Крылья

      ...Когда-то на радиоинтервью у них спросили, хотели бы они что-то поменять в своих образах. "Прическу, может, или одежду?" - улыбчиво спрашивала полная, ярко накрашенная девушка. Кажется, они тогда не то отшутились, не то сказали, что костюмы подбирали с учётом их пожеланий. Было раннее утро - ещё даже не рассвело - и ужасно хотелось спать, флюоресцентно-оранжевые ногти ведущей отвлекали внимание, пальцы и голос закоченели и не хотели слушаться, источниками тепла были только Микеланджело под боком да стаканчик растворимого кофе из автомата. Все мысли были лишь о том, как хорошо было бы прийти домой и вновь лечь спать, и в кои-то веки почти не касались постановки, которая давно стала неотъемлемой частью жизни каждого из артистов. Эфир после этого вопроса довольно быстро закончился, Фло пошёл домой, и уже на улице, где свет фонарей на периферии зрения расплывался из-за мелкого дождя, ему в голову пришла неожиданно пронзительная мысль про эти самые костюмы.       Что было бы неплохо - уместно, волшебно, забавно, да что угодно - если бы у Моцарта в конце Вивра были крылья. Огромные, белые, из настоящих перьев, тёплые на ощупь из-за софитов...       Когда на следующий день Флоран заметил в гримёрке Микеле лежащее на полу белоснежное пёрышко, ему показалось, что он сходит с ума. * * *       Микеле пришёл ночью. Просто пришёл и позвонил в дверь. Флоран, порадовавшись, что ещё не ложился, потащился открывать. Распахнул дверь, размышляя, кому он мог понадобиться в такое время - и молча уставился на незваного гостя.       - Потом объясню, - с умоляющей интонацией произнёс тот, устало привалившись к косяку. - Можно, я переночую?       - Если диван на кухне тебя не смутит, - машинально ответил Фло, отступая на шаг назад. - Что-то случилось?       - Бывало и хуже, - рассмеялся Микеле, проходя в квартиру. Он взъерошил свои влажные волосы, скинул промокшие насквозь кеды - точно, вспомнил Мот, на улице же ливень. - Рюкзак стащили, а там все деньги и большинство документов, хоть паспорт остался... А Тамара не будет?..       - Против? Не думаю, - Фло улыбнулся, правда, не слишком весело. - Мы разошлись с месяц назад.       Микеланджело, стягивавший с себя куртку, на мгновение замер, услышав это, и кинул на друга быстрый, слегка виноватый взгляд. Молча сделал шаг вперёд, подходя к Фло близко-близко, и осторожно обвил его руками.       - Я рад тебя видеть, - просто сказал он.       Флоран неловко обнял его в ответ, легонько похлопав по спине. Кожа Микеле пахла чем-то травяным, солнечным - даже несмотря на ливень за окном - и очень спокойным. Чем-то несомненно правильным в нахождении рядом.       Они стояли так, кажется, почти полминуты. Фло просто не осмеливался оттолкнуть это подрагивающее от холода лохматое недоразумение, вцепившееся в него, будто прячась от жестокой реальности, где дождь и темнота.       - Давно не виделись, - хрипловато и невпопад сообщил, наконец, Микеле, отстраняясь. - Так где там обещанный мне диван?       Наутро Фло, выключив будильник и кое-как протерев глаза, привычно потащился на кухню за своей законной дозой кофеина. Разумеется, спросонок произошедшее ночью вспомнилось далеко не сразу, и мужчина пару секунд слегка ошалело рассматривал лежащего на диване Микеланджело. Тот развалился в невообразимой позе, полусогнув руки, запрокинув голову назад, свесив одну ногу с дивана и только чудом удерживаясь от падения на пол.       Кофемашина не разбудила его, как и негромкое громыхание посудой. Пока на плите жарилась яичница, Фло задумчиво рассматривал Локонте, думая, стоит ли его будить. Нехарактерное для итальянца поведение накануне, да хотя бы и яркие круги под глазами создавали впечатление, что последние несколько дней спал тот крайне мало. Впрочем, любой, кто когда-то делил крышу с Микеле (а подобное рано или поздно случалось с каждым вторым членом группы), знал его фишку под названием "я не хочу ложиться спать, мы же ещё столько всего можем сделать, давайте посидим ещё!" - а на следующее утро гримёры ворчали, что самое большое количество тональника расходует протагонист на маскировку признаков недосыпа. К счастью, такие приступы находили на мужчину под настроение; к сожалению, такое настроение у него почему-то постоянно возникало во время поездок с концертами. Всё же решившись разбудить Микеле (доспит потом, если что), Флоран наклонился над ним и, кажется, впервые заметил тонкие лучистые морщинки в уголках его глаз.       Может быть, из-за того, что Локонте был не накрашен, не одет в свои многочисленные побрякушки и не улыбался солнечно и заразительно, скрывая эти самые морщинки; может быть, из-за того, что они на самом деле не виделись очень долго - но выглядел он куда старше, чем обычно. Выглядел почти на свой возраст. Флорана это почему-то поразило, чуть ли не испугало: что должно было случиться, чтобы даже Микеле повзрослел? Когда они оба перестали быть самоуверенными мальчишками, верящими в свою музыку, и превратились во взрослых мужиков с теми проблемами, которые раньше казались глупыми и недостойными внимания?       - Не сверли меня таким взглядом... щекотно, - пробормотал тот внезапно, подтягивая к себе ноги и переворачиваясь на бок. Открыл глаза, уставившись на хозяина квартиры, и добавил, сонно улыбаясь:       - Привет.       - Привет, - машинально ответил Фло, едва заметно улыбнувшись в ответ. - Есть будешь, я подозреваю?       - Завтрак в постель, - зевнул Микеле, принимая сидячее положение и протирая глаза, пока Мот, не услышав возражений, раскладывал по тарелкам яичницу и наливал кофе. - Громадный плюс того, чтобы спать на кухне. Куда ты идёшь так рано?       - Сперва - к Икару, затем - в студию и в магазин, - Флоран подавил зевок, умалчивая о том, что девять утра - не такая уж и рань, и уселся на стул напротив гостя. - Ты-то что делать будешь?       Микеле помолчал, аккуратно отпил из кремовой чашки с отбитым краешком и внезапно и невпопад начал:       - Помнишь, когда я заболел и меня подменял Нуно, я ещё пришёл посмотреть на спектакль...       - При чём тут это? - с лёгкой досадой перебил Фло.       Ну конечно, он помнил.       То выступление было для него ужасным. Он внезапно для себя и для всех остальных зажался, превратился в комок тоскливой раздраженности, и с каждым выходом на сцену становилось всё хуже и хуже.       - Никогда не слышал, чтобы ты пел её с таким надрывом, - вот первое, что прозвучало в его адрес, когда он сбежал после L'Assasymphonie в свою гримёрку. - Что-то случилось?       Флоран поднял глаза, собираясь огрызнуться на незваного гостя. Не смог. Потому что на его стуле, с удовольствием попивая чай из его чашки, сидел вполне себе довольный жизнью, вроде как больной Микеланджело.       - Горло болит, - сухо ответил он, падая на диван. Не совсем неправду, конечно. Горло действительно болело. Схватывало, будто в нём засел ком колючей проволоки. Только вот не из-за холодного питья или приближающейся ангины, а так, как всегда бывает, когда говоришь (а тем более - поёшь) через силу. Когда зажимаешься, не хочешь говорить. И Флоран прекрасно знал причину этого нежелания: Моцарта играл не тот человек.       Ему было откровенно жалко Нуно. Тот ведь старался, правда старался, и у него неплохо получалось - в некоторых местах даже лучше, чем у Микеле - но вот Моцарт из него выходил никакой. Нуно... просто был другим.       Ему не хотелось рисовать крылья. Ему бы скорее подошли рога и хвост крайне привлекательного демона (инкуба, вспомнил на Comedie tragedie Фло правильное слово). Человек, которого изображал Нуно, выходил гораздо более взрослым, зрелым, уверенным в себе, чем тот семнадцатилетний мальчишка, которым на сцене был Мик. Даже рядом со злым клоуном он не казался напуганным, и при желании можно было заметить, насколько тяжелее из-за этого Мервану.       О том, насколько тяжелее ему самому, Флоран старался не задумываться. Одна песня, всего одна песня вместе, и столько мучений в её ожидании... "Мсье Мот, вы же столько раз играли Сальери, почему для вас это так принципиально?" - ехидно интересовался вредный внутренний голосок.       Он не мог объяснить, почему.       Но и неприязни к несчастному Нуно сдержать тоже не мог.              - При чём тут это? - с лёгкой досадой перебил Фло.       - Ни при чём, - легко согласился Микеле, пожав плечами. - Просто вспомнилось. Я поживу у тебя какое-то время, пока мне не разрешат пересечь границу - ты не против, раз уж всё равно вернулся к холостяцкой жизни? - и отправлюсь в Италию, здесь-то я оказался фактически проездом.       - Не против, - кивнул Фло, проглотив последний кусок (пересоленной, вот чёрт) яичницы и отодвинув от себя тарелку. - Слушай, а почему ты именно ко мне пошёл? Я имею в виду, у тебя столько друзей, и с Маэвой у вас есть опыт сожительства, например...       - Ммм... почувствовал, что тебе непривычно жить одному и решил скрасить твоё одиночество? - весело предположил Локонте, ничуть не смутившись этой фразой. - Я возьму у тебя футболку? Одежда у меня тоже вся в рюкзаке осталась.       На следующий день, когда Микеле отправился куда-то - вроде бы, воевать в итальянское посольство, где возникли проблемы с получением разрешения на пересечение границы - во Флоране проснулась неизвестно откуда взявшаяся хозяйственность. Разбирая разбросанные по столу книги, он наткнулся на лежащий в стороне блокнот, происхождения которого не помнил, и, разумеется, тут же раскрыл его на случайной странице.       Первое, что он увидел - красную обложку паспорта, вложенного между листами. Если быть точным, загранпаспорта. Решив, что каким-то немыслимым образом запихнул его сюда после прошлой поездки, Фло открыл его: фотография Микеле, дата выдачи - чуть больше года назад.       "Не могут же его потерянные документы находиться в моих книгах", - растерянно промелькнуло в голове у Мота, прежде чем его взгляд наткнулся на чужой ровный почерк, которым была исписана страница блокнота. Почерк Микеле. И дата наверху страницы - сегодняшняя.       Всё ещё не до конца осознавая, что означает это открытие, Фло перевернул страницу назад и увидел собственный портрет. Странный, тяжёлый. Он видел некоторые рисунки Микеле, и его стиль был заметен, но Мот ни разу не замечал, чтобы итальянец творил в сплошь тёмных, багровых тонах.       Приглядевшись, Флоран начал различать некоторые буквы, тонко выведенные над его нарисованным плечом. Assasy...       Желание продолжать уборку куда-то пропало. Захлопнув блокнот, Фло вернул его на место.       Он не упоминал о том, что обнаружил в чужом дневнике. Микеле в тот день вернулся довольный, сообщил, что из посольства позвонят, когда разрешение будет готово, и больше к этой теме не возвращался. Чужая футболка была ему великовата, он то и дело поводил лопатками, поправляя её, щербато улыбался и умудрялся заполнять своей спокойной жизнерадостностью всё пространство квартиры, которая не раз казалась Флорану слишком пустой после ухода Тамары.       На третий день он нашёл учебник русского, по которому Мот пытался заниматься.       - "Моцарт и Сальери", серьёзно? - Микеле громко фыркнул, наткнувшись на страницу, отмеченную жирной галочкой и карандашным переводом названия, и замер, прислушиваясь. - Ты что, сочиняешь сейчас?       Флоран, рассеянно перебиравший струны гитары, сидя на полу, внезапно осознал, что на самом деле наигрывает нигде и никем не записанную мелодию. Как только Локонте отличил её от множества других, незнакомых ему, удивился он, потянувшись за листком и ручкой, чтобы не забыть услышанные только что ноты.       - Этой женщине показалось, что раз уж я Сальери, то должен знать и русский взгляд на него... В итоге я учу вот эти монологи, - Фло кивнул на книжку в руках итальянца, рассмеялся, заметив его выжидающий и любопытный взгляд, и медленно произнёс какую-то фразу по-русски. Микеле вслушивался в его голос, слегка нахмурившись, и, когда Фло замолчал, мотнул головой:       - Нет, совсем непохоже. Не могу понять...       - Как ангел, он принёс нам несколько райских песен, только чтобы улететь, пробудив в нас, детях праха, бескрылое желание, - негромко повторил Фло, со странным чувством глядя на исписанный листок.       Он не сочинял уже очень и очень давно. Не мог. Всё звучало слишком неправильно и фальшиво.       - Красиво, - задумчиво откликнулся Микеле. Пожалуй, решил Флоран, не стоит произносить перевод следующей строчки, пусть и на удивление правдивой.* Потому что с каждым днём Фло привыкал к его присутствию всё больше и больше. И отчего-то казалось, что когда он уедет, в квартире станет несравнимо более пусто и одиноко, чем когда уехала Тамара.

*Как некий херувим, Он несколько занес нам песен райских, Чтоб, возмутив бескрылое желанье В нас, чадах праха, после улететь! Так улетай же! Чем скорей, тем лучше!

      Ему приснилась зима. Огромный город, занесённый снегом - не Париж, нет, здания здесь странно-эфемерные, полупрозрачные, и как только их жильцы не замерзают? Он идёт по главной улице за руку с мальчишкой лет восьми, который вертит головой по сторонам, смеётся и то и дело улыбчиво заглядывает Флорану в лицо, словно спрашивая: "А ты здесь счастлив?"       - Давай купим сахарную вату! - просит ребёнок, и рядом, как всегда бывает во снах, появляется тележка со сладостями. В следующее мгновение они уже идут дальше с лакомством в руках - таким же белым и воздушным, как падающий на их головы снег.       - Ну вот, ты не успел её съесть, - огорчённо говорит мальчик, и в руках Фло вместо светлого сахарного облака оказывается пригоршня перьев. Он подкидывает их зачем-то в воздух, они медленно опускаются обратно, к земле, и несколько пёрышек застревает в волосах мальчика, который заливисто смеётся, открывая небольшую щель между передних зубов...       - Закрой глаза, - требует он на удивление знакомым голосом, оказываясь совсем рядом. Они за кулисами, между номерами того самого несчастного выступления, и у Флорана ужасно болит горло. Глупая жестяная звёздочка, болтающаяся на шее его собеседника, отражает свет флюоресцентной лампы, пускает зайчиков на потолок. Смотреть на неё - слишком ярко, но на лукавую и выжидающую улыбку - ещё хуже, поэтому Фло послушно прикрывает глаза. И тут же слышит тихий шелест расправляемых крыльев, чувствует на своем лице лёгкое колебание воздуха от этого движения. Или просто чужое тёплое дыхание, но во сне эту мысль почему-то не удаётся уловить. Фло бездумно протягивает руку, честно не открывая глаз, пытается почувствовать под пальцами мягкие перья, но не находит их, и проводит ладонью по чужой спине, потому что крыльев же не может не быть, они обязаны быть, тогда всё приобретёт смысл...       Но их нет. Только острые лопатки - словно остатки подрезанных крыльев.       - Я поцелую, и всё пройдёт, - шепчет кто-то рядом детски-наивную ложь, и сухие губы целомудренно касаются впадинки у основания шеи.             И - во сне это даже не вызывает удивления - боль, как по волшебству, действительно уходит, растворяется в этом коротком прикосновении...       Флоран открыл глаза, не видя больше перед собой ни чудесного города, ни заваленного всяким хламом стола собственной гримёрки. Только потолок своей спальни. Потолок и ещё небольшой кусок стены.       Ровно на то мгновение, которое требуется, чтобы прийти в себя и окончательно переместиться изо сна в реальность, ему стало почему-то очень горько.       - Так и быть, твоё время завтрака в постель, - послышался жизнерадостный голос рядом, и краем глаза Фло успел заметить лохматую макушку, прежде чем что-то очень тяжёлое упало рядом с ним на кровать. Микеланджело, уже накрашенный - спал он так, что ли? - разливал по чашкам чудом не расплескавшийся во время приземления чай.       - Я решил - ты ведь безвозмездно позволяешь у себя жить, пользоваться твоими вещами, ещё и кормишь меня, надо и мне что-то сделать, - пояснил он, пока прибалдевший от такого развития событий Флоран принимал сидячее положение и протирал глаза. - А раз уж я всё равно проснулся рано, а тебе никуда сегодня не надо, так что спал бы ты допоздна...       Не договорив, Микеле всучил Флорану чашку и аккуратно придвинул тарелку с восхитительно пахнущими венскими вафлями, тут же стащив одну сверху. Тот сделал глоток и тут же поперхнулся, зацепившись взглядом за белое пёрышко, застрявшее в чужих волосах. Молча протянув руку, Фло аккуратно снял его и кинул куда-то в сторону.       - Кажется, твоя подушка лезет, - пробормотал итальянец, изменившись на мгновение в лице, когда пальцы Мота коснулись его волос, но тут же добавил, широко улыбнувшись: - Могу тебя обрадовать, надоедаю я тебе последний день... Сегодня мне выдадут разрешение, самолёт завтра с утра. Ну ладно, завтракай, я сейчас.       "Вот и всё", - отчётливо ударило в висках вместе с хлопком закрывшейся за Локонте двери. Последний день, а дальше - вновь пустая, холодная, слишком большая квартира, фальшивые ноты, неправильные слова и ничем не разбавляемая серость парижского неба. Пожалуй, стоило сказать о найденном паспорте чуть раньше того момента, как Микеле, будто вернувшись во времена мюзикла, снова незаметно и ненавязчиво занял огромную часть Флорановской жизни...       "Хватит", - резко одёрнул себя мужчина. Пускаться в подобные глупые сантименты, больше подходящие маленьким девочкам, было не только странно, но и чревато. Он ведь только-только почти бросил курить.       Микеле вернулся, когда уже стемнело, разжёг давным-давно не использовавшийся камин и выключил во всей квартире свет. Фло не возражал. Он приготовил две чашки кофе, щедро сдобренного коньяком, и принёс их в гостиную вместе с одной из гитар. Гитару тут же захватил Микеланджело, кофе был выпит залпом, и они бесконечно долго молчали, сидя прямо на полу и слушая лишь треск дров в камине да тихие, едва уловимые гитарные мелодии.       - Если можешь долго молчать с другим человеком, и вам хорошо при этом, это признак настоящего понимания, - первым заговорил Микеле. Флоран не сразу осознал сказанное: мягкие интонации настолько вплелись в эту симфонию домашнего уюта, что сперва показались всего лишь её продолжением, не несущим в себе никакого смысла. Он лишь молча кивнул в ответ.       - Ты ведь сильнее всех был привязан к мюзиклу... прямо врос в него, - продолжил Локонте вполголоса, глядя блестящими глазами на огонь. - Даже сейчас, когда его больше нет, продолжаешь цепляться...       - Не я плакал в Берси, - ответил Фло. Получилось на удивление колко.       Микеланджело рассмеялся.       - Я привязываюсь к людям, не к проекту. Все прекрасно осознавали, что не будут встречаться так же часто, если вообще будут... Мы ведь с тобой так и не сходили "куда-нибудь выпить", пока Дов нас снова не собрал. Да и сейчас... Превращение из "хороших друзей" в нерегулярных партнёров по сцене - разве это не печально?       - Это естественно, - пробормотал Флоран, тоже переводя взгляд на огонь, чтобы не видеть лица Микеле. - Тебе ли не знать. Ты ведь столько раз переезжал, столько друзей оставил...       - Просто думал о том, что сорок лет - подходящий возраст, чтобы обзавестись парочкой более или менее постоянных, - резко оборвал тот.       Они помолчали ещё.       - Прости, - выдохнул Микеле, каким-то отчаянным жестом взъерошив собственные волосы. - Мне, кажется, немного тяжело сейчас... Я не хотел тебя обидеть или обвинить.       - Что случилось? - негромко спросил Фло. Микеланджело кинул на него быстрый взгляд, а потом начал с непонятной раздражённостью:       - Я ведь не жил в тепле и довольстве всю жизнь... Я был в армии, я ночевал под мостами, я голодал и выступал за еду, но всегда я верил в свою музыку, и пока я мог выступать, легко терпел всё это! А теперь у меня есть дом и деньги, и всё вроде бы хорошо, но... - он запнулся, ударил по струнам ладонью, извлекая глухой и немелодичный звук, и вдруг горько и коротко рассмеялся, запрокинув голову назад.       - Я как будто перегорел, - тихо продолжил он, помолчав ещё немного. - Как Икар из той легенды... Захотел подняться к самому солнцу и спалил собственные крылья.       Его глаза блестели слишком ярко, но он всё ещё улыбался - кривовато, самыми краешками губ. А Фло пытался найти нужные слова и думал о том, что впервые Микеле открыл ему что-то настолько личное.       А ещё - и эта мысль была куда ярче остальных - что, чёрт возьми, крылья... Кажется, он и вправду ненормальный.       - Ты из тех людей, которые, даже упав, не разобьются, - негромко, в тон Микеле, откликнулся он. - А наткнутся под водой на каких-нибудь нимф, которые и накормят, и устроят, и новые крылья сделают...       - Ты говоришь это из-за того, что после двадцати лет попыток мне наконец начало везти? - ядовито перебил тот. Флоран качнул головой и с полуулыбкой произнёс такую банальную, но такую необходимую сейчас фразу:       - Я говорю это потому, что двадцать лет ты пытался.       Микеле фыркнул, подтянув к себе колени и обхватив их руками. Его острые лопатки выступали сквозь ткань футболки. Потерянные крылья - нет, прекрати уже, ты точно псих...       - Мик, послушай, - Фло вздохнул, на мгновение зажмурившись в попытке отогнать от себя навязчивое видение - белые перья, медленно опускающиеся на землю вокруг смеющегося мальчишки. - У всех бывают плохие периоды, их нужно просто пережить. Не думал, что скажу что-то настолько пафосное, но твои крылья - не из тех, что могут растопить простые солнечные лучи. Проще говоря, талант не пропьёшь, - он улыбнулся, глядя на то, как Микеланджело расплывается в искренней наконец-то улыбке, сперва слабой, но затем - всё более и более широкой и облегчённой.       - Тогда ты - из тех самых нимф, - пробормотал итальянец, доверчиво утыкаясь лбом в плечо Флорана - обнять, видимо, мешала гитара - и вполголоса рассмеялся: - Нимфа с бородой... Спасибо, Фло.       А тот не мог пошевелиться. Так быть не могло, ничто в комнате вроде бы не было такой формы, но на тени, высвечиваемой подрагивающим светом камина, за спиной Микеле можно было отчётливо различить силуэт огромных крыльев.       Когда Флоран проснулся, Микеле уже не было. Что ж, он всегда ненавидел прощания, подумал Фло, бесцельно бродя по опустевшей квартире. Кажется, Микеланджело забрал с собой те футболки, которые стащил под предлогом отсутствия собственной одежды...       Зато оставил на кухонном столе короткую записку и рисунок, выполненный быстрыми, крупными штрихами.       Фло взял оба листка и вернулся в гостиную. Сел на пол перед камином, где до сих пор стояли грязные чашки и лежала гитара, и, поёжившись от сквозняка (откуда он здесь только взялся?) начал читать. Я соврал. У меня ничего не крали. Но мне правда было плохо, а напрашиваться к тебе под этим предлогом было бы глупо. Я без понятия, как это работает, но даже не зная о том, почему я пришёл, даже уверенный в моём отличном состоянии, ты умудрился мне помочь. Длинные проникновенные разговоры Анжелы не помогли, а ты - просто приютив меня на неделю - помог... Чёрт возьми, Фло, ты потрясающий. Спасибо, моя единственная во всём мире бородатая фея-крёстная.       Невольно улыбнувшись, Фло отложил записку и взял в руки рисунок. На нём была изображена пустыня. Серый бескрайний песок и серое небо, на котором ярко-белым пятном виднеется солнце. На первом плане - серый человек, скорчившийся на земле. Его лица не видно, только глаза, в которых плещется боль и детское непонимание: за что со мной так? За спиной человека - изломанные, грязные крылья, когда-то, видимо, бывшие огромными и прекрасными.       И - единственное цветное пятно на картине - сидящий позади человека мужчина, в лице которого угадываются его, Фло, черты. Он улыбается, лаская белые перья, которые под его пальцами вновь начинают сиять.