Давай заново

      Звуки морского прибоя, наверное, последнее, что он ожидал услышать. Ровные всплески воды, слегка монотонные, обволакивающие своей лаконичностью, тонкостью, понятностью. Тихие вскрики птиц, можно сказать, шёпот. Наверняка на отмели, кроме него, никого больше нет. Это обычный прибой.       Он не открывает глаза. Боится яркого света. Вода не достаёт до него, птицы не обращают внимания, людей, видимо, совсем нет. Это хорошо. Почему-то статичность такого положения делает жизнь легче, понятнее. Воздух сырой, весь пропитан солью. Холодно. Не так, чтобы замёрзнуть, но отменно продувает спину. Если повернуть голову вправо, мелкий рассыпчатый песок перестанет хрустеть под ухом, потому что на правой стороне растёт трава. Ну, или засохшие водоросли, главное что-то мягкое, не старающееся забраться поглубже в ушную раковину.       Соль уже осела на плотно сжатых губах и слегка разъедала нежную кожу. Пришлось облизнуть их, чтобы на губах не появились кристаллики. Во рту стало солоно и немного едко.       Какая-то противная птица нарушила священную тишину, длившуюся с того момента, как он очнулся. Она протяжно вскрикнула, и эхо от её скрипучего голоса раздалось по всему пляжу. Скорее всего, это был пляж, хотя ему, откровенно говоря, было всё равно. Где-то далеко наверху что-то прогудело и медленно прокатилось дальше. Маглы, кажется, называли это самолётом, или ему это так запомнилось?       Мерзкая птица всё не унималась. Её резкие крики приближались. Пальцы на руке нервно задёргались. Он не любил птиц. Птицы выклёвывают мертвецам глаза и внутренности. Он слишком часто видел птиц, а ещё чаще мертвецов. Деревянные, с давно потускневшим взглядом, трупы лежат совершенно неподвижно, не в силах отогнать от себя птиц. Эти хищные твари, жуткие падальщики, не скрывая своего удовольствия, впиваются острыми наточенными клювами в заледенелую плоть. Они кромсают её, пока не добираются до самого интересного, уже испачкав всю свою пернатую морду в красновато-бурой крови. Птицы похожи на чертей, приходивших за душами грешников. Они выклёвывают твёрдую как камень плоть, чтобы достать до самого сокровенного, содержащегося в самой глубине человеческого тела. До души. Только ему-то нечего бояться. Но он боялся.       Птица отважно прыгнула ему на живот. Глаза он так и не открыл: глупый страх того, что будет там, в беспокойной реальности, съедал его изнутри. Лучше не знать того, что есть, что случилось, лучше пусть будет так. Грозная хищница ворона прыгала по его груди и что-то кричала на своём, только ей понятном языке. Губы немного дрогнули, но он не посмел даже двинуть рукой, чтобы согнать нарушительницу своего покоя. Ворона, почувствовав себя хозяйкой положения, начала упрямо подвигаться к его лицу. Он уже ощущал её нетерпеливое сопение над своим носом. Мысленно он подготовился к резкой боли от клевка и даже сморщился заранее, но внезапно ворона улетела. Просто взмахнула огромными крыльями и улетела. Даже зло не крикнула напоследок. Улетела.       Тёплый воздух от взмаха её крыльев обдал его лицо. Он со спокойствием вернул своему лицу выражение той умиротворенности, которое оно сохраняло до вороны. Но продержаться в таком положении ему суждено было недолго. Вскоре он понял причину ухода вороны.        – Сэм, кажется... это труп! – молодой мужской голос всполошил его сознание. Уверенные быстрые шаги на песке заставили заволноваться. Песок зловеще хрустел, напоминая о приближающейся опасности. Он по-прежнему не сдвинулся ни на дюйм, но весь его организм источал огромное волнение. Дрожь сжимала всё тело, руки слегка подрагивали, но лицо было спокойное, какое бывает у настоящих мертвецов. Он не хотел ни слышать, ни видеть людей, ни даже ощущать их присутствие. Он мечтал, чтобы людей в принципе не было. Чтобы все исчезли. Слишком трудно для него сейчас было осознавать свою никчёмность, глупость и невозможность существования. Он умер. Но он слышит воду и людей. Песок засыпается ему в уши и хрустит на зубах. По нему прыгала птица, и воздух от моря солёный. И люди его видят! Значит, он не умер. Но что же?       Он ощущает, что на ногах нет ботинок и нет носков, потому что прохладный ветерок играет в прятки на его пятках и иногда, по возможности, осыпает мелкими песчинками всю ступню. Он тогда не носил ботинок. Непонятно, отчего. Наверное потому, что не чувствовал ничего: ни вещей, ни еды, ни воздуха. Всё было холодным, пресным, всё было неважным. А теперь... Как-то странно, что на ногах нет ботинок. Он ведь когда-то любил носить ботинки.        – О боже... Во что его завернули?? Он утопленник? – вопрошал второй голос, видимо, Сэм. Да, во что он завёрнут? А, видимо, мантия, для маглов непривычна. Грубая ткань немного теснит тело. Она немного влажная и пахнет морем и землёй. А ещё чем-то горелым и гнилым...       Вдруг его заиндевевшей без движения руки коснулась чья-то крупная тёплая ладонь и ловкими движениями пальцев нащупала пульс. Он услышал стук крови в ушах и почувствовал, как под чьими-то горячими пальцами бьётся его бледная жилка.        – Сэм... Это не труп... Сэр! Сэр, вы меня слышите? – бойкий голос кричал ему прямо в лицо. Выбора не было. И Лорд открыл глаза.