Поэма о деве

Мы познакомились, когда я был совсем юн, и сердце мое не знало мук. Тогда я томился скукой. Ольга была из тех, кто стоит поодаль от других девушек, которые поют в саду, и листает книгу в руках. Книги казались мне скучными в то время. А она как раз читала книги о любви и томно вздыхала. Ольга была выше меня на пол головы, странная и тихая. В то же время я познакомился с госпожой Е. Мы и до сих пор с ней общаемся. В ней привлекала разносторонность: она играла на клавесине, читала классику, пела, любила шить, владела французским, английским и немецким языками. Она весьма недурна и умна. Мечтает иногда, бродя со мной по саду. Она была бы идеальной матерью моих детей. Кстати, у меня их четверо. Два мальчика и две девочки. О, у них прелестные имена! Мариан, Модест, Анастасия и Майя. Старший Мариан впитал от меня любовь к науке, Настасья поет. Что касается остальных, они еще совсем дети, хотя Модест постигает основы письма, с ним как раз занимает Госпожа Е. Ах, да что же я отвлекаюсь! Она так же замужем. Детей пока нет, она лишь шутит, что у нее уже есть ребенок - это я. К Ольге же я никак не мог подойти. Я никогда не испытывал ничего подобного. Когда я видел, как ее силуэт появляется на горизонте, хотелось забиться куда-нибудь в угол или же вовсе провалиться под землю. Но все же, нам пришлось столкнуться. В честь именин ее младших братьев устраивалось празднество, куда была приглашена моя крохотная семья: я, моя сестра и отец, который был вечно в разъездах и редко появлялся дома. Приглашена туда была и госпожа Е. С ней я и должен был танцевать мазурку. На Оленьке в тот вечер было светло-голубое платье из шелка, оно ей очень шло: на фоне платья ее синие глаза становились еще ярче. Я видел, как она стояла возле стены и скучала, томно вздыхая, и почему-то отказывалась на всякое приглашение потанцевать. Да, я танцевал мазурку с Госпожой, но в тоже время стоял рядом с Оленькой и скучал. После того, как музыканты закончили играть мазурку, я, собрав всю храбрость, ничего не объяснив своей партнерше, направился через зал уверенный в том, что Ольга не откажет мне в танце. Увидев меня, она напряглась, выпрямила спину и как-то не по-доброму нахмурилась. Я же протянул ей руку и льстиво произнес: - Можно ли мне украсть вас на один танец? - голос мой был тверд, она, судя по ее смущенности, даже немного растерялась. Она аккуратно положила свои пальчики в белых перчатках на мою ладонь и, высокомерно задрав нос, согласилась: - Да, пожалуйста. И заиграл вальс. Мы вальсировали, сердце мое горело и было пьяно любовью. Я прижимал ее к себе и был счастлив, как уже никогда не был счастлив. Все, кому она отказала в танце ранее, смотрели на нас с завистью. Мне было даже радостно от их зависти. С тех пор я часто стал захаживать к ней в дом. Мы садились у дуба, располагавшегося рядом с имением, и много-много разговаривали. Я видел, как крепнут ее чувства ко мне, и смотреть она уже стала на меня не так высокомерно, а с любовь и умилительной нежностью. Однажды я взял ее под руку, увлекая за собой в сад. Там, найдя скамейку под яблоней, я начал петь: Я люблю вас, я люблю вас, Ольга, Как одна безумная душа поэта Еще любить осуждена. Всегда, везде одно мечтанье, Одно привычное желанье, Одна привычная печаль... И я умолк, забыв слова. Она улыбнулась, положила свою аккуратно причесанную головку мне на плечо и тихо-тихо произнесла: - Я тоже тебя очень люблю, - и прикрыла глаза. А соловей на ветви яблони пел песнь нашей любви. К сожалению, я совсем забыл о госпоже Е. и не вспоминал даже. Все мои мысли были заняты Ольгой. Мы лежали с Олей в сенях, я брал ее ладонь и закрывал свои глаза. Мы даже не целовались, хватало и просто этого. Поцелуи и прочее уже были бы перебором. А потом... а потом она исчезла. Дом их опустел, на лужайке уже не резвились ее младшие братья, листья на дубе начали опадать. Я приходил вновь и вновь, как верный пёс, желая встретить ее, Ольгу, с книжкой на руках, с беззаботной улыбкой, с вьющимися, черными, как уголь, волосами, с пальцами длинными, про какие говорят - «музыкальные». Когда дуб остался голым, когда ни единого листика не осталось на его ветвях. Когда выпали первые снега, я решил повеситься на этом самом дубу. Сбежав из дома ночью, на цыпочках пройдя мимо комнаты моей строгой няни, захватив веревку, я направился к дому своей возлюбленной. Все как будто предвещало мой неуспех: для начала я не мог найти фонарь, чтобы освещать себе дорогу, затем в темноте я не мог отыскать дуб, в конце концов, я понял, что не смогу дотянуться до ветки, чтобы завязать там веревку. Но последнее я быстро решил, найдя подходящий камень. Когда я пытался покрепче завязать веревку на дереве, пальцы меня не слушались, колени тряслись то ли от холода, то ли от страха. Когда я влез в петлю, я долго-долго смотрел на дом Ольги, вспоминая все, что произошло тут хорошего и плохого. Попросил прощения у госпожи Е., няни и, главным образом, у Оленьки. Я спрыгнул с камня, но ветка не выдержала моего тела и сломалась. Стукнувшись головой о камень, я потерял сознание и пролежал на сырой и холодной земле до утра. Наутро меня нашел наш сосед и принес меня домой бледного и с окровавленной, разбитой головой. Няня плакала, попутно осыпая Олю и ее семью бранью, и омывала мою голову водой. Я ужасно заболел воспалением легких, к тому же у меня была разбита голова, и рана на ней плохо заживала. В это же время я заболел Ольгой. Меня иногда мучил жар, пот заливал глаза, мне было плохо и физически, и душевно. Я постоянно звал Олю. Когда боль от ссадины на голове была невыносимой, я уже кричал её имя. Иногда мне казалось, что я ее выдумал, что ее не существует, а у меня помутнение рассудка. И что в доме с дубом и лужайкой никто никогда не жил. И в сенях я лежал один со своей фантазией. В это время ко мне чаще стала захаживать госпожа Е. Мы много разговаривали о любимых поэтах, их произведениях, о театре, об актерах, но главной страстной темой была и есть астрономия. Кстати, она же мне и подарила мой первый телескоп. Госпожа была из тех девушек, кому можно было положить голову на колени и рассказать обо всем, что тревожит тебя. Однажды, когда она вновь пришла меня навестить, мы разговорились об Ольге, и вот что госпожа Е. сказала: - Глупый ты. И преданный, как собака. Ты угаснешь. Я лег на ее колени и горько заплакал. В тот момент мое сердце, моя душа будто бы очистились, будто бы боль, обида и прочее выходило со слезами. После этого я и госпожа Е. Не расставались ни на секунду. Я даже уговорил няню разрешить ей поселиться в нашем доме. Каждый день она читала мне книги, мы ходили в лес, я уцепился за нее. Везде ходил за ней хвостиком. Она шла в соседний город по делам — я напрашивался с ней. Если она что-то кропотливо шила — я садился рядом и наблюдал за ней. Шло время, госпожа Е. уже почти вытеснила образ Ольги из моего сердца. О всем случившемся мне напоминал лишь шрам на затылке. На мои именины летом мы пошли вечером на холм, наблюдать за звездами. - Чем тебя так интересуют звезды? Что ты в них видишь, и что тебя в них привлекает, кроме сияния? - она вновь листает книгу, но уже по астрономии. - Кто знает? Странная ты, Елена. Чем же тебя твои книжки привлекают? - я улыбаюсь и вновь наклоняюсь к телескопу. Я смотрел на звезды и будто бы видел Ольгу. Может быть, она совсем не с нашей планеты, а откуда-то с дальних-дальних ярких звезд.