Эпиграф
Предсмертный крик моих родных стоит в ушах уже три года. Терзает боль без выходных, река огня не знает брода. Калейдоскоп больничных стен, треск слов людей в халатах белых. Я здесь останусь насовсем? Часов, как стрелка заржавелых? Мне почву положил под ноги истлевший труп моих желаний. Здесь оживают все тревоги и все следы моих деяний. В глаза смотреть своим кошмарам, смеясь, кромсать тягучий страх. Свой разум я верну недаром, всю горечь превратив во прах.
***
Дело было пасмурным сырым утром. Кое-где еще клубился туман извивавшийся ветром. Чувствовался острый запах опавших листьев и прелой земли. Вдалеке послышались раскаты грома. Ветер оторвал от земли кучку пожелтевших листьев и закружил их в веселом хороводе. Вокруг стояла неестественная тишина, нарушенная лишь чьими-то шагами. По дорожке шагали двое: мужчина около сорока лет и маленькая девочка семи лет. Девочка хрупкая, тоненькая. Казалось, её может унести легчайшее дуновение ветра. Пальтишко, накинутое на хрупкие плечи, извивалось сзади, словно, хвост сирены. У ребенка роскошные длинные, ниже лопаток волосы. Её даже нельзя было назвать блондинкой. «Златовласка» — её точное описание. Ее волосы будто вобрали в себя солнечный свет и переливались золотом красок. На бледной фарфоровой коже красовался легкий румянец, и губы цвета вишни резко выделялся на фоне белизны лица. Но больше всего завораживали ее глаза, составляющие резкий контраст с цветом ее волос: они были чёрными, словно, агаты и притягивали, словно, глубины морей. Однако взгляд ее был совсем не детский. И каждый, кто заглядывал в глаза девочки, убеждался, что они были холодными и пустыми. Мужчина, державший девочку за руку, с беспокойством поглядывал на нее. Ребенок шёл, потупив взгляд в землю и ни одной эмоции на ее юном личике. Она была, как кукла, как мраморное изваяние, бессмысленно глядящее на асфальт дороги. Столь отрешённый, безразличный взгляд мученика мужчина видел впервые. Губы девочки дрожали, словно она сейчас издаст самый дикий плач, на который способен человек, но чуть погодя, она плотно сжала губы, отчего они стали похожи на алую тоненькую ниточку. Она задрожала мелкой дрожью и на секунду остановилась. — Тебе холодно? — заботливо спросил мужчина, приобняв девочку за плечи. В знак отрицания девочка помахала головой. — Ничего, скоро придем. Потерпи, еще немного, - сказал мужчина. Спрашивать о чем-либо девочку было совершенно бесполезно, она не могла говорить. Вдали, на холме показался роскошный особняк, окружённый деревьями редких видов. Здания было выполнено в старинном архитектурном стиле, что внушало восторг и благоговение каждому, кто его увидит. Девочка внимательно осмотрела дом, не выразив ни капли любопытства или восхищения. По дороге, усыпанной мозаикой, путники направились к особняку. На дубовых дверях висел дверной молоток. Мужчина трижды постучал и стал дожидаться. А особняк этот был детским приютом. Раньше этот дом принадлежал одной богатой дворянке. Что с ней стало — неизвестно, но вскоре, ее особняк превратили в детский приют. Это был один из самых известных и респектабельных приютов мира, пользующийся хорошей славой. Но нашему уважаемому читателю должно быть больше интересен ход событий, чем скучное описание приюта. Итак, мужчина постучал в дверь и вскоре она с приглушенным скрипом распахнулась. На пороге стояла женщина бальзаковского возраста с усталым, но добрым лицом, и оглядела пришедших с ног до головы. — Джордж? Что ты тут делаешь в такое то время? — удивлённо спросила старая женщина. — Позже. Сначала впусти нас и тогда мы поговорим, — тихо сказал мужчина. — Да, конечно, проходите! — произнесла женщина в ответ и развернулась показывая дорогу. Они шли по длинному, темному коридору, и спустя несколько минут, ходьба вдруг прекратилась. Все трое зашли в кабинет директрисы. Это было просторное помещение с роскошной обстановкой. Высокие, натёртые до блеска окна, еле закрывали кремовые сатиновые шторы. У дальней стены стоял секретер из лакированного дерева, а за ним-широкое кожаное кресло. Настолько широкое, что составляло предмет споров: зачем этой сухопарой директрисе столь габаритная мебель? Вокруг также стояли кресла и диван. Книжный шкаф навевал мысль, что директор любитель витража, поскольку этот шкаф выглядел и вправду старинным. На подоконниках стояли какие-то неизвестные цветы, а на столе директрисы — ноутбук, папка с документами, статуэтка, пара ручек, пепельница и ничего более. Мужчина посадил девочку в самое дальнее кресло и подошёл к женщине. Директором была женщиной около пятидесяти лет. Матильда была сухой, как треска, на ухоженном лице, сохранившем былую красоту, почти не было морщин. Серые глаза смотрели сквозь стёкла очков в золотистой оправе. Рыжие волосы с химической завивкой были уложены сзади шпильками. Она была доброй, но и в меру строгой, любила дисциплину и во всём соблюдала порядок. Двадцать лет работы директором в приюте не остались для нее пустым звуком. Она хорошо знала себе цену и не позволяла воспитанникам выводить ее из себя. Матильда любила детей из своего приюта и пыталась дать им тепло и заботу, чего так не хватало. В глазах воспитанников директор была каменной стеной, за которой дети чувствовали себя спокойно и уверенно. — Что же тебя привело, милый братец, в такой ранний час? — поинтересовалась старая женщина. — Я, милая Матильда, пришел к тебе по очень важному и тайному делу. Мне нужно, чтобы ты взяла к себе в приют эту девочку, — произнес Джордж, головой показывая на девочку. — Хорошо. Вот только дай мне ее документы и никаких забот, — сказала женщина, слегка пожав плечами. — Беда в том, что документов нет. Я хорошо её знаю и более того, нам нельзя никому говорить кто она такая, иначе ее убьют. — тихо произнес мужчина. — Кто она? — спросила Матильда. — Она единственная и любимая дочь семьи Уильямсон Рея, — понизив тон сказал Джордж. Услышав эту фамилию, женщина ахнула и прикрыла рот руками, чтобы не вскрикнуть. Спустя минуту она пришла в себя сказала: — Понимаю, понимаю. Тогда у нас нет выбора как сделать ей поддельные документы. — Только прошу, не меняй ей имя, — жалобно произнес мужчина. — Как скажешь. Каково состояние ее здоровья? — поинтересовалась женщина. — Плохо. Она не говорит и совсем ничего не помнит из своей прошлой жизни. Я похитил её из больницы. Проблем не будет, так как у них нет о ней данных, — быстро поправил мужчина. — Хорошо. Тогда я положу её лечится в нашу больницу, — она встала из-за стола и вслед за ней же встал Джордж. — Только прошу, никому никогда не говори, кто она и никогда не рассказывай ей, кто она такая и кем были её родители, молю! — Хорошо! Мужчина подошёл к девочке, поцеловал её в лобик и быстро вышел из кабинета, ни сказав ни слова на прощанье. Матильда проводила брата взглядом и сказала, беря девочку за руку: — Идем со мной! Девочка покорно пошла за женщиной. Они шли по длинному и очень тёмному коридору. Шли долго, что, казалось, их ходьба никогда не прекратится. Директриса остановилась и открыла чёрную, массивную дверь, откуда повалил яркий, ослепляющий взор девочки, свет. Они зашли в комнату. Это была больница в бело-голубых тонах. К директрисе подошёл мужчина лет тридцати, с чёрными волосами, серыми большими глазами и в белом халате. Первая перебросилась с мужчиной некоторыми фразами, после чего мужчина хотел взять девочку за руку, но у той вдруг потемнело в глазах, в ушах зазвенел ужасный гул. Ее маленькое тельце вдруг стало для нее не выносимо тяжёлым и она потеряла сознание. К счастью, мужчина успел её подхватить. Когда девочка проснулась, то увидела белые стены, капельницу, которая была подсоединена к ней. Комната была абсолютно пуста и белоснежна. За окном шёл снег. Девочка проспала три месяца. Её веки с каждой секундой становились тяжелее, тело не слушалось и отказывалось двигаться. Спустя несколько дней она вновь уснула, так устало и нежно закрыла она свои бархатные черно цвета ресницы.