Диск закатного солнца, чьи лучи освещают ее бледное лицо, алеет где-то там, на горизонте. Прохладный вечерний ветер треплет копну ее медно-рыжих волнистых волос, складки темно-зеленого, под цвет глаз, платья с замысловатым узором.
На ее лице, худом и неестественно бледном, почти прозрачном, неистово полыхают два малахитово-зеленых глаза, обрамленных длинными черными ресницами. Длинные волосы не уложены в аккуратную, как всегда, прическу, а небрежно разбросаны и струятся своим шелковым водопадом вдоль ровной спины.
Мы бредем по просторному полю, заросшему длинной высокой травой. Над нами нависает розовато-оранжевое небо. Византия чуть содрогается от прохлады.
Я ловлю себя на том, что когда смотрю на нее, я начинаю улыбаться.
- Какая же ты красивая, Византия, - эти слова помимо моей воли срываются с губ и повисают в тишине. Я чувствую, как заливаюсь краской.
Моя спутница молча кивает мне головой и, горько улыбнувшись, шагает дальше.
Рядом с Византией я чувствую себя нелепым, громоздким. Все в ней дышит величием и непонятной загадочностью: походка, осанка, лицо. Византия, эта хрупкая, но своеобразно прелестная девушка научила меня многому. Византия была моей наставницей.
Прилив неожиданной смелости накрывает меня с головой, и я, неожиданно даже для самого себя, разворачиваю ее ко мне лицом. Приподняв бровь, Византия с непривычной для ее строгости лукавцей спрашивает меня:
- Чего тебе? – ее голос серебряным колокольчиком звенит в тишине.
Я не нахожу ответа на этот вопрос и стою молча перед ее пристальным, пронизывающим насквозь, как нож, взглядом. Чувствую, как краснею еще больше. Она же все так же бледна, как всегда.
- Чего тебе, Ваня? – пытается получить ответ на вопрос Византия, испустив короткий смешок.
Я вдыхаю аромат, исходящий от нее (какой-то цитрусовый, непривычный для меня, но не менее приятный). И убираю с ее белоснежного лица темно-рыжие, цвета меди, пряди мягких волос, что разбросал ветер.
- Ничего… - выдыхаю я.
Внутри меня все трепещет, горит пламенем. Я наклоняюсь к ней и осторожно, робко касаюсь ее тонких алых губ.
***
Византия лежит на земле. Ее тело холодно, как мрамор. Вся она какая-то худая, еще белее чем обычно. Темно-рыжие волосы беспорядочно разбросаны и запутаны между собой. Я склоняюсь над ее телом, пытаясь обнаружить хоть какие-то признаки жизни.
Так плохо мне не было никогда. Из моей жизни ушел тот человек, который был для меня всем. Страшное и необъятное чувство тоски по Византии заполняет меня полностью, не оставляя живого места. Мне становится тяжело дышать, горло мое словно сжимают щипцами. Я не могу вымолвить ни слова. Я не могу даже плакать.
Я сидел рядом с ней неизвестно сколько времени: может, час, может, два, а может, и весь день. В голове упорно застыло лицо Византии: ее живые большие малахитово-зеленые глаза, бледная кожа, рыжие волосы. Я прокручивал в голове те моменты, когда
она была жива.
Я упорно отказывался верить, что она больше не живет, что она никогда больше ничего мне не скажет, что она не откроет свои глаза.
***
Диск закатного солнца алеет вдали. Ветер холоднее, чем тогда, во время прогулки с Византией.
Я бреду по полю один. Не чувствую приятного цитрусового аромата, не вижу медно-рыжих волос, белого лица.
Я иду один. И внутри меня невыносимо пусто. И я в упор смотрю в эту пустоту, которую раньше закрывала Византия.
