Ёжик, ночь любви и другие нелепости

Димка мялся на пороге с видом живого раскаяния, чему, правда, мало способствовал тот факт, что Ломакин был не совсем трезв, хотя мне-то что до этого? Вечер пятницы на дворе, развлекается человек как умеет… Правда, настораживало то, что продолжить он намеревался в моей компании, если судить по груде пакетов, которые Димка держал в руках.       — Может, впустишь? — спросил с намеком на обиду, видя, что проявлять гостеприимство я не спешу.       — Зачем? — осведомилась я со вздохом, но все-таки посторонилась и теперь, привалившись к косяку, наблюдала за пасынком. Тот явно что-то искал. Наконец нашел среди свертков нужный и, протянув мне, пропел дурашливо:       — С днем рождения, дорогая, — после чего предпринял попытку меня поцеловать, чему я, разумеется, воспротивилась.       — Не надо, — посуровела я и на Димку уставилась в зряшной надежде, что мой взгляд он правильно расценит и уберется восвояси. Но Ломакин ко взглядам оказался невосприимчив, привалился к стене рядышком и сам открыл коробку, а я глаза вытаращила.       — Сдурел? — спросила после некоторого молчания и даже головой покачала, дивясь чужой фантазии.       — Не нравится? — разочарованно вздохнул Димка, а я только руками развела.       — На кой мне ежик? — додумалась спросить, надеясь, что этот вопрос немного приведет Ломакина в чувство.       — Если женщине не о ком заботиться, — с умным видом изрек Димка, — то с катушек ей слететь как нефиг делать, взять тебя, например. Обо мне ты заботиться не желаешь, так, может, внимание к бедному животному вернет тебе вкус к жизни…       — Отлично, — перебила я и ошарашила: — А что мне с бедным животным делать?       — Говорю же, заботиться, — на удивление терпеливо ответил Димка, явно поражаясь моей бестолковости. А я вновь головой покачала, тоже поражаясь, правда, чужому воображению. Вспомнить хотя бы, как постарались художники, нанятые Димкой — потолок в моей комнате радовал глаз росписью самого фривольного содержания: мужчины и женщины в самых замысловатых позах, создавалось впечатление, что мастера картинками из Камасутры вдохновились, хотя точно судить не берусь, может, просто фантазия у них такая, специфическая. Брошенное вскользь замечание насчет узоров на потолке неожиданно нашло развитие, и теперь на потолок я любоваться остерегалась, предпочитая стены.       — Пойдем отмечать, именинница, — оторвал меня от раздумий Димка и легонько подтолкнул в сторону кухни, прихватил пакеты и последовал за мной.       — Жениться бы тебе, — заметила я со вздохом, глядя, как Ломакин выгружает на стол разнообразные деликатесы. Выгнать бы его, да такого разве выгонишь? Опять же не хотелось обострять отношения, если учесть, что до недавнего времени мы были лютыми врагами, и Ломакин грозился мне шею свернуть. До чего ж все в моей жизни затейливо…       — Жениться? — переспросил Димка, вертя в руках бутылку шампанского. — А может и женюсь, — заключил неожиданно. — Если ты согласишься. Я замерла, растерянно хлопая глазами и гадая, то ли он шутит, то ли в голове от спиртного совсем помутилось, что сомнительно, учитывая, что передвигался и молол языком Ломакин весьма бодро. Оставалось одно: скоро наша психиатрическая больница обзаведется новым пациентом, потому что ни один человек в здравом уме такого бы не сказал, помня о печальной участи двух моих мужей, один из которых, между прочим, был родным отцом Димки, о чем я не преминула ему напомнить. И зря. Ломакин, побледнев, с грохотом поставил бутылку на стол, схватил меня за шиворот, вынудив подняться, и рявкнул:       — Еще раз… Договаривать не стал, убрал руки и вернулся к столу. Хорошее настроение у него как ветром сдуло, а я вновь принялась таращиться в окно, прикидывая, как половчее от Димки избавиться.       — Не уйду, не надейся, — хмуро буркнул Ломакин, каким-то образом догадавшись о моих мыслях, и я вздохнула, поняв, что настроен он весьма серьезно.       — Слушай, чего тебе надо? — не выдержала я. Димка взглянул с недоумением, словно не уставал дивиться моей несусветной глупости.       — Я, может, к тебе с самыми светлыми чувствами, а ты… — покачал он головой и разлил по бокалам шампанское. — Ну, будем. Твое здоровье, именинница. Кривляться я не стала, выпила. Ну а дальше, как говорят умники, между первой и второй промежуток небольшой. За второй последовала третья, а потом... Потом я, очевидно, в пылу откровений снова ляпнула что-то не то и оказалась в ванной под ледяным душем. Допекла видать страдальца Димку, хотя плохо могла вспомнить, чем именно. Да и не до воспоминаний мне было, прикрыться бы чем-нибудь, а то прилипшее к телу платье может довести Ломакина до греха. Подумала я об этом с опозданием, потому что не заметила, как оказалась зажата между стеной, стиральной машиной и Димкой. А самое странное, что вопить и звать на помощь мне и в голову не пришло, может, оттого, что Ломакин ловко закрыл мне рот поцелуем. Попытки вырваться успешными не оказались, а у меня в голове точно что-то перемкнуло. "Да катитесь вы все к черту", — мысленно заявила я, непонятно кого имея в виду, и с жаром ответила на поцелуй. Утро встретило солнечными лучами, сопением на соседней подушке и, что весьма странно, отсутствием похмелья. Почти обнаженные девы с расписного потолка понимающе ухмылялись, а я зажмурилась и застонала, правда, совсем не по той причине, какая была ночью. Затем рухнула лицом в подушку, хотя предпочла бы провалиться сквозь землю, и решила признаков жизни не подавать, авось Димка, проснувшись, избавит меня от своего присутствия без лишних сантиментов. Однако жуткий топот, раздавшийся почти сразу же, едва я пожелала упасть в объятия сна, помешал воплотить в действие гениальный план. Открыв глаза с мысленным речетативом "ну что там еще такое, отстаньте от бедной меня", я увидела нагло топающего ежа, направлявшегося к невесть откуда взявшейся миске с молоком. Господи, ну и жизнь у меня! Мой взгляд пробежался от несчастного животного до высокого искусства потолке, затем от разбросанной по всей комнате одежды до мирно спящего Ломакина, и я вдруг засмеялась, подумав, что жизнь не такая уж отвратительная штука. По крайней мере, мне теперь есть, о ком заботиться. И думала я сейчас совсем не о еже...