***
— Кощунство так говорить, но мне почему-то вспоминается песенка «У Мэри был барашек». Белоснежный зверь лежит у ее ног, изредка поднимает голову и тычется холодным носом в обтянутые тонкой разноцветной тканью лодыжки: принимать человеческое обличье бывшая жена Адама еще не просила. Лилит пьет душистый чай, сидя на высоком стуле, и несильно упирается узкими ступнями в хребет аптекаря, чтобы лежал спокойно. — Если бы я была помладше на пару сотен лет, я бы попросила китайского зверя покатать меня на спине. Хакутаку молчит — связки животного не очень приспособлены к человеческой речи — и закрывает желтые глаза. — А сейчас я боюсь нечаянно попасть тебе ногой в глаз. Демоница слезает со стула — разноцветное покрывало сползает с ее плеч — и обнимает его, обхватывает тонкими руками широкую шею и прячет лицо в жесткой шерсти.Часть 1
4 мая 2014 г. в 15:40
Лилит аккуратно надкусывает персик бессмертия, и сладкий прозрачный сок все равно течет по ее белым пальцам, и трудно сказать, случайность ли это.
— Они не вкуснее обычных, — немного обиженно тянет она и кладет не понравившееся ей лакомство обратно на прилавок.
— Лекарства тоже вовсе не обязательно должны быть вкуснее обычной еды.
Хакутаку вдыхает удивительный, ни на что привычное не похожий аромат ее духов и не может понять, нравится он ему или нет. Европейцы странные, настолько не похожие на все виденное им в трех мирах азиатских стран, что первое время после встречи с ними просто привыкаешь к не свойственным адекватным людям чертам лица и фасонам одежды.
Лилит медленно и изящно склоняется к разделяющему их прилавку, неторопливо ведет пальцем по длинной алой сережке сверху вниз, и смотрит на замысловатые иероглифы на символе удачи задумчиво и немного грустно.
— Здесь все не так, как я представляла. Я была уверена, что все китайцы курят опиум.
— Это было давно.
Лилит ведет пальцем от его уха до ключицы, легко вздыхает и снова спрашивает:
— А если ты закроешь глаза, ты будешь видеть, что происходит вокруг?
И не дожидаясь ответа, резко наклоняется вперед и впивается в губы аптекаря грубоватым поцелуем.
Хакутаку ничего не имеет против, вслепую расстегивает костяные пуговицы снизу на жакете из странной европейской ткани и проходит чуткими пальцами по теплой коже, аккуратно очерчивая чуть выпирающие позвонки на узкой спине. Демоница улыбается ему в губы и на секунду прикрывает невыносимо алые глаза, прежде чем отстраниться и сесть обратно на высокий стул.
Ей некуда торопиться, и за столько прожитых лет она привыкла надолго растягивать любое удовольствие.
— Да, даже лучше, чем остальные видят двумя глазами.
Лилит смотрит на него снизу вверх и рассеяно отводит взгляд, произносит сладко и тягуче:
— Ты покажешь мне, где на твоем теле остальные глаза?
— Увидишь все, что захочешь увидеть.
Лилит садится на высокий прилавок, непринужденно скинув тяжелые туфли на холодный пол, и низко склоняется к аптекарю, касается языком холодной монетки символа удачи, проводит холодной ладонью по лицу снизу вверх, поднимает ребром ладони короткую челку и касается кожи вокруг алого вечно открытого глаза. Небесный зверь привычно улыбается, расстегивая верхние пуговицы жакета узким языком.
Лилит совсем не сладкая, как большинство девушек из азиатских миров мертвых, она пахнет горькой полынью и приторной корицей. Она смешно чихает от въевшегося в его кожу запаха трав и пряностей, и стонет тоже не сладко — как-то низко и хрипло, и от этого грудного стона мурашки по коже.
Он слизывает с ее непостижимо белой кожи сок недозрелого персика, и демоница просит аптекаря принять его звериный облик, и он не может — или не хочет — ей отказать. Лилит щекотно, и она сдавленно хихикает, и запускает пальцы глубоко в густую белую шерсть.