И никак иначе

Огромная лапа черепахоподобного чудовища с фундаментом вырывает небольшой домик, расписанный радугой и бабочками, и откусывает аккуратную крышу. - Моя мама... мой папа! – девочка с большим бантом в волосах, так напоминающим кошачьи уши, кусает нижнюю губу. – Они... Они... - она даже не знала, что сказать. Может, потому и перешла на свой разрушенный мир. - Домик... Он... разрушен! Разрушено всё то, на что она и её родители, приехав в Новую Голландию, возлагали надежды о начале новой жизни. Всё то, что она, Кисонька, и мама с папой долго создавали, подбирали, строили и искали. Здесь должны были исполниться её самые заветные мечты. Губы дрожат, а в красивых глазах плещутся слёзы; Кисоньке нельзя плакать. Потому она и кричит, закрыв лицо руками, какой-то бред о цветочках, бабочках и сахарной вате. Ей нельзя унывать. А самое ужасное, что мама и папа не пошли на праздник, а остались внутри дома. Дома, которого больше нет. Его слопала эта болотная гадость. Слопала и ушла дальше, туда, где виднелись праздничные огни: все отмечают день города. Не у неё же сожрали родителей. Кисонька без сил опускается на колени перед останками того, что было её домом. Она слышит крик из-под обломков; надежда есть, родители живы, а значит, она их скоро вытащит, и всё будет хорошо. Будут и машина со сладкой ватой, и фонтан с вечной радугой, и шоколадные фигурки, и много-много разных цветов, и бабочки. Будет всё, о чём она мечтает. Потому она, глотая слёзы боли и бессилия, пытается наедине со своим горем отодвинуть кусок обвалившейся стены, на которой нарисована её рукой платиновая бабочка. Она царапает руки в кровь; бессмысленно. Она слишком слаба, чтобы сдвинуть камень. «Если не получается сдвинуть, - думает Кисонька, - то можно столкнуть, скинуть, разбить!» Унывать ей нельзя. Никогда. Потому в ход идёт всё, что только можно найти в, к счастью, нетронутом гараже. Кувалда, которую девочка кое-как поднимает, с грохотом опускается на кусок фундамента, и тот раскалывается на несколько частей. Лопату можно использовать как рычаг, чтобы скатить. - На помощь! – Кисонька, надрывая голос, зовёт взрослых, чтобы ей помогли. Проезжающая мимо пожарная команда останавливается. Они обязательно спасут маму и папу. И вернут всё то, что у них было. Кисоньку оттаскивают от руин и сажают в карету вовремя подоспевшей скорой помощи, где врачи начинают осмотр: рассечён лоб, ссадины на ладонях и небольшие порезы на коленях. Ей ещё повезло, что жива осталась. - Вы спасёте маму и папу? - Да, всё будет хорошо. Не поднимайся. И она не поднимается. Она покорно верит всем людям, что столпились вокруг, ведь больше ничего не остаётся. Кисонька шепчет ободряющие слова самой себе и глубоко дышит. Шепчет, что всё обязательно будет хорошо, что родители живы, и они обязательно уедут из этого проклятого небесами города, в котором были разрушены мечты. Мечты родителей. Её мечты. Когда родителей привозят в больницу и срочно кладут в реанимацию, девочка уже лежит в общей палате. Кроме неё и мамы с папой никто крупно не пострадал. Кисонька оценивающе разглядывает свои ладони. Ерунда, бывало и хуже; обычные ссадины. Скоро её выпишут. И папу с мамой, надеется она, тоже выпишут вместе с ней, и всё будет как раньше. Всё обязательно будет как раньше. Иначе и быть не может.