Kink 6.36

- Не сломай наручники, Джонни-бой, они стоят больше, чем ты вместе со всеми потрохами, - он оседлал стул, оперевшись о спинку, и смотрит. – Хотя если продавать твои потроха на черном рынке, то, конечно, можно выручить что-то соответствующее. Джон ненавидит его всеми фибрами души; Джон смотрит в его темные глаза, и его тянет, тянет в пылающую память об Афганистане, о дулах автоматов, бездонных и непроглядных, как эти глаза, о ветре пустыни, жарком, как его дыхание на щеке Джона: - Соскучился по Шерлоку, Джонни? Вижу, что да. На войне как на войне. Джон резко поворачивает голову, смыкает челюсти – Мориарти отшатывается резко, зажимает ладонью мочку уха. У войны вкус крови, соленой и медной. - Если ты проголодался, стоило просто об этом сказать, - Мориарти смеётся, слизывает с пальцев каплю собственной крови. – Вкусно было, Джонни? - Не особенно, - говорит Джон. Он дышит тяжело, и пульс его частит, словно он только что пробежал стометровку; взгляд Мориарти опутывает его, как финишная лента. – Совершенно обычная кровь. Исключительный детектив и исключительный преступник – Джон знает, как уязвить и того, и другого, для этого нужно одно и то же: сказать, что они не исключительны. Бог его знает, почему для них обоих так важно мнение Джона, и никого другого. Но война научила Джона пользоваться ситуацией, не задумываясь о её причинах – как та война, что он оставил позади, так и та, в которую он вступил, поселившись на Бейкер-стрит. На следующий день вместо обычной бутылки воды Мориарти приносит Джону треть стакана свежей крови. Он поит Джона, жестко держа за подбородок, и на его запястье выворачивающийся из хватки Джон видит свежий порез. Джона рвет красным и жидким, Джона сотрясает от отвращения и ужаса, смешанного с восхищением. Как таких психов носит земля, как его не забрали в сумасшедший дом сразу из родильной палаты, как появляются, как додумываются до подобного такие абсолютные, идеальные в завершенности своей психопаты. Мориарти смеётся и заклеивает свой порез пластырем. Джон считает дни, но сбивается со счёта. Он не уверен, когда просыпается, не уверен, когда засыпает, он не знает ни где, ни когда находится. Единственная его константа – Мориарти, единственный объект его ненависти – Мориарти, единственное средоточие его существования – Мориарти. Когда Мориарти целует его, Джон откидывает голову назад, избегая прикосновения губ, и ударяется затылком о стену. Джон отсчитывает время вздохами. Джон отсчитывает время ударами сердца. Джон отсчитывает время воспоминаниями о зыбучих песках Афганистана, о забитых грязью канавах Лондона, о бесчисленных выстрелах, после каждого из которых бедуин в высоком тюрбане или английский преступник в кепи падает замертво. Джон забывает, что надо отсчитывать время, когда просыпается от прикосновений губ Мориарти к члену. Он дышит рвано, со всхлипами, его сердце ожесточенно колотится о грудную клетку, и во время оргазма он прикусывает губу, чтобы не закричать, и рот наполняется таким знакомым медно-соленым привкусом. Мориарти смеётся, сидя на корточках, вытирая рукавом бесконечно дорогого пиджака сперму Джона из уголка рта. Джон приподнимается, насколько позволяют наручники, и целует Мориарти. Он умеет вовремя распознать, когда проиграл войну.