Фотоальбом

Мориарти открывает дверь со всеми предосторожностями — не заходит сразу, не проверив, где Джон, держит в руке револьвер. Джон сидит на кровати, по-турецки скрестив ноги, и наблюдает за Мориарти. — Страшно? — спрашивает Джон. — Боишься, что я выпрыгну из-за двери и сломаю тебе шею? Мориарти улыбается широко и приветственно и прикрывает за собой дверь. — О упрямый, своенравный беглец, оторвавшийся от любящей груди! — восклицает Мориарти, взмахивая револьвером. Он хочет сказать ещё что-то, но Джон перебивает: — Две сдобренные джином слезы прокатились по крыльям носа, — полувопросительно говорит он. Джон тоже любит Оруэлла. — Наши настольные книги совпадают? — Мориарти смахивает бутерброд с сыром на пол и садится на освободившийся стул, ни разу не сводя прицела с Джона. — Как это мило, Джонни, тебе не кажется? — Не кажется, — сухо отвечает Джон. Ничто, связанное с Мориарти так или иначе, не может быть милым. Смехотворна даже мысль об этом. — Я вижу, как в твоей добропорядочной голове крутятся мысли о побеге, — Мориарти прищуривается, вглядываясь в Джона, как будто и в самом деле может проникнуть взором в самый мозг и сложить движение электрических импульсов по нервным волокнам в связные мысли. — Что надумал? Отвечать мне в том же духе, в каком я к тебе обращаюсь, поиграть со мной и выиграть? Джон чувствует смятение — такое мощное, какого он никогда прежде не испытывал. Неужели он настолько прозрачен и предсказуем? Но ведь он дважды сумел сбежать... Но оба раза он не принимал условия, навязанные ему Мориарти. Не пытался сознательно вступить в эти безумные игры. — Я вырос из того возраста, когда люди увлекаются играми, — отвечает он. — В отличие от тебя, похоже. — Будь снисходителен, Джонни, — Мориарти смеётся. — Все играют. Всегда, постоянно. Любые отношения — игра. Ты приходишь в магазин, чтобы купить молока для Шерлока, и играешь по установленным для магазинов правилам. Заранее известные вопросы, ответы, действия. — А потом приходишь ты с тремя десятками автоматчиков и вламываешься в чужие игры, как слон в посудную лавку, — не сдерживается Джон. — Это может сделать каждый, — Мориарти вертит револьвер на пальце, зацепившись за скобу, защищающую курок. Он небрежен, и револьвер может выстрелить в любую секунду — может быть, в потолок, может быть, в Джона, может быть, в самого Мориарти. — Если захочет. — Как кому-то в здравом уме может хотеться убивать и грабить? — спрашивает Джон. Он не собирался ввязываться в такую дискуссию, он знает заранее, что она ни к чему не приведет — Мориарти плюс душеспасительные разговоры равняется нулю. Но он не мог не задать этот вопрос. — Кто сказал, Джонни, что я в здравом уме? — Мориарти по-детски прикусывает нижнюю губу, в задумчивости перестаёт крутить револьвер — дуло сейчас смотрит в пол. — Быть в здравом уме скучно. — И что случится, если немного поскучать? — едко интересуется Джон. — Ты покроешься пятнами, начнёшь задыхаться и заполучишь анафилактический шок? — У-у, какими умными словами ты бросаешься, дорогуша, — Мориарти смотрит на Джона очень внимательно, и от этого неподвижного, стылого взгляда по телу Джона бегут мурашки. Волосы Джона встают дыбом от предчувствия чего-то плохого, и он машинально пытается пригладить их, проводя ладонью по предплечью. — Примерно так, — говорит Мориарти, и Джон не сразу соображает, к чему это он. — Понятно, — говорит Джон, чтобы что-то сказать. Что-то неуловимо поменялось; если минуту назад Джон и Мориарти были на равных в этом разговоре, в этой комнате, то теперь последний контролирует всё. Джон понимает это, но не понимает, как вернуть ситуацию в прежнее положение. — Хочешь пить? — спрашивает Мориарти. — Хочу, — не отпирается Джон, даже обрадованный смене темы. — Ты всё ещё настроен поить меня изо рта в рот? — А ты всё ещё настроен категорически против такого способа? — Категорически, — подтверждает Джон. — Лови, — Мориарти бросает Джону вытащенную из кармана маленькую бутылку с водой. Джон ловит её и смотрит на Мориарти недоверчиво. Тот молчит, не спуская глаз с Джона. Вода в бутылке выглядит чистой и безопасной, разве что самую чуточку грязной — но, скорее всего, это из-за того, что пластик бутылки поцарапан и помутнел от времени. Джон откручивает крышку и делает глоток. И тут же выплевывает, кашляя, судорожно вытирая губы и язык рукавом; он отбрасывает бутылку на пол, и вода, булькая, льётся на некрашеные доски. Мориарти не пожалел для Джона соли. — Тебе это кажется забавным? — спрашивает Джон, отдышавшись. Пересохшие рот и горло саднит от соли. Джон хочет пить во сто крат сильнее, чем раньше, он готов душу продать за глоток обычной, чистой воды. Он всерьёз рассматривает возможность взрезать запястье и глотнуть собственной крови, но его останавливает мысль о том, что кровь тоже солёная. — Самую чуточку, — откровенно говорит Мориарти. — С моей точки зрения это действительно забавно, знаешь ли. Не то, как ты давился этой водой, а то, как ты поверил, что я сдался, едва начав игру. — В самом деле, — соглашается Джон. — Моя наивность, должно быть, заменяет тебе юмористические передачи здесь, где черта с два отыщешь нормально работающий телевизор. — Ты не передумал? — Мориарти по-птичьи склоняет голову набок. Когда-то — теперь кажется, что это было очень, очень давно — Джон швырнул старым тапком в особенно раскаркавшуюся в ту ночь ворону. Сейчас Мориарти до жути напоминает её, отлетевшую вовремя и злорадно усевшуюся на дерево. — Я обещал, что откушу тебе язык, — напоминает Джон. — Как правило, я держу своё слово. К тому же если мне представится возможность тебя убить, пока ты будешь рядом, я ею воспользуюсь. — Если ты думаешь, что на этом твои проблемы будут исчерпаны, то ошибаешься, — фыркает Мориарти. — Вне этой комнаты ты встретишь десятки моих людей, жаждущих пустить кому-нибудь кровь. Для некоторых из них, знаешь ли, это как для тебя почистить зубы на ночь — приятный и освежающий вечерний ритуал. — Они разбегутся, когда тебя не станет, — Джон скорее думает вслух, чем обращается к Мориарти. — Что они без тебя, без твоего руководства и твоих денег? Кучка дикарей, бессистемно и бесцельно пускающих кровь всем, кто им не понравится. Я сбежал от тебя дважды, думаешь, я не смогу сбежать от них? — Думаю, нет, — качает головой Мориарти. — У них нет привычки беречь потенциальные игрушки. — Ты берег меня? — Джон в изумлении приподнимает брови. — Какая жалость, что я этого не заметил. Мориарти не отвечает на этот выпад — достаточно нелепый, Джон и сам это признает. — Так ты хочешь пить? — спрашивает он. — Или потерпишь до утра? — Я-то потерплю, — медленно говорит Джон, следя за лицом Мориарти. — Вопрос в том, дотерпишь ли ты. Вот это удар под дых; или даже в низ живота, в мягкое, незащищенное. Губы Мориарти слегка подрагивают — очень слабое, едва уловимое движение, занявшее долю секунды; но ищущий увидит то, что искал. Мориарти всего лишь человек, как бы он ни хотел быть или хотя бы казаться чем-то бóльшим, с удовлетворением думает Джон. У людей есть слабые места, и Джон рад найти хотя бы одно. Мориарти вынимает из другого кармана ещё одну бутылку. Отвинчивает крышку, запрокидывает голову и делает глоток. Джон следит за тем, как движется кадык под кожей горла, как под широкий воротник рубашки убегает шустрая блестящая капля, и во рту у Джона — пустыня Гоби, жаровня, полная углей, солончаки Мертвого моря. Сейчас замечательный момент, чтобы метнуть в Мориарти что-нибудь тяжелое, а потом, за те несколько секунд, что понадобятся ему, чтобы оправиться от неожиданного удара, подскочить и свернуть ему набок челюсть, размозжить пальцы, так небрежно обхватившие бутылку, выбить из него дыхание, выбить наружу кровь, слезы и желчь. Джон не движется с места. Мориарти облизывает губы. — Разумеется, я свяжу тебе руки и ноги, — говорит он. — И, пожалуй, буду придерживать тебе голову, чтобы ты не вздумал проломить мне лбом переносицу — она мне, знаешь ли, ещё дорога. Ну как? Джон молчит долгие десять секунд. Он отсчитывает их мысленно, надеясь, что Мориарти примет это за отказ; в его воспаленном, точно так же, как язык, пересохшем мозгу мелькают воспоминания об утренних чашках чая, о бескрайних волнах Аргандаба, о вечно подтекающем кране в ванной. О губах Мориарти, холодных и влажных, таящих за собой вожделенный глоток воды. — Хорошо, — говорит Джон, словно слыша себя со стороны. Его голос звучит глухо и сипло. Он сдался, едва начав игру. Эта мысль не тревожит его так, как должна бы. * * * Он сам связывает себе ноги — под прицелом револьвера. Накидывает веревку на свои запястья, неуклюже затягивает первый узел. Мориарти одной рукой, не выпуская из второй револьвера, затягивает её, ловко вяжет ещё несколько замысловатых узлов. — Ложись, — дуло упирается Джону в грудь, и он подчиняется. Мориарти окидывает его оценивающим взглядом и скидывает рубашку, чтобы, скомкав её, сунуть Джону под голову. Какая забота, думает Джон — беззлобно, потому что на яд его сейчас не хватает. Все его мысли, все его мечты сейчас устремлены к воде. Мориарти откладывает револьвер. Набирает в рот воды и склоняется к Джону, придерживая его за виски своими горячими, как пески Афганистана, ладонями. Его губы касаются губ Джона. Джон медлит долю секунды и приоткрывает рот. Он не закрывает глаза и видит прямо перед собой — в нескольких миллиметрах — темные, бархатно-влажные, как у лани, глаза Мориарти. Вода проливается на его язык, обжигающе-холодная, благословенная; Джону кажется, будто она впитывается сразу же, не дойдя до горла, он облизывает нёбо, он проводит кончиком языка по губам Мориарти, собирая с них мельчайшие прохладные капли. Мориарти сжимает виски Джона крепче и целует его. Их языки сталкиваются; гладкие влажные губы Мориарти скользят по шершавым обветренным губам Джона, растрепанные темные пряди щекотно задевают лоб Джона, кончиком пальца он гладит висок Джона, ерошит жесткий ежик волос. Джон пьёт дыхание Мориарти, пьёт его жадные, обжигающие ласки, захлебывается его взглядом, его прикосновениями; Джон не может напиться, не может остановиться вовремя, Мориарти губителен, как ревущий горный водопад, и сладок, как мирный лесной ручей, он — проливной лондонский дождь, он — лёд на дне бокала, изморозь на окне, сонный пруд с водоворотами омутов. Мориарти отшатывается и выпрямляется. Джон закрывает глаза, усилием воли удерживая себя от того, чтобы облизнуть губы. Он слышит загнанное, сбитое дыхание Мориарти, чувствует, как тот выдергивает рубашку из-под его головы. — Бутылка на полу у кровати, — говорит Мориарти приглушенно — видимо, как раз надевая рубашку через голову. — Развязывать веревки ты мастак, я знаю, — развяжешь и допьёшь сам. Джон не отвечает. Дверь захлопывается. Поворачивается ключ в замке. Джон садится, развязывает себе ноги, зубами ослабляет узлы на запястьях и высвобождается окончательно. Потом он берет с пола бутылку и пьёт всю оставшуюся воду залпом, едва не давясь. * * * Спустя несколько часов — вроде бы, ближе к вечеру, но Джон не уверен, что может правильно оценивать время суток, сидя в комнате без окон — под дверь просовывают ещё два бутерброда. Просто так, без газеты. Джон жуёт их, не замечая вкуса, и листает полученную вчера «Таймс», чтобы не думать. На пятой странице он обнаруживает продолжение статьи с первой, про ограбление банка. Продолжение солидное, занимает весь разворот; с пространными рассуждениями корреспондента на тему и с фотографиями. На одной из фотографий — Шерлок у дверей банка. Очевидно, его пригласили для консультации, думает Джон. Сыр и хлеб колом встают у него в горле, пока он ведет пальцем по черно-белой фигурке Шерлока — снято издалека, может, даже втайне от самого фотографируемого. Джон не осознаёт, насколько ему не хватает Шерлока, пока не видит его на фото. Я заблудился, думает Джон. Я утонул. Ему отчаянно нужен Шерлок — Шерлок, который оттягивает всё внимание на себя, Шерлок, который раскладывает жизнь окружающих по полочкам, безошибочно и быстро, Шерлок, который нуждается в Джоне. Джон вспоминает встречу с Джимом из IT в лаборатории Бартса, вспоминает, как сам себе казался пустым местом, пока Молли и Джим одинаково восхищенно таращились на невозмутимого Шерлока. Джон очень хотел бы оставаться для Мориарти пустым местом, тупоголовым придатком к главному объекту интереса. Он не хочет думать о том, что произошло сегодня днём — он даже не уверен, как это назвать, не говоря уже о том, как к этому относиться. Называть вещи надо своими именами — этого кредо придерживается Шерлок. Джон зажмуривается, комкая газету в кулаке, — это помогает ему хоть немного собраться с мыслями. Мориарти поцеловал меня, думает Джон четко, не позволяя мысли сбиться и рассеяться в волне ужаса и отвращения, которую вызывает в нём сам факт. И я поцеловал его. Джон горбится на постели, закрывая лицо руками. Он никогда прежде не целовал мужчин. И вздумай он захотеть это сделать, Мориарти не было бы даже на последнем месте в списке тех, кого он предпочёл бы в качестве партнёра для такого эксперимента. Убийца, маньяк, психопат. Послушный сын — болезненно стеснительный и рано повзрослевший мальчик, примерный студент — необщительный отчаянный зубрила, дисциплинированный солдат — умелый и хладнокровный убийца — Джон Уотсон сидит на кровати в полутемной комнате, где-то в самом сердце пыльно-песочной провинции Кандагар, и гадает, как и почему он очутился там, где он есть, и сделал то, что сделал. У него нет ответа на эти вопросы. Или, быть может, он боится на них ответить. Он не знает, и это сводит его с ума. * * * Джон спит, когда в коридоре за дверью его комнаты раздаются выстрелы. Он просыпается мгновенно и лежит неподвижно, вслушиваясь, пытаясь угадать, кто в кого стреляет. Он слышит новые и новые выстрелы и чьи-то крики — слишком неразборчивые и далекие, чтобы можно было понять, на каком языке кричат. Дверь в его комнату выламывают; он следит за тем, как она шатается под ударами снаружи, и держит руку на спинке подтащенного поближе стула, готовый швырнуть в незваных гостей, если понадобится. Гости оказываются полудесятком солдат в форме британской армии; они вваливаются внутрь все разом, и в крохотной комнате сразу становится тесно. — Имя? — отрывисто спрашивают у Джона. — Джон Уотсон, — отвечает он. — Уотсон? — эхом повторяет спрашивавший. Джон вглядывается в его лицо — нет, кажется, они незнакомы. Что же его так удивило? Солдат тем временем опускает автомат и выуживает из нагрудного кармана небольшую фотографию. Он добрых полминуты переводит взгляд с неё на Джона и обратно. — Похоже, это правда ты, — заключает он. — Слышите, ребята, нам выпал счастливый билетик! — Счастливый билетик? — удивленно переспрашивает Джон. — Где-то дней пять назад пришло распоряжение, — охотно поясняют Джону. — Искать Джона Уотсона по всему Афганистану, не жалея ног, а особенно постараться частям, расположенным в районе Аргандаба. Видеозапись, понимает Джон. Шерлок и Майкрофт поняли, они всё заметили и поняли. — Кто тебя найдёт — может рассчитывать на внеочередное повышение, премию размером с годовое жалованье и вообще на манну небесную, — солдаты толпятся вокруг Джона и с детским любопытством рассматривают его. — Что в тебе такого особенного, Джон Уотсон, что из-за тебя целую армию на уши поставили? Ты вроде не премьер-министр и не Её Величество. Джон протягивает руку за фотографией — это та самая, которую сделал Шерлок совсем недавно. На этом снимке у Джона хмурое и замкнутое лицо, и рука, поднимаемая в защитном жесте, чуть размазалась из-за движения. Снимок цветной, но неяркий, словно поблекший; его углы кое-где загнулись и поистерлись от долгого пребывания в кармане формы. — Ты как хоть, в порядке? — спрашивают его участливо. — Я оставлю себе эту фотографию? — спрашивает Джон. — Оставляй, — великодушно разрешает солдат, заговоривший с Джоном первым. — Я за эти дни на твою физиономию так насмотрелся, что почти тошнит, не в обиду будь сказано. Он уходит вместе с солдатами по коридорам большого дома. Вокруг — трупы моджахедов, и Джон до рези в глазах вглядывается в залитые кровью оскаленные лица, но не находит того, кого ищет. — В этом доме должен был быть человек европейской внешности, — говорит Джон, когда они выходят наружу. — Темные волосы, карие глаза. За поясом револьвер, одежда афганская — светлая рубашка и штаны. Его никто не пристрелил? — Европейской? — солдат на минуту задумывается и качает головой. — Не помню такого, видел только местных. Надо спросить у остальных, но, скорее всего, жив твой европеец. Джон понимает, что стиснул зубы, только тогда, когда челюсть начинает надсадно ныть. Скорее всего, жив. Было бы наивно надеяться на другой ответ. Джон глубоко вдыхает и выдыхает. Впереди его ждёт возвращение в Англию.