* * *
В утреннем лесу было прохладно. Роса только-только сошла, и весь лес был буквально пропитан утренней свежестью и ясным солнцем, делавшим светло-зеленые листья буквально светящимися изнутри. Настроение у всех было не менее солнечным. Его не портили ни коряги, цепляющиеся за лямки рюкзаков, ни паутина, успешно и очень коварно налипшая Теодору на лицо, и уж тем более не портили его привычные дружеские перепалки между тремя друзьями. Полянка, на которой они разбили лагерь, давно осталась позади, и наступило время рассказов Тео. Тот чувствовал себя как никогда в своей тарелке и рассказывать о своем обожаемом храме мог, кажется, часами. Хотя, почему «кажется»? Действительно часами – за два дня, что они провели в лесу, это было понятно. - …в общем, говорят, пару тысяч лет назад храм был воздвигнут в честь какой-то богини, олицетворявшей лето. Вокруг была деревушка – там даже дома сохранились, ну, развалины их, - или не деревушка, а еще что-то, но народа вокруг жило много, это точно. Наверное, типа секты было что-то, если проводить параллель с нашим временем, потому что никаких документов не осталось, на храм вообще наткнулся случайно какой-то русский фотограф, выложил это на форум как раз. Ну, иначе сохранились бы записи в официальных источниках, я думаю? О, кстати, в домах могли жить жрецы этой богини. Дары ей там всякие подносили… Исаев – ну, русский этот с форума, говорит, что место страшное до дрожи… - И именно поэтому мы туда и премся, да? – Наполеон рассек паутину прутом, поднятым с земли, словно мечом, и тут же получил подзатыльник от Теодора. Довольно крепкий, к слову, подзатыльник. – С катушек слетел, что ли? - А ты старших-то не перебивай, - хихикнула Джо, которая просто обожала дразнить друга мальчишкой. Исходя всего лишь из того, что тот был младше ее аж на два года. Для тридцатилетнего Тео парень и правда был не особо взрослым, но сам-то он никогда его не дразнил. Да и зачем, когда под боком острая на язык жена? – Или боишься призраков? - Ага, именно их, - заверил девушку рыжий. – Слово агностика! Наполеон, на самом деле, конечно, не боялся. Более того – его тоже интриговал храм, к которому они шли, но он бы с удовольствием сходил туда один, без людей. Не потому, что не любил Драйзеров-Чейни – они были прекрасными друзьями; не потому, что не любил людей – наоборот, без людей он быстро затухал и начинал впадать в тоску; но сейчас они лишь портили атмосферу. Для них это было не приключение – это был поход к неизвестным красивым развалинам, которые мало кто видел. Это была редкость, которую необходимо запечатлеть в памяти вживую. А для него это был шанс почувствовать себя не просто туристом с рюкзаком за плечами, а путешественником, героем, исследователем, в конце концов. Такой шанс выпадал редко, и сейчас он пролетал мимо, и это было досадно. Ему, наверное, стоило бы родиться на несколько веков раньше, хотя бы в эпоху того, с кем его постоянно сравнивает Джо. Там можно было бы разгуляться, а сейчас... отучись сначала в школе, потом в колледже, потом закончи университет, найди престижную работу и паши всю жизнь, пока можешь. Нет, определенно, не в то время он родился... Тео снова что-то рассказывал Джоанне, а та все лезла ему в волосы, порываясь вычесывать листья. Они давно уже привыкли к такой жизни - Теодор был заядлым путешественником, непоседливой Джо, хоть она и ворчала постоянно и жаловалась на отсутствие цивилизации, нравилось быть с ним - иначе она давно бы ушла. У них была полная идиллия. Наполеон редко чувствовал себя третьим лишним, но тут было именно то самое чувство. Они шли еще долго. Солнце поднялось на самую макушку неба и просвечивало сквозь кроны деревьев, но не палило, а грело. Но все равно было жарко, а Теодор не желал делать привал, говоря, что осталось совсем немного. Никто не жаловался: всем хотелось дойти побыстрее. Остановились они только однажды, когда Джо в ногу впился какой-то шип, но ничего страшного не оказалось. Шип достали, небольшую ранку - он пробил ткань камуфляжных штанов - обработали и залепили пластырем, а ткань зашили. Правда, девушке это не помешало вновь начать ворчать. - А вдруг заражение крови будет, а? - мало боясь самого заражения, она просто не могла не подразнить мужа. - Ах, нога болит... не хочешь меня понести? - Если ты заметила, я и так тащу в два раза больше вещей, чем ты. - Но я же лучше веще... ай! - она вскрикнула, запнулась обо что-то, свалилась в высокую траву, и оба мужчины поспешно кинулись к ней. - Все хорошо? - Наполеон помог девушке подняться, а вздохнувший Тео отряхнул ее от прилипших листьев. - Обо что ты хоть умудрилась споткнуться? Он раздвинул высокую траву, нащупал странной формы камень, удивленно приподнял брови и поспешно начал сдирать с него мох и прилипшие старые листья. Наполеон и Джо подошли ближе. - Ну... - наконец, промолвил француз, - судя по всему, мы все же нашли храм. Камень оказался не простым. Большой, прямоугольный, полуразрушенный, с каким-то узором, который обрывался у края - он просто не мог быть чем-то иным, кроме части храма, который они искали.* * *
Храм взмывал в воздух полуразрушенными арками, обвитыми плющом. Где-то осыпался камень, где-то свили гнезда птицы. Выбитые в небольшом каменном уступе ступени осыпались почти полностью, сквозь них росла трава, а кое-где и деревья, их густые кроны отбрасывали тени, и стены, которые по какой-то причине дожили до нашего времени, будто шевелились. Вокруг храма, насколько можно было рассмотреть, действительно сохранились осыпавшиеся каменные домики. Их стены кое-где почти сравнялись с землей и заросли травой, такой высокой, что она скрывала под собой абсолютно все. Только вдалеке, под нависающей орлиным клювом скалой стояла пара почти сохранившихся домов. Они не были большими - размерами не превышали, пожалуй, восьми квадратных метров, но поражали каменными цветами, вырезанными на стенах. Путешественники смотрели на открывшуюся их взорам картину молча, пораженные. Никто даже не думал не только шутить, но и просто говорить. Оглядываясь, поднялись по ступеням – их было не так много, всего двадцать – и прошли вперед, осторожно раздвигая ветви деревьев, за которыми не было видно интерьера храма. Он оказался поделен на своеобразные зоны-комнаты. Можно было с уверенностью сказать, что когда-то комнаты эти были разделены стенами, но сейчас более-менее целые сохранились только у двух – находились они по обе стороны от огромной статуи, по сравнению с остальным пощаженной временем. Она, разумеется, осыпалась, по ней полз дикий плющ и кое-где покрывал мох, но формы угадывались совершенно очевидно: это была женщина, держащая опущенные руки внизу, уложив ладонь на ладонь, с распущенными длинными волосами, доходящими ей до самых пят, а одета она была в длинные одежды со множеством складок – по крайней мере, так казалось из-за испещренных осыпающихся камней. Вместо крыши потолком храму служили кроны деревьев, закрывающие его с четырех сторон и оставляющие просвет лишь в середине, куда сейчас томно заглядывало солнце. - Нихрена ж себе… - пробормотал Наполеон на французском, запрокинув голову – статуя была выше его как минимум раза в два, а Теодор медленно протянул руку и столь же медленно отвесил ему подзатыльник, чтоб не ругался. - Да, на фотографиях это смотрелось не так, - тихо заметила Джо, напрочь забыв о том, что мужчин можно как-нибудь подколоть. Атмосфера к смеху, прямо скажем, не располагала. - Говорил же, что тебе понравится! – Тео очнулся первым, оглядываясь и скидывая с плеч рюкзак. – Надо, наверное, оставить все лишнее где-нибудь тут и сходить осмотреться… Уверен, интересных мест тут завались. На том и порешили, и следующий часы были посвящены осмотру территории храма. Наполеон, быстро отделившийся от товарищей, которые считали своим долгом сфотографировать каждый камень, обошел весь храм и обнаружил мелкое озерцо, постепенно превращающееся в болото. Обнаружил способом для себя весьма неприятным: наступил в него, не заметив за покровом ряски. Было неглубоко, он едва замочил ноги, зато испугал толпу лягушек, которая с диким кваканьем упрыгала в разные стороны. Чертыхнувшись, пару секунд раздумывал о том, не вернуться ли ему в их лагерь, разбитый в одной из более-менее сохранившихся комнат храма, но передумал мгновенно. До темноты времени и так оставалось немного, так его что, и тратить еще? Но все же до темноты он не успел обойти все, что хотел – вечер и громкий голос Теодора застал его в саду за храмом. Тут тоже были небольшие статуи, по форме напоминающие животных, но вытесаны они были настолько грубо, что опознать он смог лишь зайца с отломанным ухом. Остальные превратились в одинаковые столбики. - Если ты потеряешься, то простите-извините, ночью в лесу мы тебя искать не будем, - мужчина кричал издалека, за деревьями и прочей буйной растительностью его не было видно, только мелькали пепельные волосы. Наполеон неохотно кинул взгляд на небо, которое где-то уже отливало фиолетовым. Уходить ему не хотелось, но спорить с Теодором было абсолютно бесполезно – он пробовал, и не раз, но мужчина обладал невероятным умением выходить из всех споров победителем. Спасибо пронизывающему взгляду ледяных глаз. Наполеон нехотя развернулся и пошел на голос, мысленно обещая себе вернуться сюда ночью. Ну, а почему и нет? Фонарь есть, нож с собой на всякий случай возьмет. Будет что-то неожиданное – с этой неожиданностью он вполне способен справиться. В храме шли приготовления ко сну. В частности, варилась гречка в небольшом походном котелке. Пришедший француз моментально все раскритиковал, выдвинул свои версии и попытался все переделать «как надо», из-за чего Теодор быстро пожалел, что не оставил парня в лесу или попросту не придушил. Впрочем, с Наполеоном ничего сделать было нельзя - по его отнюдь не скромному мнению только он знал, как нужно что-то делать. Но в конце концов греча была приготовлена, спальники расстелены, огонь костра приятно грел, а мошкара отгонялась дымящейся и отвратительно воняющей спиралькой. Все степенно принялись за еду. Первоначально – в полном молчании, но через несколько минут Джо промолвила, поглядев на Наполеона: - Слушай… - тот вскинул голову, показывая, что внимает и ради такого дела даже готов оторваться от переваренной каши. - Не хочешь переночевать в другом месте? Я хочу заставить супруга исполнять его долг, - на полном серьезе сообщила она. В гробовой тишине раздался надсадный кашель «должника», а следом – гомерический хохот рыжего, которому только на руку было, что его выгоняли. - Сам супруг об этом, видно, не знал? – кое-как проговорил он, от смеха забыв весь английский, так что пришлось повторить вновь, уже более вменяемо. Джоанна наиковарнейше улыбнулась. Она вообще умела так улыбаться, демонстрируя всем, что в голове ее таятся множество превосходно продуманных таинственных планов, невыгодных никому, кроме ее одной. – Я не против… О, Тео, не смотри на меня так убийственно! Мне и так плохо! - Мы не можем осквернять святое место! – возмущенно начал он, но Джо тоже рассмеялась и похлопала мужа по плечу. - Уж не волнуйся, думаю, всеми забытая богиня будет не против, что хоть кто-то сделает что-то во имя ее! - Мы будем… - Вот и чего ты такой серьезный? – весело улыбнулась девушка, поправляя волосы, а присвистнувший Наполеон понял, что сматывать надо как можно скорее, пока он не стал свидетелем того, чего видеть абсолютно точно не хочет. Он прихватил спальник и свой рюкзак, заодно, подумав, забрал термос с только-только налитым туда горячим чаем, который определенно пригодится ему больше, чем чете Драйзеров-Чейни, и прошел в большой зал храма. Оглянулся, утвердился, что довольно высокие каменные стены все хорошо скрывают, бросил вещи на небольшую площадку перед статуей и довольно потянулся. На то, что его буквально выперли его же друзья, он не обиделся совершенно, только развеселился, прекрасно зная характер Джоанны, которая всегда брала свое даже у строгого и принципиального Теодора. Настроение у него было прекрасное. Скрывшееся солнце унесло с собой жару, а легкий ветерок приятно ерошил волосы и пробирался под одежду. Из рюкзака на всякий случай был извлечен нож и повешен на пояс, а затем и мощный фонарь – потеряться в незнакомом лесу Наполеону действительно не хотелось. Он еще раз оглянулся на бахрому света, стелящуюся по полу рядом с провалами в стенах комнаты их лагеря, решил, что вряд ли его станут искать, и пошел в сторону сада. Перед ним открывала свои ветхие страницы древняя история.* * *
Он вернулся за полночь. Наручные часы, циферблат на которых он едва видел, показывали половину второго ночи. Темнота проглатывала все: и деревья, и каменные статуэтки в саду, и стены, лишь статуя древней неизвестной богини возвышалась надо всем, да рушащиеся арки оставляли едва заметные тени от света луны. Наполеон чувствовал себя невероятно легко. Он умудрился пораниться в темноте обо что-то, разорвать рукав футболки и оставить ссадины на щеке, коленях и ладонях благодаря незамеченному в темноте камню и неудачно подвернувшемуся дереву, но все это были сущие мелочи по сравнению с тем, что он пережил за время своей длительной прогулки – это был восторг, полный, абсолютно детский, с каким он раньше слушал сказки про страшных драконов и отважных рыцарей и какой так давно не испытывал, что сейчас чувствовал себя переполненным эмоциями – а такого с ним не случалось никогда. У самого храма он остановился, закрывая глаза и глубоко вздыхая, и только затем принялся подниматься по ступенькам – он обошел храм, и заходил теперь с главного входа. Незамеченная ветка царапнула пострадавшую щеку, Наполеон, даже не заметив этого, слегка потер ее и неожиданно остановился. Очень резко остановился. У подножья статуи что-то мерцало. Сначала он подумал, что там сидит Теодор, который заметил его отсутствие и теперь дожидается с фонарем, но свет, хоть и был немного похож на электрический, точно не от фонаря исходил – он был расплывчатым, слишком тусклым и качался чуть мерцающим. Как лунный – да, именно так Нап смог его себе описать. Он на всякий случай достал нож из ножен. Сомневался, что так может светиться животное и тем более человек, но не хотел идти беззащитным. Расплывчатая фигура впереди пошевелилась, стала чуть меньше. Свечение померкло, но не совсем - так могла бы светить, пожалуй, белесая свеча. Он приблизился осторожно, пытаясь рассмотреть ночного нарушителя спокойствия, но смог это сделать, пока не подошел совсем близко. Это был определенно человек. Длинные темные волосы волнами лежали на узких плечах, доходя до пола - человек сидел, низко опустив голову, и что-то шептал на непонятном Наполеону языке. Иногда поднимал голову, вглядываясь в статую - кажется, он молился. Вот уж и правда "неизвестная богиня", "забытый храм"... Но Наполеона не оставляло чувство фальши. Он не пытался окликнуть человека, лишь пристально смотрел на него, пытаясь понять, что его тревожит, и заодно найти источник тусклого света, и только спустя несколько мгновений до него дошло... - !!.. Он судорожно сжал едва не выпавший из руки нож, не веря своим глазам. Свет шел не просто откуда-то. Он шел именно от этого человека. Более того - фальшь, замеченная Напом, действительно была - он был прозрачным. Прозрачным!.. в первую секунду парень решил, что он чокнулся, но нет - сквозь сидящего едва заметно, совсем слабо, но проглядывали очертания статуи, был виден росший у ее подножья кустарник, а там, где траву должны были примять ноги, она отчетливо прорастала. В голове уже мелькала мысль, что он абсолютно и бесповоротно спятил, но тело мыслей не слушало и шагнуло вперед, укладывая руку призраку – только вот призраком ли это было? – на плечо. Рука, на удивление, сквозь тело не прошла, а ощутила под собой мягкие волосы, лежавшие на плече, и немного шершавую ткань одежды. Вполне, кажется, материальную, и от этого не менее светящуюся и прозрачную. Конечно, Наполеон не мог назвать это совсем «прозрачным», но в тот момент он об этом не задумывался – в тот момент он дергал молящегося на себя, чтобы заглянуть ему в лицо и убедиться, что окончательно спятил. Но человек не шевельнулся – рука на этот раз зачерпнула воздух, проходя сквозь тело без всяких препятствий. - Охренеть, - просипел Наполеон едва слышно, и в этот самый момент фигура шевельнулась и медленно встала, оказываясь на полголовы ниже француза. Поклонилась статуе и только после этого соизволила развернуться. На Наполеона глядели с ощутимым укором: темные глаза, как оказалось, юноши лет восемнадцати выражали явное недовольство, и то же самое было заметно по слегка нахмуренным бровям. Бесцветные, разве что едва выделяющиеся на белом лице тонкие губы были плотно сжаты. Он скрестил руки на груди – из-под длинных свободных рукавов странного, больше похожего на восточное, чем на европейское, одеяния показались худые бледные пальцы. Человек не был бесцветным или жемчужно-белым, как обычно описывают призраков. Нет, он был вполне даже… цветным. Темные волосы, когда-то изумрудно-зеленое одеяние, которое сейчас заметно потемнело и выглядело крайне неопрятно, разве только кожа была мертвенно-бледной. Но все же весь он был… полупрозрачным, незаметно, как… как полуматовое стекло, наверное , и источал легкий свет, слишком тусклый, чтобы можно было что-то различить в темноте, но все же достаточный, чтобы отчетливо видеть его самого. Он открыл рот и что-то произнес тихим голосом, но Наполеон не понял ни слова – призрак говорил на неизвестном языке, видно, на том же, на котором читал молитву. Тот это понял, вздохнул, чуть поморщился и заговорил вновь, но на этот раз парень, хоть и слышал неизвестную речь, все же… понимал. - Не стоит прерывать кого-либо во время молитвы, - все прежним тоном сообщил призрак, но в ответ получил ошеломленное мычание и впившиеся в него глаза. Наполеон даже чуть подался вперед, буквально пожирая его взглядом. Он, кажется, догадался, как теперь стал общаться призрак – образами. По крайней мере, Напу казалось, что это были именно они. Он, мягко сказать, не был профессионалом во всякой мистической ерунде: он был убежденным агностиком и совсем недавно еще мог доказывать всем то, что призраков не существует. Да и сейчас… может, это галлюцинация? Может, что-то из флоры выделяет какой-нибудь дурманящий газ? Юноша вскинул тонкую бровь, весьма скептически глядя на француза. Тот осознал – каким бы способом призрак не общался, но он обоюдосторонний, и все его мысли как на ладони. Только он подумал об этом, как «галлюцинация» кивнула и сцепила пальцы опущенных рук в замок, мигом начав напоминать статую за спиной, и все встало на свои места в мгновение ока. Он что, жрец этого храма? Не успел Наполеон озвучить свои мысли, как последовал еще один молчаливый кивок. - И ты… живой? На него уставились так, словно вопрос был абсолютно идиотский. Хотя, почему «словно»? Наполеон и сам понимал, что только произнес полную чушь, но… да он, черт возьми, вообще не знает, как реагировать! Хоть Теодора буди и в психушку сдавайся! Губы призрака дрогнули. - Я мертв, - сообщил он с непоколебимым спокойствием. – Давно. - И ты мне не снишься? – на всякий случай поинтересовался наполеон. Юноша пожал плечами. - Если я скажу, что не снюсь, ты поверишь в происходящее? Наполеон, право, весьма в этом сомневался и все еще не прекратил подумывать о своем возможном сумасшествии, но призрак покачал головой. Кажется, даже грустно – опустил глаза в пол, чуть пождал губы. Все эмоции на его лице проявлялись кратко и слабо, но Нап их улавливал – или ему просто позволяли улавливать. - Охренеть… - прошептал он еще раз, и призрак вновь поднял голову, кажется, внимательно изучая парня из-под полуопущенных ресниц. По нему невозможно было сказать, что он чувствует: злится ли, что в его владения заявились какие-то люди, или ему было плевать, или еще что-то… То ли он попросту ничего не испытывал, то ли очень умело все скрывал, лишь кое-где выказывая мимикой обрывки чувств. Но, в конце концов, не мог же он не разозлиться на то, что его святое место тут во всех смыслах оскверняют? Взгляд Наполеона машинально метнулся в сторону комнаты, где хотя бы сейчас, как он понадеялся, спят Драйзеры-Чейни. На пару мгновений похолодел: они там вообще живы еще?.. Полтергейст повернул голову туда же – француз, большой любитель красоты, машинально отметил, что движение его было плавным и не лишенным легкого изящества. - Это место давно уже осквернено, - бросил он коротко и вроде бы мрачно. – Еще сильнее его не испортить. Он развернулся, кинул на Наполеона взгляд – короткий, но пронизывающий до костей, такой, что парню показалось, что его буквально просканировали – и развернулся, направляясь в сторону пролома в стене за статуей и явно собираясь скрыться в лесу. Нап наблюдал за ним несколько мгновений, а затем спохватился и кинулся вдогонку, на ходу запихивая нож обратно в ножны. - Стой!.. – он забежал вперед него и остановился. Жрец выжидающе посмотрел на него. – Если я не спятил, то ты что, думаешь, ты так просто скроешься!? – возмутился он. – Ты же… ты призрак! Реальный! Да это просто!.. - Я не призрак, - поправил он. – Полтергейст, - он не просто передавал свои мысли, а говорил, и на его языке это слово прозвучало красиво – Нап только-только начал прислушиваться, осознавая, что древний неизвестный язык на самом деле весьма приятен на слух. - Да какая разница? – отмахнулся он все же, не желая разбираться, чем один отличается от другого. – Ты… - на языке крутилась огромная куча вопросов, которые следовало задать прямо сейчас, но юноша покачал головой. - Не беспокой меня. Собирайте вещи и убирайтесь. Этот храм – мой. - Только твой? А все остальные? Он не только не успел договорить, но даже и додумать – на бледном лице юноши отпечаталась такая затаенная мука, что и к гадалке ходить не надо было: ему больно даже вспоминать о «всех остальных». И ведь действительно – он не просто так ведь стал таким? И этот храм, явно заброшенный много столетий назад, наталкивал на мысли… Наполеон почувствовал легкий ветерок, промчавшийся словно внутри головы – полтергейст отвернулся и сухо бросил что-то. Вновь непонятное – кажется, он разорвал ту связь, с помощью которой общался. Но Наполеон был уверен, что ему советуют убираться. Вот еще чего захотел, в самом деле! - Как тебя хотя бы зовут? - его явно не понимали и даже не слушали, но полтергейст не уходил. Проплыл немного вперед, но замер, будто раздумывая. Обернулся через плечо, опустил взгляд. Он вел себя странно, но Наполеон, кажется, догадался почему. – Ты когда хоть говорил последний раз с кем-то? Его, видимо, поняли – возможно, жрец все же не удержался и вновь читал его мысли. - Я Аль, - шепот почти что смешался с тихим шелестом листвы, но жрец справился с собой и повторил уже громче: - Мое имя – Аль. Нап довольно улыбнулся: контакт был налажен. Он сделал шаг вперед, но юноша осторожно отступил назад, показывая, чтоб к нему не приближались. - Я – Наполеон, - назвался он, и жрец моргнул. Судя по всему, он был изумлен. - Император?.. – на всякий случай уточнил он, с легким сомнением осматривая парня, который не тянул даже на более-менее культурную и приличную личность. Тот догадался, что, называя свое имя, подумал как всегда о древнем его обладателе – «спасибо», Джоанна! – и помотал головой, говоря свое имя снова. Пришлось повторить еще несколько раз, прежде чем жрец, наконец, понял. Он немного расслабился, расцепил руки, но ненадолго – теперь свел их перед грудью, рукав в рукав, сцепляя в замок вновь. Молча, но изредка оборачиваясь, прошел обратно к статуе, сел у ее подножья, а Наполеон остался стоять рядом, с живым интересом глядя на него сверху вниз. - Значит, ты тут один? – пусть и не очень тактично, но он не дал затянуться повисшему молчанию. Аль медленно кивнул. – Давно? – и вновь кивок. – Почему? - внимательный взгляд и молчание. Ладно, ничего, это мы выведаем позже… - Расскажешь о своей богине? – он сменил тему настолько резко, да с такой непринужденной улыбкой, словно спрашивал у старого знакомого о погоде. Аль моргнул, пытаясь поймать резко прыгнувшую мысль. - Да. Продолжения не последовало, и Наполеон хотел было задать более конкретный вопрос, но тут Аль чутко вскинул голову, поднялся – движение, хоть и было быстрым, осталось все равно плавным. Его взгляд задержался на Наполеоне, надолго задержался, словно жрец решался на что-то, а затем он мгновенно преодолел расстояние меду ними и коротко произнес что-то непонятное, проводя кончиками пальцев по векам парня. Тот не успел даже сообразить, что произошло – только ощущение ледяных пальцев на коже пропало, как мир медленно, но абсолютно неумолимо погрузился в тьму.* * *
На следующее утро Наполеон очнулся от несильного удара носком ботинка в плечо. Затем его потеребили – весьма, кстати, настойчиво. - Ау! - голос Тео пробивался словно сквозь подушку. Наполеон прошептал что-то тихо на родном языке, но глаз не открыл. - Блин, ну хоть бы в спальник лег, полудурок... ну, нагулялся ночью? Черт! Наполеон! Ты что, пьян?! Француз все же приоткрыл один глаз. - Чокнулся? - пробормотал он сонно, приподнимаясь на руках и с удивлением осознавая, что спит прямо на земле, где вчера стоял, причем спит в ужасно неудобной позе, как если бы просто рухнул в обморок. Или... постойте... Нап вскинул голову, шаря глазами вокруг, словно пытаясь отыскать кого-то. Но вокруг только шептал ветер и легко шевелился над головой полог листвы. Аля не было. Не было ни малейшего напоминания о нем. - Тео... - начал он, но оборвал себя. "Ты веришь в призраков?", хотел спросить он, но решил не волновать мужчину - зная его характер, он вполне мог свернуть всю их кампанию и срочно отвезти Напа к психологу. Тем временем к ним подошла легко улыбающаяся Джоанна. За ночь она словно еще больше похорошела: вечно опрятное каре было растрепано, что безусловно ей шло, а глаза лукаво сверкали. Даже мужская одежда не портила ее: Джо все равно была женственной, но одновременно и неуловимо-волевой. Стальной стержень внутри - вот самое главное, что объединяло их с Теодором. - Прости, Нап, - виновато произнесла она. - Зря я тебя выгнала. Ты обречен на лекцию от моего муженька, а это вынести сложно... - Если бы кто-то додумался не шататься ночами по лесу, все было бы прекрасно, - проворчал в ответ мужчина, рывком поднимая хмурого Наполеона на ноги. Тот покачнулся, но устоял. - Иди перекуси чего-нибудь и в порядок себя приведи. Мы с Джо поблизости будем, а ты... - Теодор вздохнул, - ладно, все равно уйдешь куда-нибудь. Не потеряйся и на земле не спи, хорошо? Наполеон мрачно кивнул и отправился выполнять наставления друга. Настроение было ни к черту: он не понимал, приснился ли ему призрачный жрец, или это действительно было. Слишком уж все похоже на простой сон, нужны были доказательства, а какие? Как их найдешь? Наполеон потряс головой и отпил уже подостывшего чая прямо из котелка. Ладно. Призраки - ерунда. Видно, он просто проникся атмосферой, витавшей вокруг, и сам себе нафантазировал незнамо что. А жаль... он поймал себя на этой мысли не сразу, а лишь когда закончил с утренним моционом и вновь вышел в главный зал храма. Поглядел на древнюю богиню. Нет, ведь и правда жаль... Пытаясь справиться с дурным настроением, парень вновь вышел в сад, но долго там не задержался, а пошел дальше, в лес, надеясь, что дальше тоже будет что-то интересное. Он не ошибся - лес поражал. Сам по себе, без всякой мистики. Огромные кроны почти полностью закрывали небо, отдающее насыщенно-васильковым цветом, на земле от них плясали густые тени, создающие ощущение вечных сумерек. Где-то высоко щебетали птицы; приятно пахло грибами и зеленью, и буквально через несколько минут Наполеоном были забыты все ночные события. Он прислушивался к тихому журчанию ручья и шепоту листьев, и эти звуки вновь настраивали его на романтический лад. Все же, в таких лесах он почти не бывал, и в дикую природу выбирался редко, даже слишком. А ведь эти ухоженные парки с их лужайками и толпами туристов – тьфу… Где-то послышалось тихое завывание. Парень насторожился, мгновенно отделив его от остальных звуков. Завывание было болезненным и слабым, совсем не вызывающим, и Наполеон, не удержавшись, направился на непрекращающийся звук, на всякий случай крепко перехватывая рукоятку ножа. Звук постепенно становился все громче, но все же парень не уловил, когда приблизился к животному, издававшему этот звук. Возможно, потому что оно лежало за густым кустом. Животное приметило чужака. Замерло, зашевелилось – по крайней мере, зашевелились закрывающие его ветки, а через секунду… через секунду Наполеон уже лежал на земле, сбитый с ног крупным волком, который прижал его всем своим весом и скалил желтые клыки прямо напротив лица. На несколько мгновений у парня перехватило дыхание: он волков максимум по телевизору видел, а таких крупных и злобных – так и там вряд ли. Но тело оказывалось быстрее разума: свободная рука уже закрывала горло, защищая его от укуса, а рука с ножом замахивалась для удара. Но волк лишь громко зарычал и клацнул зубами, поворачивая голову и пытаясь укусить парня за руку, чтобы избавить его и от руки, и от опасного оружия заодно. К счастью, руки не лишил, лишь ранил – чуть ниже локтевого сгиба парня полоснуло резкой болью, он зашипел, наплевав на нож в руке, постарался боднуть волка лбом в морду и заодно коленом, куда дотянется. Понимал – если не сделает хоть что-нибудь, ему конец. Так и было, судя по всему. Гулкое рычание раздалось над самым его лицом, из пасти отвратительно пахнуло… Лесную тишину нарушил громкий вопль. Рычание, от которого кровь в жилах стыла, сменилось жалобным скулежом, массивная туша перекатилась с Наполеона на бок и замерла, тихонько подвывая и тявкая, как побитая собачонка, а тяжело дышащий от шока парень провел ладонью по лицу. Сердце колотилось так, словно готово было выпрыгнуть из груди, рука пульсировала болью, и парень сам не понимал, почему до сих пор жив. Он тяжело присел, выдохнул, не думая даже убегать – волк на него явно не собирался нападать, он сам испугался чего-то… кого-то… Наполеон обернулся. За его спиной, скрестив руки на груди и прожигая его ледяным взглядом, стоял Аль. Определенно злой Аль. При свете он выглядел куда менее похожим на призрака, даже бледность не выделялась так сильно, но от этого легче не стало. Только сейчас до француза дошло, что он слышал чей-то голос перед тем, как волк с него свалился. Стало быть, это был он? Наполеон, покачнувшись, поднялся, с силой проводя рукой по лицу, чтобы окончательно прийти в себя, но тут же вновь пошатнулся и ухватился за дерево, чтобы не рухнуть – Аль с силой ударил его раскрытой ладонью по щеке. - Безмозглые! – выплюнул жрец, разворачиваясь, но его тут же схватили за руку и вновь развернули. - Какого черта ты творишь?! - Какого черта ТЫ творишь, позволь узнать! - прошипел Аль, вырывая руку из крепких пальцев, просто сделав ее бесплотной. – По лесу с ножом, да еще к дикому зверью суешься! Что, острых ощущений не хватает? Вот загрызли бы тебя – сам и был бы виноват! – он подошел к волку, присел и тоже отвесил ему оплеуху. Тот затявкал еще жалобнее, поднял голову, слезящимися желтыми глазами глядя на юношу, и сразу же опустил взгляд. – А ты что? У тебя вывихнута нога, а ты тут якшаешься с этим… рыжим! Напал еще, что у тебя за бешенство такое… А ты, - Аль резко обернулся, - выкинь свой нож уже, пока я сам его не выкинул! Наполеон с ножом расставаться не собирался. Уже, правда, не был так уверен, что сможет его применить, но и оставаться безоружным не желал. «Как вернусь домой – пойду учиться им владеть», - отметил он про себя, а Аль тихо прошипел: «Если вернешься». - Поднимайся, - бросил он волку и выпрямился сам. Животное поднялось, сделало шаг, сильно хромая, и, тихо заскулив, ткнулось Алю в ногу носом. Жрец вздохнул, провел ладонью по макушке волка. – Не злюсь. Успокойся. - Ты… ты с ним разговариваешь? - Как и с тобой, - отстраненно заметил жрец. – Не понимаю, правда, зачем, - его голос чуть притих под конец фразы: он окончательно взял себя в руки. Осмотрел Наполеона коротким пристальным взглядом. – Иди за мной, - он развернулся и пошел куда-то. Волк последовал за ним, а вот парень не спешил. Из-за шока он как-то даже забыл тому, что надо удивляться и существованию самого Аля, да и неважно это было сейчас. Он… существовал. Это было невозможно, но и правда было. Аль уверенно шел вперед. Несколько раз повернул, руководствуясь своими ориентирами. Больше он не говорил, не поворачивался и уж тем более не проверял, идет ли за ним Наполеон. Оборачивался только волк – скалился, но без звука, и не давал приблизиться. Он, кажется, всерьез ревновал своего хозяина, если так можно было назвать Аля, к какому-то незнакомому вооруженному человеку. Или попросту боялся – Наполеон в волчьих эмоциях не разбирался. Через некоторое время он понял, что они вышли обратно к храму, но вышли с другой стороны, сбоку и от самого храма, и от сада, который в прошлый раз обнаружил парень. Перед ними возвышалась полностью покрытая плющом, травой и мелкими деревцами скала, куда больше той, что была с другой стороны храма. Более того – за плющом на высоте примерно человеческого роста виднелось отверстие. Именно к нему Аль и направлялся. Незаметной тропкой провел своих спутников к своеобразной лесенке, образовавшейся явно без участия человека, и эта лесенка-то и довела их до провала – он оказался пещерой, вначале ровной, а затем резко уходившей вниз. Нап этого не видел – он больше заинтересовался тем, что пещера была вполне обжитой. У стены валялась охапка листьев и сухой травы, рядом с которой живописно лежали обглоданные кости, недалеко от этого лежбища свалены были ветки – для костра, судя по всему. Волк моментально прохромал к своей лежанке, устроился, вытянув лапы, и грустно поглядел на Аля, который даже не соизволил повернуться к Наполеону: тут же присел рядом с волком, касаясь пальцами задней ноги, осторожно прощупывая ее. Нап, оглядевшись, просто уселся на землю, мало заботясь об удобстве. Он догадался, зачем его позвали – чтобы осмотреть укушенную руку. Та, кстати, болела кошмарно, но пульсирующей болью – если не зацикливаться, то вполне терпимо. Не хуже, по крайней мере, сломанных ног и остальных частей тела, а ломал себе что-нибудь Нап постоянно – слишком уж он наплевательски относился к своему телу. - Лежи и спи. За тебя я буду просить у нее лично, - это Аль пробормотал волку минут через десять, когда уже весьма заскучавший француз сам был готов лечь. Но к нему повернулись и бегло осмотрели холодными темными глазами. - Ты тут живешь? – ответом был молчаливый кивок. Жрец приблизился, без всяких церемоний взял парня за руку, вытягивая ее. Тот поморщился от боли, отвел глаза от раны, думая, как же ему теперь оправдаться перед Теодором и Джо – куртка разодрана и в крови, на руке следы зубов… Вечерняя лекция о том, что нужно себя беречь, стопроцентно будет долгой. – Вчера ты к нему спешил? - Да. Он вывихнул лапу. Скулил, - пояснил Аль, кладя ладонь на руку француза. – А теперь не мог бы ты помолчать? – сказано это было так, что ясно было: каким бы ни был ответ Наполеона, но больше его слушать не собираются ни секунды. И очень быстро стало понятно, почему: Аль зашептал что-то тихо, небыстро и непонятно – он прервал мысленную связь, чтобы ему не мешали. Молился. Наполеон действительно с удивлением осознал, что юноша молится, причем молится явно за него – иначе смысл?.. Но сейчас удивление не было таким, как раньше. Наполеон не верил в богов, и глубоко верующие были для него чем-то удивительным, но он удивлялся скорее тому, как же можно быть таким идиотом. Теперь удивление было другим. Аль расслабился, опустил голову, почти касаясь подбородком ямочки между ключиц, закрыл глаза. Молитва явно успокаивала и его самого. По крайней мере, он больше не хмурился, и если вначале шептал отрывисто, то сейчас шепот стал более плавным и мягким. Убрал руку и открыл глаза он только минут через пять. Открыл, мутноватым взглядом поглядел на Наполеона, поморщился и устало потер переносицу. Рука у парня болеть не перестала, но все же стало заметно легче. Даже кровь перестала идти. Наполеон молча смотрел на нее, понимая, что не удивлен. Кажется, лимит удивления у него уже просто исчерпался. Оставалось принимать все как есть. Должно быть, оно и к лучшему. - Алесс’тин даст тебе свое покровительство ненадолго. Вряд ли ты заразишься чем-нибудь от Града, - тихо сказал Аль. - Это… - Их имена. Градель, - указал он на волка. – И Она. - То есть, твоя богиня существует? – на всякий случай уточнил Наполеон, в очередной раз чувствуя себя идиотом. Судя по чуть приподнятым бровям, Аль считал точно так же. Он явно хотел сказать что-то по этому поводу, но почему-то передумал и лишь заметил: - Ведь я существую. Она сделала меня таким. Подарок за верность, - горьковато усмехнулся он. – Я не желаю говорить о Ней с тобой, чужак. - Ты обещал рассказать, вообще-то, - тут же возразил Наполеон, и почувствовал, что его обожгли коротким взглядом. Аль помолчал, досадуя, и все же кивнул – решил для себя, что раз уж его все равно видели, то глупо было бы теперь отказываться что-то рассказывать. - Она олицетворяла у нас плодородие, - с непроницаемым лицом начал он. – И наши ясновидцы говорили, что она не терпит людской толпы. Этот храм был воздвигнут еще до моего рождения – никто не имел права приходить сюда, помимо жрецов, посвятивших себя служению ей, кроме как в день летнего солнцестояния, но и тогда люди не заходили в храм: они могли только просить жрецов молиться за них, а после целый год те просили Алесс’тин о милосердии, урожае и избавлении от болезней… - он глядел куда-то в стену, по-прежнему с безэмоциональным лицом, но Наполеону казалось, что он вмиг погрустнел. Оно и неудивительно… - Она никогда никому не являлась, кроме двух ясновидцев. Когда я пришел, это были девушки – они были так похожи на Нее, что некоторые поклонялись и им тоже. Мне было пять кругов, - он запнулся, уловив непонимающий мысленный сигнал, и попытался передать слово «год» как-то по-другому, - лет, когда меня привели. Тут жило, в общем, около двухсот человек – пятьдесят были моими ровесниками. Она, говорят, любила детей больше, чем взрослых. Тут вообще не было много взрослых – наши наставник был самый старший, и ему было двадцать два круга. Мы почти сразу начали служить ей и молиться, и это было нашей жизнью. Я утолил твое любопытство? На самом деле, любопытство в Наполеоне он только разжег, и сам это прекрасно чувствовал, но догадывался, какой будет следующий вопрос. Что произошло. Почему храм был разрушен, почему он, Аль, стал… таким. И что ему было рассказывать? Правду? Правду Аль не мог даже вспоминать, а облачать в слова не желал ни за что. Уверен был, что потеряет контроль над собой – слишком тяжело было думать о том, что произошло. Когда на Самый Длинный День к ним не пришли жители деревни – вернее, пришли, но совсем не той, которой жрецы ожидали. Убийцы, опасные воины, которым просто невозможно было дать отпор – сам Аль видел, как они с легкостью ломали кости тем, кто считался в храме сильным, а еще он видел острые ножи и факелы, своим огнем постепенно охватывающие все вокруг. Он до сих пор чувствовал панику, он помнил крики – и свои, и чужие, помнил залитый кровью каменный пол, помнил отрезанные головы и гадкий хохот, злые усмешки и выкрики о мести. Они не знали, из-за чего эта месть. Они боялись, кричали своей богине, умоляли защитить их, но она оставалась равнодушной и к мольбам, и к проклятиям. Она словно предала их – оставила своих детей на растерзание разбойникам и с высоты своей наблюдала за ними, словно интересно ей было, кто же победит. Но исход был предрешен еще тогда, когда это нападение планировалось. Аль был последним, кого убили, и иногда он очень жалел, что не первым. Его протащили по всей территории храма за волосы, вдоволь вывозив в крови и грязи, и швырнули на алтарь перед статуей – не той, которая была в главном зале, а стоящей позади храма в комнате ясновидцев. Сейчас он был разрушен, зарос травой и почти сравнялся с землей – но Аль никогда не забыл бы, где он находился. Еще тогда он понимал, что его не просто убьют – даже с ума сходящий от страха, он все равно не мог не видеть глаза людей, держащих его. Он до сих пор видел их перед собой так ясно, словно это было буквально вчера, а не почти две тысячи лет назад. Глаза не были злыми. В них даже не было ненависти, лишь желание смерти, холод и презрение. Они презирали и его, и его богиню, и все, что он любил и чему отдавал себя – и они хотели уничтожить это. А как лучше уничтожить, чем надругавшись над всем этим одновременно, кроме как осквернить самое святое место храма? Аль помнил все. До мельчайших подробностей. И чужие руки, воняющие кровью, и боль, и то, как извивался, пытаясь вырваться, и обдирающие горло вопли, от которых он охрип почти сразу. Помнил удары, громкий чужой смех и ледяной холод алтаря, к которому его прижимали, обнаженного, со сломанными руками и до мяса разодранными разбитыми губами. Помнил нож – страшный, тупой, блестящий от свежей крови, чувствовал леденящий холод у своего живота, а затем острую боль, медленную, лишающую сознания, но ему не давали умереть быстро – над ним издевались, долго, цинично, с наслаждением – и когда нож коснулся горла, он лишь и успел обрадоваться тому, что все кончилось… Но нет. Он очнулся – не скоро, через несколько недель, может, а может и через несколько дней. Он не понимал ничего и ничего первые мгновения не помнил – а потом только и смог, что тихо застонать от ужаса и раздирающей изнутри боли. И тогда Она впервые заговорила с ним. Она не смогла воскресить его – но смогла сделать бессмертным, только и всего. Ни дух, ни человек, а черт знает кто – навечно обреченный на одиночество в окружении своих мыслей и воспоминаний. Он всегда любил одиночество, но… лучше бы он умер тогда. Он разозлился на свою богиню – ему казалось, что она предала его. Возможно, это так и было, но он все равно не мог долго оставаться совсем один. Он тоже говорил с ней, а потом и молиться начал – это утешало, хоть как-то облегчало душу. А потом начал говорить с животными. Просто однажды осознал, что способен. Стало легче. Немного. Но день за днем наблюдать за медленной смертью храма все равно было мучительно. Особенно зная, что он не может ничего сделать – и что не сможет никогда. Из мыслей Аля буквально выдернули – он ощутил теплую ладонь на своей, медленно выходя из оцепенения и осознавая, что обнял себе одной рукой за плечи, а Наполеон, хмурясь и вглядываясь в его лицо, слегка потряс его. Градель тихо рычал со своего места, заметив, что хозяин не в духе, а затем поднялся и дохромал до них, продолжая рычать и прихватывая Наполеона зубами за рукав – не кусая, а оттаскивая его руку в сторону. Аль отвернулся в сторону – ему казалось, что на лице у него были заметны все его эмоции, но это было не так – он оставался непроницаемо спокоен, но сам едва дышал, пытаясь справиться с нахлынувшими чувствами. - Ты вообще как? – послышался голос над его ухом, Аль в панике вздрогнул, но лишь покачал головой и, пытаясь проконтролировать голос, отозвался: - Так же, как и всегда, - он смог повернуться, но не смотрел в глаза парню. Градель мигом встал между ними, недружелюбно глядя на Наполеона. Тот приподнял бровь и громко хмыкнул, без всяких вопросов снова садясь в удобную позу – широко расставив согнутые в коленях ноги и опираясь на одну локтем. - По тебе заметно, - усмехнулся он. – Не хочешь говорить – так и скажи, - «все равно потом расскажешь», добавил он про себя, абсолютно уверенный в том, что Аль не просто поведает ему, но еще и сам предложит это. Градель словно уловил эту самоуверенность, оскалил зубы и тихо заворчал, медленно оттесняя чужака к выходу из пещеры, но Аль неожиданно уложил ему руку на загривок и что-то сказал. Судя по всему, приказал идти и лечь. Сам он поднялся, привычно сводя руки внизу. - Думаю, тебе пора встретиться со своим другом, - произнес он, глядя вроде бы Наполеону в лицо, но не в глаза, а на переносицу – открытый взгляд он явно не любил. – Иначе он заявится в поисках тебя сюда, а это – последнее, что я хочу. Но так просто Наполеона было не выгнать. «Выгнался» он сам, но не так уж и скоро, как Алю хотелось бы – только когда вдалеке действительно послышался громкий голос Теодора, осыпающего друга проклятиями. Рыжий ушел, Градель, весь издергавшийся – он порывался защищать своего хозяина даже от любого повышенного тона, а голос Наполеон повышал часто – подошел к жрецу. Тот сидел у стены, закрыв глаза и запрокинув голову, и приходил в себя. Даже раньше ему было сложно общаться с людьми. Сейчас – совсем невозможно. Он попросту не понимал, о чем говорил Наполеон. Не потому, что не знал языка – ему хватало мыслеобразов – просто парень был… кажется, немного сумасшедшим. Или сам Аль таковым был. В любом случае, единственное, чему он радовался – что француз вполне справлялся с разговором и сам, трепясь за двоих только так. С темпом разговора Аль совершенно не справлялся. Иногда ему хотелось просто одернуть парня, закатить глаза и попросить его повторить членораздельно и осознанно, но брал себя в руки и как максимум прикусывал нижнюю губу. Это объяснялось просто – Аль боялся, что от него уйдут. Впрочем, он боялся этого, что бы ни делал и ни говорил – ему казалось, что Наполеон сейчас встанет, сообщит ему, что он самый скучный собеседник во всех мирах, и попросту уйдет. Не на некоторое время – навсегда уйдет. А если он его выгонит – тогда, может, француз и понять не успеет, насколько с ним может быть скучно… Правда, самому себе Аль в этом не признавался. Он столько лет твердил себе, что ему и не нужен никто рядом, что сейчас просто так признать, что он всего лишь спасал себя от сумасшествия было невозможно. Просто… ну, просто увидеть кого-то живого за столько лет было… интересно. Да. Именно это – интересно. Сильно хромающий Градель подошел к нему, утробно заворчал и ткнулся носом в руку. Он так делать любил, особенно видя, что жрецу не по себе. Тот отстраненно потрепал его по уху. Если бы Наполеон позволил бы так себе сделать – руку бы ему откусили по плечо, он был уверен. Забавно – волк ревновал. Впрочем, у него тоже не было никого, кроме Аля. - Мне придется прийти туда, - задумчиво обратился парень к своему ворчащему собеседнику. Вздохнул, уже заранее чувствуя себя неудобно, но больше ничего сказать не попытался, только покачал головой. Никуда идти ему не хотелось. И никого встречать не хотелось. Однако, они с Наполеоном встретились снова. Не только ночью во время очередной молитвы – на следующий день парень пришел к нему в пещеру сам и даже помог вправить вывих волку с благословения Алесс’тин. Впрочем, если ночью они разговаривали и осматривали храм, то днем уставший парень попросту вырубился и проспал часов шесть, при этом нервируя и Аля, который то и дело возвращался к нему взглядом, и Граделя, который готов был чужестранца сожрать на месте, и удерживало его лишь воспитание и то, что Аль бы тогда его попросту не простил. Аль постепенно привыкал. На удивление, довольно быстро – Наполеон умел становиться «своим» за считанные часы. Настолько, что жрец даже стал сам заговаривать с ним, обращая внимание на незамеченные им мелочи вроде резных камней, заросших травой, или знаков на деревьях, оставленных животными. Дни потихоньку шли. Тео с Джо, обеспокоенные таким неожиданным уходом от них Напа, были успокоены и собраны в обратный путь в одиночку. Наполеон клятвенно пообещал, что будет иногда включать телефон и проверять его, заверил их, что никуда не опоздает – его самолет должен улететь еще весьма нескоро, и полторы недели у него вполне в запасе. - Не знал, что тебе так нравятся заброшенные храмы, - разве только и озадачился на последок Теодор, но Джо намекнула, что и сам он был в полном восторге и уходить не собирался, если бы не необходимость работать. С уходом друзей Нап полностью перебрался из храма в пещеру. Днем он обычно спал, а по ночам вытаскивал ворчащего Аля на улицу – тот и не сопротивлялся. Жрец привык. Он даже больше не шарахался от него, особенно когда Нап неслышно подходил сзади и задавал очередной вопрос, и перестал бояться того, что парень заскучает. Кажется, он вообще не умел скучать – скука под его натиском отступала. Через несколько дней он подружился с Граделем. Аль, который отсутствовал в этот знаменательный час – вернее, несколько часов, - застал их едва ли не разговаривающими, чему, мягко скажем, удивился нехило. Еще больше он удивился, когда волк позволил парню осмотреть ногу на предмет заживления – до этого волк не подпускал к себе даже Аля, рыча на него, скуля и просто уходя. Впрочем… Аль волка понимал прекрасно. Даже несмотря на то, что он постоянно ворчал на все действия и идеи француза, ему было приятно и легко с ним – он заражал жреца уверенностью и бесконечным хорошим настроением. Это было, пожалуй, самое замечательное в нем: он был одновременно спокоен и весел. Без всплесков эмоций, без резкой их смены – пускай Алю пришлось подстраиваться и под это, но все же это было куда легче, чем если бы парень то смеялся, то злился, то еще что. Именно поэтому, когда Аль после очередной молитвы и тайных благодарностей своей богине вернулся в пещеру и с порога почувствовал изменения в эмоциональном фоне в худшую сторону, это неприятно кольнуло его ожиданием чего-то нехорошего. Наполеон лежал на спине, закинув ногу на ногу. В руках у него светилась штука, названия которой Аль не мог запомнить, как бы ни хотел этого. Понял он только то, что по ней можно связываться с другими – видимо, что-то вроде телепатической связи… наверное. - Иди сюда, - Нап вытянул руку, словно показывая, куда именно «сюда» он его зовет. Аль приблизился, останавливаясь рядом, осторожно присел, укладывая руки на колени. Темно-ореховые глаза смотрели на него как-то непривычно изучающе. Алю это не понравилось, однако он даже не пошевелился, выдавая себя, лишь продолжал смотреть с деланным равнодушием. - Что у тебя произошло? - М… - задумчиво протянул парень, вытягивая в руке свое телепатическое устройство, но тут же небрежно отбрасывая его в сторону – однако, так, чтобы не расколотить. – Я ухожу. Аль продолжал смотреть на него внимательными темными глазами, чувствуя, как в душе поднимается темная волна чувств, готовая обрушиться на него с головой, что грозило ему неплохой встряской – Аль совершенно не умел выражать свои эмоции. А такие сильные – сдерживать. Но пока он только сжал пальцы, комкая ткань одежды. - У меня самолет… мне надо быть в городе через пять дней, в общем, - парень поморщился. Он не хотел уходить. Совершенно. Ему неприятно было говорить об этом, а еще неприятнее – видеть стеклянный неживой взгляд и застывшую неестественную улыбку. Аль, наконец, кивнул. Захотел подняться, но не решился – ему показалось, что все его эмоции попросту расплещутся. - Градель проводит тебя до края леса. - Э, нет! – парень махнул рукой. – Я не собираюсь просто так сваливать! Я хочу, чтобы ты пошел со мной! – заметив что-то в лице Аля, парень продолжил: - Не смотри так на меня. Все изменилось, но… - Это невозможно, - прервал его жрец тихо, но уверенно. – Я не могу жить там, - он быстро мотнул головой, показывая Наполеону, что еще не договорил. – Физически. Алесс’тин не убережет меня там. Она слишком слаба. Я просто растворюсь. Может, и буду существовать, но ты меня не увидишь. Я мертв – запомни это. - Я заметил! – язвительно отозвался Нап. – И ты это проверил? Или тебе сама Она сказала? Нет уж, ты думаешь, что я этому поверю? Можно же попробовать, по крайней мере… а ну стой! – он резко поднялся, хватая юношу за руку – тот, встав, отвернулся, словно хотел уйти, - а Аль, не устояв, покачнулся, едва не упав, уперся лопатками в грудь французу. – Ты еще и сбежать собрался? - Именно. И я это сделаю, - отозвался тот. Однако ничего не сделал, хотя вырваться бы ему труда не составило – всего-то и надо, что стать бесплотным. - Я не позволю, - произнесли ему на ухо тихо и властно. – Ты не уйдешь. - Посмот… - пальцы сжали его подбородок, заставляя повернуть и чуть запрокинуть голову, а дальше говорить он уже не мог – хотя бы потому, что его целовали. - !!! Аль дернулся, мигом забыв о всех своих способностях, забарахтался в руках парня, но все его протесты быстро подавили. Подавили только тем, что не отстранялись и не отстранялись. Да и после поцелуя Аль только и смог, что упереть взгляд в пол. Он не знал, что делать. Если до этого он хотя бы мог думать – пусть даже о своих эмоциях – то теперь от мыслей ничего не осталось. Ворчащий Градель поднялся со своего места, прошел мимо них и скрылся на выходе – Аль проводил его пустым взглядом и покорно подчинился разворачивающим его рукам. На него смотрели решительно, без всякого страха, в то время как в его душу он просачивался все быстрее. - Ты эгоист, - единственное, что смог сформулировать жрец, и в ответ ему согласно кивнули. - Но я что-нибудь придумаю. Чужие руки, касавшиеся его плеч, скользнули на спину, притягивая ближе. Наполеон не был резким – наоборот, он действовал так, словно боялся, что Аль сейчас уйдет. И тот действительно колебался до сих пор, но его желание просто сбежать таяло с каждой секундой. Он лишь разрушил связь между ними и закрыл глаза, пальцами осторожно сжимая ткань футболки Напа. Хотелось, если честно, свалиться в обморок и избавить себя от этого кошмара, но мысль эта была настолько глупой, что он поскорее ее отогнал. Он сделал глупость – он привязался. Настолько, что даже забыл, что от него уйдут. Идиот. Причем, наивный. И Наполеон, даже не подозревая этого, еще сильнее закрепляет эту связь, словно ничего не чувствует… или, наоборот, слишком хорошо чувствует. На очередной поцелуй он уже отвечал – неуверенно и абсолютно неумело, но уже это было полнейшим сумасшествием, которое охватывало его со всех сторон. Горячие руки коснулись его плеч вновь, но на этот раз пробрались под одежду, скользя по рукам вниз, оголяя бледную кожу. Аль дрогнул, но лишь сильнее сжал веки. Он не сопротивлялся ничему – даже когда его уложили, как подстилку использовав его же одежды, а уж когда Наполеон поцелуями спустился к шее, так это глупое слово потеряло всякий смысл. Паника то отходила, то, наоборот, усиливалась – последнее происходило в те моменты, когда Нап отрывался от него. Впрочем, ненадолго – по крайней мере, руки его изучающе оглаживали бока и бедра постоянно, иногда скользя едва ощутимо, вызывая желание придвинуться ближе. Зато от поцелуев точно остались бы синяки, если бы могли – поцелуи были откровенно собственническими, присваивающими. Особенно на шее – Аль не выдерживал, прогибался, пальцами царапая шею Наполеона, прихватывая волосы у него на затылке. - Ммм!.. – удовольствие потихоньку смывало напряжение, Аль почти на все сто был уверен, что обычно бледная кожа сейчас пунцовая от жара, смущения и желания продолжения одновременно, и даже страх пропадал – слишком уж приятно над ним «издевались»… Это действительно было похоже на издевку и откровенную манипуляцию – Наполеон отстранялся, заставляя тянуться за продолжением, целовал так, что его не хотелось от себя отпускать, и вызывал огромное количество совершенно сумасшедших желаний, которые в голову Аля не пришли бы никогда. Наполеон что-то выдохнул ему на ухо, но Аль не понял, да и не заметил этого. Наверное, оно и хорошо, потому что это «что-то» красочно описывало всю палитру эмоций, отражавшихся на лице парня: Нап и дальше не двигался только потому, что наблюдать за тем, как тот кусает губу или запрокидывает голову, свободной рукой проводя по шее, было просто… невероятно. И все же, его руки скользнули вниз, заставляя Аля закинуть одну ногу ему на бедро, и тот чуть приоткрыл глаза, мутным возбужденным взглядом скользя по его лицу и что-то сбивчиво шепча. Но тут же глаза его расширились, он вскрикнул, прогибаясь – горячая ладонь коснулась его внизу, обхватила член, пальцы дразняще помассировали головку, и Аль еще сильнее прикусил губу, нечленораздельно мыча что-то, своей ладонью толкая ладонь Напа, но тот легко перехватил ее, заставляя самому обхватить ствол, и, накрыв пальцы, управлял движениями. …Это было хуже раза в два – Аль едва не задыхался, как-то мигом растеряв способность дышать, ему, впрочем, не особо и нужную, ну а когда влажные пальцы парня медленно проникли в него, так и вообще лишь хрипло вздохнул, напрочь забывая, что нужно выдохнуть, прогнулся колесом, царапая Наполеону шею сильнее, но сладкое мучение длилось недолго – только пальцы исчезли и Аль слегка расслабился, как Нап проник в него сам, нависая сверху и обеими руками упираясь по обе стороны от его головы. Аль не мог отвести от него глаз. До этой секунды ему казалось, что сходит с ума от переполняющих все его существо эмоций, но он ошибался. Наполеон испытывал то же. Может, даже сильнее. В разы. Горячая ладонь прошлась по скуле парня, чуть запрокидывая его голову, его губы накрыли чужие, горячие и властные, и только сейчас Аль понял, что стонал в голос до этой секунды. Но смущения не было – на него просто не оставалось сил, хотелось не просто стонать, хотелось кричать, прогибаться, хотелось, чтобы его присвоили окончательно, чтобы не отпускали больше, не оставляли одного, чтобы хоть кто-то, хоть кто-то любил его так, что от этого невозможно было бы больше соображать, чтобы то, что он чувствует сейчас, он ощущал всегда!.. Он выгнулся, прижался к Наполеону, на выдохе простанывая что-то и едва по-настоящему не лишаясь чувств от волны ощущений, накрывших его с головой и погребших под собой полностью, не дающих вырваться. И на какую-то секунду Аль понадеялся, что не дадут они никогда…* * *
Аль смотрел на спящего Наполеона и медленно перебирал ржаво-рыжие пряди, пытаясь осознать, зачем тот это сделал. Долго уже пытался понять, но со временем все больше и больше приходил к мысли, что он просто не выдержал своих же эмоций. Но он уйдет… Кто бы знал, как Алю хотелось, чтобы его забрали с собой, но он знал, что это невозможно. Он знал, что Алесс’тин не предупредила бы его просто так. Знал, что не может покинуть храм. От этого было горько. Впервые он кого-то подпустил к себе… вернее, кто-то подпустил к себе его. Но этого слишком мало… Он наклонился к парню, помедлил, а затем осторожно поцеловал его в лоб и поднялся. Прощаться он с ним не хотел. Знал – не выдержит. Наполеоновское «Я что-нибудь придумаю» жгло память. Ничего он не придумает. Глупо даже надеяться – это невозможно. Но… Аль тяжело судорожно вздохнул, на пару секунд закрывая глаза и чувствуя, что еще мгновение – и он никуда не уйдет. - Придумай что-нибудь, пожалуйста, - сквозь плотно сжатые зубы все же пробормотал он. Только Наполеон сможет сотворить что-то настолько невероятное. А Аль… Аль будет молиться. И ждать.