая легко подрагивающего Гилбёрда в дом. Тот не сопротивлялся и продолжал молчать. Вскоре он сидел на диване в гостиной, завернутый в большое банное полотенце, и потягивал горячий чай.       — Так необычно и приятно было ощущать дождь человеческой кожей, — тихо сказал он, глядя в пол. — За полторы недели я так привык к этому телу, что мне уже не хочется становиться птицей обратно.       — Ты же знаешь, если попросить Англию повторить заклинание, то он опять что-нибудь перепутает и сожжет тебя, — попытался отшутиться Гилберт, но Птиц даже не улыбнулся.       — Знаю. Но я не думаю, что тебе приятно будет слышать чириканье вместо речи, когда все станет на свои места. Ты ведь тоже привык ко мне, Гил. А я уже почти забыл, каково это: понимать все, что тебе говорят, пытаться ответить и оказываться неспособным сделать это. Ты всегда чувствовал эмоции, с которыми я пищу, но мне всегда хотелось, чтобы ты понимал мою речь, как понимаешь сейчас.       На это у Пруссии уже не было очередной колкости, как и обычного ответа. Молчание прерывалось звуками глотков и стуком дождя по карнизу.       — Может, фильм какой посмотрим? Все равно делать нечего, — под одобрительный кивок Гилбёрда прусс порылся в ящике около телевизора, перебирая диски.       — Так, этот скучный... Этот заканчивается по-дурацки... Этот вообще незаконченный какой-то... — бормотал себе под нос Гилберт. — А это что? — в его руке оказалась неподписанная коробка. — Запад, что ли, притащил? Хм, вот и посмотрим, что это.       Гилбёрд закутался в полотенце и откинулся на подушки, пока Гилберт возился с DVD. Серебристый круг диска скрылся в проигрывателе, Пруссия нажал на пульте несколько кнопок и развалился на половину дивана, коленом касаясь Птица. На экране показалась пустая комната. Некоторое время ничего не происходило, а потом в кадре внезапно показался Италия, одетый в платье горничной.       — Дойцу, уже можно?       Гилберт ошалело смотрел, а когда в кадре появился Германия в одних джинсах, захохотал так, что зазвенели стекла. Гилбёрд непонимающе уставился на Пруссию.       — Ты чего?       — Ой, не могу! Запад, придурок, кто же хоум-видео в общую коробку кладет! — не унимался Гилберт. На экране Людвиг уже вовсю целовал Феличиано, запустив руку под отороченную кружевом юбку. Гилбёрд перевел взгляд на телевизор и внимательно наблюдал за тем, как рука Германии неторопливо развязывает сильно затянутый корсет.       — Что это они собираются делать?       — Эм... — Пруссия опешил. Вот чего он не предполагал, так того, что придется объяснять Гилбёрду, что такое секс. — Ну, понимаешь...       — Я понимаю, что трахаться, но зачем тщательно одеваться, чтобы потом раздеться? — Птиц явно не понимал этой прихоти людей.       — Знаешь, — облегченно сказал Гилберт. — При просмотре порно меня всегда интересовал этот вопрос, — и они оба рассмеялись, легко и непринужденно. Птиц снова взглянул на экран. Изящное тело, прижатое к намного более мускулистому, жаркий поцелуй, нетерпеливые ласки и настоящая, не наигранная страсть... Гилбёрд плотнее закутался в полотенце.       — Гил, — понизил голос Гилбёрд почти до шепота. — Я тоже хочу... так попробовать.       — В платье походить, что ли? — сыграл в недоумение Гилберт, хотя от слов Птица сладко заныло в паху, а от возникающих перед глазами картин закружилась голова.       — Ты все понял, не притворяйся, — с трудом поборов дикое смущение, Гилбёрд подвинулся почти вплотную к Байльшмидту. — Я хочу узнать, каково это... человеком.       Полотенце сползло вниз и прикрывало только область паха и бедра. Прусс вымучено сглотнул.       — Ничего между нами не будет, — немного грубо отозвался он. — Тот поцелуй ничего не значит, я был пьян. Но сейчас все соображаю, так что нет, нет и еще раз нет! Я уже не говорю о том, что ты птица — ладно, сейчас человек. Но ты еще и мой друг, нам вместе жить еще целую вечность! Я ведь не могу взять и отыметь того же Франциска.       — Правильно, потому что он будет сверху, — раздраженно цыкнув, Гилберт отвернулся. — Братом ты не гнушался. Не строй из себя оскорбленную невинность, Гил, мы с тобой оба знаем, каков ты на самом деле. И ты сам хочешь этого... хочешь же? — изящная птичья ладонь легла на начавший напрягаться член, легко сжимая его под тканью брюк. Пруссия чуть вздрогнул и перевел взгляд на Птица. Его пернатый друг, хоть и вел себя расковано, заметно смущался. Так мило и волнующе...       — К черту все! — воскликнул Гилберт, рывком притягивая Гилбёрда к себе, и нетерпеливо впился в его губы. Ощущения были не такими острыми, как в прошлый раз, но осознание действительности, реальности происходящего, умелые, не смазанные движения губ и языка, отсутствие неприятного горьковатого вкуса в желанном, манящем рту кружило голову похлеще крепкого алкоголя, застилая взгляд пеленой восторга. Птиц пискнул в поцелуй от неожиданности, но тут же с удовольствием ответил, немного неуверенно, неопытно, но с заметным энтузиазмом. Руки заскользили по плечам Гилберта, притягивая к себе еще ближе, пальцы чуть скомкали ткань рубашки. Оторвавшись от губ Гилбёрда, Пруссия приник к его шее, страстно целуя и изредка покусывая нежную светлую кожу, оставляя на ней яркие, будто горящие огнем метки. Бледные ладони альбиноса гладили бока и спину с трогательно торчащими лопатками. Дыхание Птица участилось и потяжелело, с немым восхищением, не до конца веря в происходящее, он наслаждался ласками Байльшмидта. Разведя бедра Гилбёрда в стороны, Гилберт уложил любимца на диван, нависнув над ним, склонился над почти не рельефной, совсем мальчишеской грудью с потемневшими и напрягшимися от холода и возбуждения бусинками сосков. Высунув язык, Пруссия провел его кончиком по затвердевшему комочку плоти и в награду услышал шумный вздох. Уже не осторожничая, альбинос обнял сосок губами, другой смял пальцами правой руки. Птиц заворочался и выгнулся навстречу, на что Гилберт, усмехнувшись про себя, среагировал легким, дразнящим укусом, сдавив темную бусинку клыками. Гилбёрд с шипением втянул в себя воздух, вплетая пальцы в серебристые пряди волос прусса. Наигравшись с сосками, Гилберт спустился ниже, прокладывая дорожку поцелуев от солнечного сплетения вниз, по впалому животу, к скрытому полотенцем паху. Раздраженно отбросив белую ткань, Пруссия чуть отстранился и окинул взглядом небольшой, но приятной формы эрегированный член Птица. Гилбёрд чуть покраснел и прикрыл лицо ладонью, его раздвинутые бедра дрогнули, готовые сдвинуться. Проигнорировав это, прусс вновь наклонился и обвел языком головку члена. Жалобно всхлипнув, Птиц крепко зажмурился.       — Смотри на меня, — хрипло приказал Гилберт, обдавая ствол своим дыханием. Отняв руку от лица, Птиц послушно открыл глаза и тотчас же ввязался в зрительный контакт. Багрово-красные радужки мерцали недобрым, едва сдерживаемым желанием. Чуть усмехнувшись, Пруссия взял в рот головку члена и стал легонько посасывать, скользя языком по уздечке и иногда упираясь кончиком в уретру. С приоткрытых губ Гилбёрда слетел первый тихий стон. Довольный реакцией, Гилберт задвигал головой вверх-вниз, с каждым движением погружая член Гилбёрда глубже в свой рот, и замер, когда губы коснулись основания, а головка скользнула в натренированное и ныне расслабленное горло прусса. Мягкие золотистые завитки лобковых волос неприятно щекотали нос, горло силилось спазматически сжаться в попытке вытолкнуть изо рта инородный предмет, дыхание стало затрудняться. Издав гортанный звук, от которого по члену прошла приятная звуковая волна, Пруссия медленно и осторожно возобновил движения головой, стараясь не задерживаться, когда в глотке снова оказывалась головка. Касаться члена языком в таком положении было очень трудно, однако Гилберт, изогнув его спинку, ухитрялся при движении тереться о набухшие на фаллосе венки. Гилбёрд уже не сдерживаясь стонал и пытался двигаться навстречу теплому влажному рту, но альбинос удерживал худые бедра, придавив их руками к дивану. Когда, казалось бы, полностью эрегированный член напрягся еще больше, а яички стали подтягиваться к телу, Пруссия отстранился, несмотря на разочарованный стон Птица. Быстро стянув с себя легкую домашнюю одежду, Гилберт вжал Гилбёрда в диван, создавая тесный контакт обнаженной кожи и вжимаясь собственным возбужденным членом в пах Птица. Несколько раз сбивчиво поцеловав любовника в шею, альбинос с трудом просунул руку в щель между спинкой и подлокотником дивана и принялся что-то нашаривать. Чертыхаясь, он вытянул оттуда наполовину полный тюбик смазки. Гилбёрд удивленно округлил глаза.       — Запад как-то спалился, — пояснил Гилберт, нервно и криво улыбнувшись, и быстро отвинтил крышку, выдавливая на пальцы скользкий густоватый прозрачный гель. Приобняв Птица за поясницу, он скользнул влажными пальцами между его ягодиц, разминая круговыми движениями сморщенную дырочку ануса. Гилбёрд взволнованно смотрел на прусса, стараясь расслабиться. Когда средний палец Гилберта плавно скользнул внутрь его тела, Птиц испуганно вздохнул, непроизвольно сжимаясь. Прусс коснулся рвано вздымающейся груди губами, успокаивая, и медленно задвигал пальцем, разминая тугие стенки. Когда Гилбёрд снова расслабился, он вытащил палец почти полностью и, приставив к анусу безымянный, проник внутрь уже двумя. Птиц коротко пискнул от легкой боли, но уже не сжимался, чувствуя странное наслаждение от заполненности. Длинные пальцы прусса продвинулись глубже, и Гилбёрд не сдержал тихого стона удовольствия, когда их кончики коснулись чувствительной точки. Слегка задевая простату, Пруссия с наслаждением наблюдал, как ерзает под ним Птиц, стараясь насадиться на растягивающие его пальцы, и предвкушал, как войдет в это чудное узкое, девственное тело. Вытащив пальцы и размазав по анусу сползшие к ладони остатки смазки, он пристроился между разведенных бедер и взял в руку собственный член, приставляя его к входу. Гилбёрд испуганно сжался, но уверенно положил голени на поясницу прусса, притягивая к себе.       Головка члена скользнула внутрь, преодолевая колечко мышц и погружаясь в мягкое шелковое тепло. Где-то на краю сознания слыша болезненный вскрик, Пруссия закусил губу и подавил в себе желание войти до самого основания, грубо вбиваться в узкое отверстие, не заботясь о партнере. Медленно покачивая бедрами, Гилберт входил в Птица сантиметр за сантиметром, восхищаясь узкими, почти болезненно давящими стенками, обнимающими его член. Гилбёрд старался сдерживать болевые вскрики, сильно сжав челюсти. Это было больно, нет, очень больно, разрывающе. Приятные ощущения от минета и пальцев полностью исчезли; стоило представить, что длинный и толстый член будет двигаться в нем, словно поршень, пропадало всякое желание, отчего эрекция пропала почти наполовину. Войдя полностью, Гилберт коснулся сжатых губ Птица и подался назад, проезжаясь головкой по набухшей простате. Гилбёрд вскрикнул в губы прусса от неожиданности и развел бедра еще шире, беспомощно раскрываясь перед любовником, чуть подаваясь навстречу. В черных глазах зажглись искорки удовольствия, а когда ладонь альбиноса легла на его опадающий член, лаская по всей длине в такт медленным и размеренным толчкам, они подернулись блаженной дымкой. Приподняв таз Гилбёрда и обхватив рукой бедро, Гилберт увереннее задвигался в Птице, под правильно выбранным углом попадая по простате, и двигал рукой на вновь полностью вставшем члене, скользя пальцами по чувствительным точкам. Гилбёрд осторожно подавался навстречу, из его горла непроизвольно вырывались стоны и томные вздохи, разум раскалился и затуманился, все мысли и чувства сосредоточились на остром болезненном удовольствии от движения члена и более мягком, ласковом от умелой руки, не отпускающей его собственный ствол. Немного детская, светлая радость накрывала его с головой, когда Пруссия, войдя особенно глубоко, позволял себе тихо и хрипло застонать. А сам прусс уже давно ни о чем не думал, погрузившись в жаркое, сметающее остатки рассудка наслаждение.       Темп становился неистовым. Гилберт неистово и ритмично двигался, входя уже не так глубоко. В паху Гилбёрда слабыми волнами накатывало странное, более острое и сильное ощущение, нежели ранее, с каждым разом все сильнее и сильнее. С очередным толчком, конвульсивно дернувшись, он с громким стоном излился в руку прусса, роняя перламутровые теплые капли спермы себе на живот. Ощутив, как тесно и жарко сжимаются мышцы вокруг члена, Гилберт кончил следом с задушенным стоном и обессиленно опустился на Гилбёрда, придавив того собой к дивану. По телам обоих разливалась приятная нега усталости. Будто где-то вдалеке, на экране синхронно застонали Германия и Италия. Выйдя из расслабленного тела, Пруссия снова лег на диван, устроив голову на груди Птица.       — Это нормально, что мне хочется разговаривать? — задумчиво спросил Гилбёрд, рассеянно перебирая светлые волосы Байльшмидта.       — Угу, — коротко отозвался Гилберт.       — Мне почему-то захотелось признаться тебе в любви, — продолжал Птиц. — Я всегда испытывал что-то странное, когда был канарейкой, необычную привязанность к тебе, нежность... Я всегда думал, что это проявление дружеских чувств, а теперь мне кажется, что я всегда любил тебя.       — Блин, совсем как баба, — шикнул альбинос, за что получил тычок в плечо. В гостиной воцарилось молчание. — В душ бы сходить, — лениво протянул он.       — Только если отнесешь, — Гилбёрд едва заметно улыбался. — Странные вы, люди, все это восхваляете, а у меня, например, жопа болит, — уже отошедший от оргазма и более-менее отдышавшийся Гилберт в ответ засмеялся, поднялся с дивана и, подхватив на руки разомлевшего Птица, поковылял в ванную комнату.       — Точно как девчонка.       — Еще одно слово, и я нагажу на твой дневник. ***       С сожалением вздохнув, Гилберт перевернул страницу. Прошла ровно неделя с того раза, когда они с Гилбёрдом переспали, и четыре дня, как спало заклятие Керкленда. Двухнедельные впечатления выливались на чистые строки дневника из-под изящной руки. Откровенно говоря, Пруссии было... одиноко. За эти дни он слишком привык к тихому голосу и смешно топорщащимся прядям желтых волос, и странно, непривычно, давяще было слышать когда-то обыденное чириканье и гладить яичного оттенка перышки. Но теперь они, как ни странно, лучше понимали друг друга.       В комнату впорхнул Гилбёрд, наконец-то покончивший с завтраком, и уселся пруссу на плечо. Байльшмидт повернул голову и почувствовал, как о его щеку потерлись маленькой головкой. Тепло улыбнувшись, альбинос ласково провел пальцем по пушистой грудке и услышал счастливое попискивание. Раньше Гилберт позволил бы себе прокомментировать действия Птица, но сейчас любимец знал и понимал несколько больше. Как и то, что в подобных ситуациях у людей принято молчать.