Потерянный в перьях

Треск разносился по всей голове, резонируя в черепной коробке и терроризируя измученный мозг. Этот треск на самом же деле был словами, предложениями, фразами, но для Леви этот звук, издаваемый ртом Ханджи, был похож исключительно на сорочий клёкот. Он смотрел сквозь неё, сквозь очки и глаза под ними, пустым взглядом, ещё более пустым, чем обычно, не давящим, не режущим, скорее отрешённым, пока она прыгала перед его носом, взмахивая своим длинным хвостом. Честное слово, лучше бы она любила блестящие вещички, камни, золото, на худой конец мысли командира, такие же блестящие. Она могла бы развесить на своей шее дорогие ожерелья и бусы, сидеть в золотой клетке и целыми днями весело трещать богатому муженьку о том, как она его любит. Но у Ханджи не было того муженька, а блестящими и любимыми она почему-то считала гигантов, до которых могла долететь и до которых могли дотянуться её руки. "Тра-та-та, тра-та-та..." - Так, всё. Хватит, - прервал её Леви, вставая из-за стола. - Это гиганты. Остальное не важно. Он поднялся и непринуждённо направился к двери, заставив чрезмерно активную собеседницу на секунду замолчать от удивления и склонить голову набок. - Редкая же ты птица, - хмыкнула Ханджи ему вслед, когда он уже покидал помещение. Он не мог позволить кому-то безнаказанно выклёвывать его драгоценные мозги. Душа рвалась на свободу, она летела, желая оставить свои тело и рассудок неприкосновенными ни для кого. Леви встретил летний светлый день, когда быстрокрылые стрижи да ласточки летают низко над землёй. По всем приметам они предвещают скорый дождь. Но дело не в них, а в том, что перед дождём в воздух понимаются стаи мошек, на которых и охотятся маленькие бесстрашные птички. Хотел бы Леви так же парить в небесах крыло к крылу с этими стрижами, чтобы его жертвы были не больше комара, чтобы он не встречал на пути никого крупнее стрекозы. Он и так летает по небу, водя за собой стаю таких же, как он, рассекая острыми крыльями ветер. Только вот охотится он на гигантских чудовищ, пикируя стремительно к их шеям. Бросается вниз и бьёт острым клювом, задевая крылышками лёгкие волосы на затылке, будто птица, защищающая гнездо со своими птенцами. А птенцы-то эти, Эрен Йегер да Жан Кирштайн, вот они рядом стоят. Опять не разделили друг с другом свои взгляды и снова злобно чирикают двумя воробьями, растопорщив свои пёстрые перья торчком. Каждый из них распушился, надулся, стараясь быть крупнее, и смотрит на соперника, нахмурив брови. Того гляди сорвутся с места и начнут щипать друг друга, валяясь в пыли. Забавно. Смешно. Только Леви не привык смеяться. Слишком уж много крови утекло, слишком много чужих перьев легло под ноги, столько, что даже в бытовой заварухе неохота лишний раз щипать чьи-то крылья. Есть возможность, есть статус, но нет желания. Пусть сами клюют друг дружку в затылок. Воробьи всё спорят, растопырив крылья. Их перепалка со стороны кажется совершенно нелепой, хотя им кажется, что серьёзней их взаимно оскорбительного тонкого чириканья на повышенных тонах ничего не бывает. Воробьи не живут в неволе, это знает каждый ребёнок. Они либо умирают, задохнувшись в своей клетке, либо стремглав срываются из родного гнезда, чтобы умереть свободными. Собственно это и пытается втолковать Эрен своему другу, а тот, хоть и давно уже верит в то же самое, рад бы был согласиться, однако гордость просто не позволяет это сделать. Он ведь лучше, краше, больше. Перепалка продолжается. И тут в самый накал страстей сует свой длинный чёрный клюв ворона. Ворона та, серо-чёрная в старом красном шарфе, умная птица. Для обоих она значительный авторитет, а потому они оба поспешно перестают выяснять отношения, сославшись на ничью. И неудивительно, ведь крепкий разящий клюв, смоляное оперение да спокойный взгляд смотрящий не на людей, а сквозь них, внушали уважение. Леви и сам был таким. Знал он этот принцип не понаслышке. И всё бы было в вороне той ничего, если бы она не тащила к себе всякую грязную дрянь в виде всё того же Эрена. Да что она вообще могла найти в нём? Но это уже не важно, ведь кто же её знает, как не сама она. Тут же рядом с ними, с вороной и драчливым воробьём, куда же без него, стоит некое чудо природы. Армин. Не то цыплёнок весь ещё в молоденческом жёлтом пуху, не то гадкий утёнок, из которого неизвестно ещё что вырастет, может прекрасный величавый лебедь, а может и гриф, кровожадный, что долго ещё будет перебирать чужие косточки, с неподдельным интересом ища в них какую-то истину, к которой сам так активно стремится. Лучше не трогать его - говорит рассудок. Лучше подождать и посмотреть на этого птенца внимательнее, однако не оставлять одного ни в коем случае, не запускать... Пусть уж лучше растёт лебедем. Леви идёт дальше, гуляя на свежем воздухе, чтобы хоть как-то охладить воспалённый разум, дав ему отдохнуть от чужих трелей и стрекота. Но птицы поют везде, птицы под не срезанными крыльями свободы, которых он встречает на пути. Во всяком случае они не хотят выклевать ему глаза и печень, или хотя бы не показывают это, как это происходит в тех душных курятниках за стенами, где живут лишь серые мыши и богатенькие петухи со своими глупыми курами. Каждый из них такой красивый и пёстрый, переливается всей радугой в лучах солнца, но у каждого из них такие маленькие слабые крылья, не способные оторвать от земли. Они, не зная, что их пустые головы отрубят, а тела тоже однажды сожрут, упиваются поддельным счастьем существования, не зная, не ведая, как пахнет свобода. А пахнет она волшебно. Майк стоит на посту, зачем неизвестно, но стоит, глядя на всё происходящее с высоты своего полёта на сторожевой вышке. Он шмыгает носом каждые тридцать с лишним секунд, вдыхает полной грудью, ловя поток свежего ветра, как великолепный белый альбатрос. И ему спокойно, пока он так летит. Мысль о том, что его хрупкие кости переломаются в зубах врага, совершенно не мешает ему так легко парить. Он, наверное, не думает об этом. Он всю жизнь свою проводит в парении, на широких крыльях плывя по воздуху. А отряд Леви опять прогуливается полным составом. Они уж так сработались в одной упряжке, что даже не устают друг от друга. И на работе и без работы, всегда вместе, вместе радуются, вместе оплакивают павших. Рядом Эрд и Гюнтер, два сокола, чёрный и белый, два надёжных воина, что прикрывают своими сильными крыльями в бою. Тут же Петра, рыженькая, маленькая, как зарянка-малиновка, будто излучающая тепло. Леви даже чувствует это тепло, ведь она нежно-нежно подаёт голосок в его присутствии, будто стесняясь, тонко-тонко: "Фюить. Фюить. Фюить." Из-за её маленькой ухоженной головки высится крупная серая гарпия. Ауруо, тоже важная птица, может излишне напыщенная и растопыренная, но совершенно точно тонко знающая себе цену. Не раз уже капрал отмечал про себя, что его гарпия была весьма хороша, хоть и сварлива иногда и шумна, но не так, как надоедливая сорока. Без своей личной стаи, без сапсана, кречета, малиновки и гарпии, без тех четырёх совершенно разных птиц с одной мотивацией на всех, что держат клин так крепко, Леви уже с трудом представлял бои. Они должны быть рядом, лететь за ним. И никакие райские птицы, воробьи, да соловьи с воронами никогда не заменят ему этих прекрасных людей. Но даже осознавая это, Леви не смел никому сказать об этом. Может даже и зря. Все видели его в небе одного. Его скоростной стрижиный полёт поражал посторонние взгляды, а его соло укладывало гигантов спать одного за одним. Он хранил в тайне, где-то в уютном гнезде своего сердечка мысли о любимых птицах Легиона. Он забывал об этом, пытаясь лгать самому себе, чтобы всякий раз ударяться в неистовый свободный полёт без тени страха или сомнений, без мысли о возможной смерти, своей, или чужой... Он не мыслил себе смерть гарпии, малиновки, двух соколов, сороки, альбатроса и великого степного орла, на котором всё держалось, вся огромная стая имя которой Легион Разведки. Его прогулка закончилась. Леви вернулся в штаб, решив зачем-то заскочить в кабинет Эрвина, в главную обитель, гнездо степного ясноглазого орла. Тот опять погряз в бумагах, иногда однако отбрасывая их бессмысленность и вылетая на свободу. Командир вылетал и всякий раз устилал пройденный путь перьями и лёгкими телами птиц, что доверяли его крылам, которые он совершенно заслуженно назвал "крыльями свободы". Цена равнялась жизням, он смел её платить. А затем он снова возвращался в гнездо и снова писал похоронки для чьих-то жён и родителей, погрязая в холодных белых перьях бумаги, резавших его по сердцу. Впрочем, он тоже старался об этом не думать, как и остальные. Леви посмотрел на него с сожалением, на того, кто однажды подобрал его с земли, спасая от коварных голодных чаек Военной Полиции, в когтях принёс к себе, отмыл крошечные маховые перья от грязи и подарил возможность быть свободным и лететь в том же бело-синем небе рядом с собой, проходя через смерть и созерцая смерть вокруг себя таким холодным отречённым взглядом. Орёл судорожно прятал в своих голубых глазах стыд и грусть за происходящий ужас, делая вид, что ему всё равно, точно так же, как и другие мудрые птицы... Маленький чёрный стриж, отливая синевой оперения в тусклом утреннем свете, стоял перед сбитым орлом, потерявшим в бою правое крыло. Эрвин уже нашёл силы, чтобы подняться с кровати после длительного отдыха. Даже отсутствие руки не могло заставить его отказаться от возможности полёта. Даже смерть гарпии, малиновки, двух соколов и альбатроса не могла заставить Леви желать себе иного пути. Он ещё раз взглянул на обрубок, остаток чужого перебитого крыла, и ему стало настолько горько, что держать в себе эту горечь уже сил не нашлось. В пустой комнате, где были только две совершенно разные по размерам птицы, маленький хрупкий стрижонок, стоя вплотную, головой уткнулся в грудь громадного сильного орла, еле дотягиваясь до её высоты своим печальным лицом. Он прижимался к нему, ничего не говоря, перестал чирикать, лишь его сердечко скрипело. Стриж желал навсегда утонуть в тёплых густых перьях чужой рубашки, вжатый левым крылом в грудь великого небесного хищника. Мягкие перья принимали его без лишних ненужных вопросов. Довольно соловьиных трелей! Достаточно молчания. Лишь бы им ни о чём не думать, как раньше, улыбаться глубокому сине-белому небу, холодно созерцать окровавленную багровую землю под собой и лететь, лететь, лететь...