...than nothing at all.

Чансоб считает, что чувствовать боль - куда лучше, чем не чувствовать ничего вообще. Поэтому он задергивает теневые шторы в своей комнате, надевает наушники и включает на репит песню о том, что мистический «кто-то» покажет ему мир, который он сможет понять. В мире Чансоба никого нет. В мире Чансоба поздняя осень ранней весной. Вообще, Чансоб мог бы попросить помощи, мог бы ткнуться носом в чью-нибудь руку и ждать, пока его погладят по голове. Но это ниже его достоинства, поэтому он предпочитает тупую ноющую боль в области даже уже не сердца. Это становится теорией, навязчивой и единственно правильной. Иногда, когда терпеть становиться тяжело, Чансоб разрезает ладонь лезвием канцелярского ножа. Пахнет кровью и железом. Эти запахи и ощущения, кажется, скапливаются в самых темных углах его комнаты, ждут его здесь и не торопятся отпускать. Чансоб заматывает шею шарфом, натягивает его до самого носа и жалеет, что скоро весна возьмет свое. Он не любит, когда тепло - приходится открывать руки и шею, спрятаться почти невозможно. А спрятаться ему хотелось бы. Закрыть все двери, отключить телефон и просто быть в своем привычном полумраке. Но он идет на учебу, сидит за задней партой, пряча наушник за волосами и высоким воротом толстовки, пытается запомнить хоть что-то. Получается плохо, и все чаще он задумывается, зачем ему вообще нужно выталкивать себя из дома, из привычного мира тупой ноющей боли. Яркий свет режет ему глаза, он встряхивает головой так, чтобы челка упала на лицо, и оттягивает рукава сильнее, когда замечает внимательный взгляд старосты, задерживающийся на его ладонях. Когда-то они с Хёнщиком дружили. Именно поэтому Чансоб позволяет себе устало улыбнуться ему и опустить глаза в тетрадь. Чтобы не видеть, как тот покачает головой или вздохнет. Или то и другое сразу. Чансоб шевелит пальцами ног - по босым ступням пробирается сквозняк из щели между дверью и полом. На кухне открыто окно, закрывать его не хочется, и Чансоб поджимает пальцы. Он не двигается с места, потому что легкое недовольство по поводу холода - одна из разновидностей чувств, которые лучше, чем ничего. Чансоб не всегда таким был. Ему нравится вспоминать, завернувшись в растянутый свитер, то время, когда он носил ярко-красные футболки с воротниками, открывающими ключицы, подставлял лицо под солнечный свет и жил. Просто жил, с минимальными надеждами на счастье и успех, с друзьями, такими же, как он. Когда все изменилось, он не очень помнит. Сейчас ему кажется, что свое прошлое он просто придумал, как одну из тех многочисленных своих альтернативных реальностей, созданных под аккомпанемент очередной популярной звезды, думающей, что вся глубина одиночества и пустоты ей известна. Впрочем, понимающие взгляды Хёнщика, которые Чансоб ловит случайно, словно говорят, что это все было. Пока память живет в ком-то еще, кроме тебя, ты не сошел с ума. На это Чансоб тоже устало улыбается. А потом на его парту падает стопка учебников, и в его жизни появляется Минхёк. У Минхёка черные волосы и полосатый свитер. Он смотрит укоризненно и чуть щурится; Чансоб понять не может, что этому слишком чужому парню от него надо. Он, на всякий случай, двигает стул к краю парты, и угадывает - И Минхёк собирается сидеть с ним, деловито сопеть, отыскивая нужную страницу в учебнике, и коситься на Чансоба, который не собирается делать того же. Чансоб паникующе смотрит на Хёнщика, а тот только пожимает плечами - никакой помощи, Чансобу придется сдвинуть границу личного пространства. И тот сдвигает. Садится вполоборота к стене, оставляет тот наушник, что со стороны Минхёка, и прибавляет громкость. Минхёк делает большие глаза, а потом фыркает. Чансоб думает, что, кажется, пронесло. Просто сосед по парте, это вполне можно пережить. - Эй! - слышит Чансоб и с ужасом понимает, что не пронесло. Минхёк торопливо догоняет его, шарф на нем замотан как попало и вот-вот спадет с плеча. - Подожди! Чансоб поспешно вставляет второй наушник в ухо и засовывает руки в карманы поглубже. Нет, нет и нет. Лимит нахождения в компании людей на сегодня исчерпан, сейчас его время, никаких Минхёков, никаких «подожди». Минхёк, кажется, таких прямых намеков не понимает, потому что через несколько секунд он хлопает Чансоба по плечу и недовольно кривится. - Ты делаешь вид, что не слышал меня? - спрашивает он, когда Чансоб нехотя вытаскивает наушник из уха. - Именно, - кивает тот. - Почему? - хмурится Минхёк. - Ты не хочешь со мной разговаривать? - Ты зачем спрашиваешь, если сам знаешь ответы? - усмехается Чансоб. Ему уже некомфортно, ему хочется уйти, но Минхёк, кусающий губу, вызывает что-то, схожее с жалостью. Поэтому Чансоб вздыхает. - Чего ты хотел? - Думал, что ты живешь в той же стороне, что и я, - тот пожимает плечами. Ему обидно, и Чансоб сдерживает усмешку. - Ну, мне вон туда, - он неопределенно машет рукой. Минхёк кивает. Чансоб смотрит на него и показательно возвращает наушник в ухо. В голове разливается чужая теория про боль, которую Чансоб принимает. Он на миг прикрывает глаза, а потом перебрасывает челку на лицо. Минхёк идет, отставая от него на два шага. Чансоб понять не может, почему этот парень привязывается к нему. Минхёк не лезет за сдвинутую границу личного пространства, не трогает руками, не задает вопросов. Зато он всегда ждет Чансоба на перекрестке, чтобы десять минут идти рядом с ним, не произнося ни слова. Они друг другу только кивают в знак приветствия. Еще он четко отслеживает момент, когда Чансоб собирается смыться домой, чтобы снова идти рядом до перекрестка. Чансоб мог бы спросить, мог бы попросить отстать, но для этого нужно будет открывать рот, заводить разговор, слушать возражения, которые явно будут (Минхёк молчит только с ним, на занятиях он спорит с учителем, на переменах смеется с одногруппниками или болтает по телефону, вот просто не затыкаясь). И Чансоб пожимает плечами, не обращая внимания на идущего рядом Минхёка. Хёнщик на вопрос Чансоба, брошенный словно невзначай, о том, что у Минхёка за проблемы, только пожимает плечами. Минхёк в этот момент тискается с Донгыном, улыбается во все тридцать два и не создает впечатления мрачноватого парня, который ходит с Чансобом домой до перекрестка и от перекрестка. - Зачем тебе это? - не выдерживает Чансоб, резко разворачиваясь, заставляя Минхёка так же резко затормозить. Тот молчит с долгую минуту, а потом неловко улыбается. - С тобой тихо, - отвечает он. Чансоб не находит, что ответить на такое. Он засовывает наушник в ухо, но музыку не включает, и, кажется, первый раз прислушивается к тому, как Минхёк идет, приравниваясь к его шагам, как он шумно выдыхает воздух и как едва слышно что-то напевает себе под нос. Чансоб хмурится, потому что не собирался задумываться о том, что Минхёк из себя представляет. Чансоб упускает момент, когда Минхёк просачивается в его жизнь окончательно. Все начинается с записок на парах, неуверенно пододвинутых, с текстом вроде «у меня есть лишний сэндвич, будешь?» Минхёк буквально прикармливает его, приучает к тому, что если есть с рук, никто не стукнет тебя по носу. И Чансобу почти комфортно, когда они устраиваются на подоконнике и едят, не говоря друг другу ни слова. Потом Чансоб готовит сам, и удивленный взгляд Минхёка говорит о том, что тот не ждал ничего подобного. - Любезность за любезность, - бурчит Чансоб. Минхёк широко улыбается. Звуки шагов и дыхания Минхёка вплетаются в песни о боли и пустоте, иногда заменяя их. Чансоб думает, что уже подпустил Минхёка ближе, чем кого-либо. Правда, Минхёк об этом не в курсе. Чансоб вздыхает и сворачивает с привычной дороги. Минхёк смотрит на него удивленно и не знает, попрощаться ему или идти следом. - Ты очень занят? - спрашивает Чансоб, снимая наушники. Погода для прогулок не самая располагающая, но тот факт, что Чансоб снял свои треклятые наушники и сам позвал его куда-то, заставляет Минхёка только помотать головой и принять неозвученное приглашение. Они идут до старого пирса, о существовании которого Минхёк понятия не имеет, но считает, что такой, как Чансоб, просто обязан знать о таких местах. Мокрые от плещущих волн, кое-где подгнившие балки чуть пружинят под ногами; Минхёку кажется, что его качает начинающая волноваться перед дождем река. Чансоб останавливается на самом краю и, кажется, совсем не обращает внимания на то, что вода попадает ему на джинсы. Он подтягивает шарф повыше. Ветер треплет его волосы, откидывает с лица челку, и Минхёк видит, что Чансоб улыбается. Одними глазами, потому что губы закрыты шарфом. И есть в этой улыбке что-то такое, из-за чего Минхёку хочется схватить его за руку и оттащить подальше. Если Чансоб прыгнет, Минхёк, конечно, прыгнет следом. Но в холодной воде они, скорее всего, погибнут оба, потому что у Минхёка нулевой опыт спасения утопающих по собственному желанию, да и вообще утопающих. - Тебе страшно? - Чансоб смотрит на него, щурясь. - Мне не по себе, - честно отвечает Минхёк, пряча пальцы в рукава своего пальто. - Кажется, будет гроза. - Впечатляет, правда? - Чансоб поднимает голову и смотрит на угрожающе синее небо, словно наливающееся злобой, готовое вот-вот обрушить все на них двоих. Где-то вдалеке уже громыхает; Минхёк ежится. - Скорее ужасает, - хмыкает он. Чансоб поворачивается к нему и улыбается. Шарф съезжает до подбородка, и Минхёку кажется, что Чансоб сейчас впечатляет куда больше грозового неба. Его нельзя назвать сногсшибательно красивым, но он заставляет Минхёка тепло улыбаться. За эти несколько недель Минхёк добровольно привык к нему. Он подходит и хватает Чансоба за рукав, когда особо сильный порыв ветра заставляет его покачнуться. Минхёк зажмуривается, потому что пыль поднимается и бьет в глаза, и крепко держит Чансоба обеими руками. Тот касается его рук и тихо смеется. - Я не упаду, - говорит Чансоб. Минхёк кивает, но не отпускает. - Мне нравится приходить сюда перед дождем, но если ты не хочешь мокнуть, то есть еще минут пять. Потом не успеем убежать. - Ты метеоцентр, что ли, - фыркает Минхёк. - Я наблюдательный, - Чансоб поворачивается спиной к реке и берет Минхёка за запястье, пробираясь пальцами под рукава пальто и рубашки. - Слишком часто тут бываю. Подушечки пальцев Чансоба холодные, Минхёку кажется, что от них останутся следы, но он даже дышать боится, потому что ему кажется, что он сам дотолкал Чансоба до этого. Приучил к своему присутствию, дал понять, что не собирается мешать и нарушать личное пространство. А теперь Чансоб держит его за запястье и ведет за собой, подальше от грозного неба, с которого уже начинают падать тяжелые капли. - Ух ты, не успеем, - с какой-то совсем счастливой улыбкой сообщает Чансоб и бросается бежать, таща Минхёка за собой. Тому неудобно в тяжелых ботинках, он запинается за песок их носками, чуть не падает. Ветер налетает порывами, и дождь уже все отчетливее. Небо разрезает молния, и Минхёк сильно вздрагивает, когда следом гремит гром. Он теряется, ему страшно, а Чансоб вдруг останавливается и поднимает лицо к небу, смеется. Минхёку так еще страшнее, и он бы убежал, но Чансоб дергает его к себе и, обхватывая одной рукой за плечи, орет: - Как круто, Минхёк, просто посмотри! На них стеной обрушивается вода, сквозь которую Минхёк, понявший, что заразился безумием Чансоба, видит умопомрачительное небо и электрические всполохи. Он замирает, поднимая руку и держа Чансоба за талию, и смотрит. Понимает. Чансоб, конечно, странный. Он не стремится к людям, закрывается, и со стороны можно подумать, что в его жизни не существует ничего, кроме четырех серых стен. На самом же деле мир Чансоба куда более цветной, чем Минхёк мог вообразить. Просто потому, что Чансоб способен пойти смотреть грозу у реки, а вот Минхёк на такое добровольно вряд ли решился бы. Пальто вымокает насквозь. Да всё уже насквозь - дождь не стихает, а они не двигаются с места. И Минхёк не знает, что завораживает его сильнее - буйство природы или невероятная улыбка Чансоба. Минхёк вталкивает в Чансоба антипростудные таблетки, заставляет надеть свитер и теплые носки, насильно заворачивает в плед и только тогда успокаивается. Он понятия не имеет, как они завтра пойдут на учебу. Дома у Чансоба не по-весеннему холодно, с их пальто льется вода, а ботинки вряд ли высохнут за ночь. Чансоб шмыгает носом и говорит, что напишет Хёнщику и предупредит. Они сидят, оба завернутые в пледы, плечом к плечу. За окном все так же льет, но уже не грохочет, и Минхёку кажется все недавнее слишком нереальным. Он проваливается в сон почти внезапно, не отсекая момента, когда его голова касается подушки. Чансоб смотрит на Минхёка и думает, что, кажется, не ошибся, подпустив его ближе, чем кого-либо. - И что это? - спрашивает Минхёк. - Отшельничество? Чансоб сжимает губы. - Ты кто-то вроде Спящей Красавицы? - не замолкает Минхёк. Он имеет право, Чансоб сам ему это право дал. - Спишь в стеклянном гробу и ждешь, когда поцелует прекрасный принц? Метафора со стеклянным гробом нравится Чансобу, потому что она идеальна. Сквозь стенки своего гроба он видит всё, что попадается на глаза, но все вокруг думают, что он мертв. Да и он сам так считает. - А я похож на того, кто ждет? - он улыбается и разводит руками. Минхёк ставит свою чашку с кофе на стол - она глухо стукает; Чансоб не понимает причин раздражения. - Мы все чего-то ждем. Чансоб поднимает брови. - И ты думаешь, что я ждал тебя? - он поднимает уголок губ, изображая улыбку. Они общаются уже почти месяц с той грозы, они вполне друзья. И Минхёка тревожит то, что с его появлением в жизни Чансоба ничего почти не меняется. - Ты никогда не думал о том, что Спящая Красавица не хотела просыпаться? - Чансоб встает из-за стола и обходит Минхёка, останавливается у него за спиной. - Никогда не думал, что ей нравится в стеклянном гробу? Никогда не думал, что принц разрушил идеальный ход событий? - Что за бред ты несешь, - сипло говорит Минхёк. Он не решается повернуться, не решается посмотреть Чансобу в глаза. - Мне не нужна помощь неведомого благородного парня, который был рожден для того, чтобы спасать мертвых принцесс, - Чансоб осторожно опускает руки на плечи Минхёка, отчего тот вздрагивает. - Мне нравится мой стеклянный гроб, я не принцесса, и уж точно не красивый. - Все еще несешь бред, - Минхёк хмурится и разворачивается на стуле, чтобы встать и заставить Чансоба отступить на шаг. Он касается ладонями щек Чансоба. - Ты красивый. Тот морщится и дергается, вырываясь. - Я похож на шестнадцатилетнюю девочку? Слушай, Минхёк, я не нуждаюсь в спасительных поцелуях, а ты не принц. Займись делом. Минхёк обиженно сопит и садится за стол, снова утыкается в учебник. Спорить бесполезно. У Чансоба обострение, внутри все рвется от боли и безысходности. Он не может уговорить себя прийти в порядок, поэтому запирается в кабинке туалета и полосует ладонь канцелярским ножом. Становится чуть легче, но пробка не выталкивается, словно ждет чего-то. Он подходит к раковинам, его немного шатает от пустоты внутри. И в тот момент, когда вода окрашивается красным, заходит Минхёк. Его глаза распахиваются от ужаса, он хватает Чансоба за рукав, оттягивает его выше. Чисто. Шрамы на запястьях старые, с тех пор Чансоб значительно поумнел. - Идиот, идиот, какой же ты идиот, - с паникой в голосе бормочет Минхёк, смывая кровь с ладони Чансоба. Тот держится свободной рукой за край раковины и не протестует. - Пойдем, тебе нужно домой, почему не сказал, - продолжает бормотать Минхёк, промакивая ладонь салфеткой. Кровь проступает на белоснежной бумаге, Чансоб смотрит на эти пятна так, словно не видел ничего красивее. Ему все равно, что Минхёк говорит Хёнщику. Все равно, как тот потом будет объяснять учителям их отсутствие. Он покорно ждет в коридоре, выпадая совсем в альтернативную реальность, забывая, кто он и где находится. Он сдирает запекшуюся кровь, расковыривает ранки, проводя ногтем по свежим порезам. Минхёк почти рычит, вылетая из аудитории и хватая его за руку. Чансобу кажется, что время замирает, позволяя двигаться только ему и Минхёку. Впрочем, Чансоб не шевелится, зато Минхёк носится кругами. С аптечкой, со стаканами, с тарелками. Он явно преувеличивает физический ущерб, нанесенный Чансобом самому себе, но останавливать его не хочется. Поэтому ладонь промыта, смазана антисептиками и перебинтована. Чансоб смотрит на нее и улыбается, представляя, что сломал запястье. Минхёк вливает в него сначала воду, потом травяной отвар, потом что-то вроде бульона. Он закутывает его в плед и прижимает к себе, обнимая. Чансоб закрывает глаза и дышит запахом Минхёка, его слегка подрагивающим теплом. - Ты почему такой идиот? - тихо спрашивает тот, поглаживая Чансоба по голове. - Это ты идиот, - вяло усмехается Чансоб. - Я же не с собой покончить пытался. - Зачем тебе это? Чансоб моргает, но Минхёк не меняет положения, не останавливает свою руку, продолжая обнимать и гладить по голове. - Оно копится внутри, - отвечает он. - Ему нет выхода наружу. Я сверлю дыры в коже, чтобы выпустить это. Понимаешь? Минхёк кивает, а Чансоб не знает, правда ли тот понимает или просто не хочет влезать в дискуссию. - А если выпускать это через рот? - говорит Минхёк. - Ты же можешь говорить со мной. - Никому не интересно то, что внутри у другого, - Чансоб втягивает носом воздух. Сейчас, в кольце рук Минхёка, ему кажется, что все не так болезненно и безнадежно. - Никому не интересна чужая боль. Других любят за счастье, которое они дарят. - По-моему, у тебя внутри болит именно из-за того, что ты так считаешь, - Минхёк осторожно кладет свою руку Чансобу на грудь. - Ты ведь сам всех отталкиваешь, не даешь шансов. - Тебе же вот дал. - Просто я принц, который рожден, чтобы спасать других людей, - улыбается Минхёк. Чансоб тихо смеется. Он засыпает, сползая к Минхёку на колени. Хёнщик удивляется, когда видит Чансоба на следующее утро. - Может, стоило вас раньше познакомить, - улыбается он. Минхёк машет на него рукой, а Чансоб просто удивленно поднимает брови. Тучи расходятся, и Чансоб с неудовольствием делится с Минхёком тем, что скоро станет совсем тепло и придется снять шарф. Минхёк понимает, что ни разу не видел Чансоба без чего-нибудь с высоким воротником, широкого и с длинными рукавами. Даже дома. Когда он спрашивает об этом Чансоба, тот опускает глаза. - Я защищен так. Все это формирует у Минхёка мнение о том, что Чансоб слишком боится напороться на реальную боль от реальных вещей, которая обязательно будет, выйди он в мир. Он слушает, как в ванной шумит вода, и думает о том, что не считает Чансоба психом или тем, кто выдумывает себе проблемы на пустом месте. Минхёку хочется его защищать. Хочется дать понять, что можно пережить любую боль, если ее можно объяснить словами и дать ей выход, выговорив ее. Он встает и идет к ванной. Дверь приоткрыта, и в нее Минхёк видит, как Чансоб, засунув голову под кран с водой, фыркает, держась руками за края раковины. На нем простая белая майка, открывающая худые плечи. Минхёк распахивает дверь и замирает на пороге. Чансоб выпрямляется и удивленно смотрит на него. Справа из-под майки видна непонятная вязь вытатуированных слов, Минхёк протягивает руку и касается их пальцами. Вода с волос Чансоба капает на него, он улыбается. - Знаешь, что я хотел тебе сказать? - произносит Минхёк, медленно поднимая глаза. Чансоб дергает головой, спрашивая «Что?» Минхёк касается руками его щек и целует его. Губы у Чансоба мокрые от воды, удивленно приоткрытые. А Минхёк жмурится, боясь, что сейчас получит болезненный тычок в грудь. Но этого не происходит, поэтому он опускает руки, проводя ими по шее и по плечам вниз, до запястий. Чансоб громко хмыкает, и Минхёк отстраняется. - И что ты имел в виду? - спрашивает он, аккуратно перехватывая руки Минхёка так, чтобы держать его за запястья. - Я хотел сказать, - серьезно говорит Минхёк, - что буду защищать тебя. И не дам случится плохому. И помогу понять, что не только боль реальна. - Потому что ты принц? - почти смеется Чансоб. - Потому что ты дорог мне, идиот, - фыркает Минхёк. Чансоб отпускает его руки, чтобы дотянуться до полотенца. Он вытирает волосы и оставляет его на голове, выталкивая Минхёка из ванны и выходя следом. - И ты будешь целовать меня, пока я не проснусь? - Если захочешь, - как можно безразличней пожимает плечами Минхёк. - А когда проснусь - тоже будешь? - Чансоб с любопытством наклоняет голову, стягивает полотенце и вешает его на спинку стула. - Я не собираюсь тебя ни к чему принуждать, - Минхёку неловко, он складывает руки на груди и опускает глаза. - Я-то, может, и идиот, а вот ты не умеешь врать, - он смеется, обнимая сжавшегося Минхёка, все еще ожидающего удара. - Просто не будет, я гарантирую. - Ну что теперь, - вздыхает Минхёк, улыбаясь и утыкаясь в плечо Чансоба лбом. Чансоб закрывает глаза и видит, как по его стеклянному гробу пошла трещина.