Der Freischutz

Фьюри был против того, чтобы возвращать Зимнему Солдату механическую руку, ради безопасности, но Стив настаивал, и, в конце концов, они сошлись на том, что Старк сделает что-нибудь менее разрушительное и устрашающее. Что-нибудь без красной комми-звезды. Баки было всё равно. Он мог обходиться одной рукой или вообще без рук. Мог не есть, не пить и не спать, но Стив расстроился бы, если б он так делал. Стив расстроился бы, если б он никак не отреагировал, поэтому, Баки поступил так, как поступил бы Джеймс Бьюкинен Барнс: сказал Старку и Фьюри «спасибо за доверие». Джеймса Бьюкинена Барнса он почти не знал, только чувствовал его глубоко внутри. Зимним Солдатом он не мог больше оставаться, но и воспоминания о Джеймсе не возвращались. Баки видел себя глазами Стива, а эти глаза, голубые, честные, не могли знать всей правды. После всего, что с ним делали, «правда» стала для Баки болезненным словом. Он хотел знать о себе всё, но спросить было некого; знания приходили опытным путём. Иногда это было приятно: например, когда он лежал в интенсивной терапии ЩИТ-а, как пациент и заключённый, после их с Капитаном Америкой последнего боя, Стив кормил его с ложечки подтаявшим ванильным пломбиром. Как ребёнка, потому что Баки тяжело было пока глотать твёрдую пищу, а его новому желудку – переваривать. И вот, в очередной раз почувствовав, как что-то молочное, сладкое, холодное соскальзывает внутрь, Баки вспомнил, что любит мороженое. Вспомнил, как впервые протянул мороженщику мокрые монетки, прилипшие к ладони от того, что слишком долго держал их в кулаке. Он рассказал об этом Стиву, Стив улыбнулся ему, и Баки вспомнил, что любит его улыбку. Но об этом говорить, почему-то, не стал. Не вся правда была такой приятной. «Вольный стрелок». Старк сказал, что это «Вольный стрелок». Они были в мастерской. Баки сидел на высоком стуле и терпеливо ждал, пока Старк присоединит руку. Стив стоял, неловко опершись о рабочий стол, и листал какой-то журнал о мотоциклах. Чтобы отвлечься от боли в плече, Баки наблюдал за ним. Непонятный, неясный страх, - страх того, что Стив когда-нибудь будет смотреть на него так же, как на эти мотоциклы, так же, как на механизм, - не давал ему отвести глаз, ему хотелось запомнить это выражение, чтобы потом безошибочно его отличить. Забывшись, засмотревшись, в какой-то момент он перестал замечать музыкальную мешанину, постоянно звучавшую из невидимых колонок и, поначалу, ужасно раздражавшую. Пока не услышал это. Oh, diese Sonne, Furchtbar steigt sie mir empor! Ему показалось, вдруг, что комната стремительно заполнилась водой. Все остальные звуки отдалились, стали глухими, неясными. Стив что-то спросил. Он не расслышал, что. - Есть моменты, когда надо не тупо паять и сверлить, а священнодействовать, понимаешь? – донёсся откуда-то голос Старка. – Немецкая опера – то, что надо. «Вольный стрелок»! Agathen entsagen, Wie könnt' ich's ertragen? Doch mich verfolget Mißgeschick! Сдержанные мужские голоса не имели к Баки никакого отношения, но он узнал их. Всё тело узнало. Он прекрасно понял, что надо делать, но не мог. Никто не давал команды. Его затрясло. Капля пота скользнула с шеи вдоль позвоночника. Старк всё возился с его плечом, но не командовал. Стив – тоже. Для них ничего не произошло, но ведь зачем-то эта песня зазвучала. Зачем-то они включили её. Посмотреть, как он будет мучиться? Он прикрыл глаза обычной рукой, надеясь, что станет легче. Не стало. Хор проник в его голову, напирал в крови и требовал, требовал действий. Но никто не отдавал приказ. Сустав щёлкнул. - А теперь… - начал, было, Тони, но Баки не дослушал. Никто не отдавал приказа, а значит, никто не запрещал ему сбежать от этих звуков, и он сбежал: в два прыжка пересёк комнату, выскочил в коридор, но музыка была и там, Джарвис транслировал её по системе громкой связи. Баки чувствовал, как трясутся колени. Проколоть себе барабанные перепонки, - вот ещё один способ не слышать. Но чем проколоть? Кто-то тронул его за плечо, и он, от неожиданности, осел на пол. Стив. - Баки, что с тобой? От него пахло лосьоном после бритья. Свежевыглаженной рубашкой. И он пришёл, чтобы отдать приказ. - Дай мне приказ, - это был не голос, а почти хрип. Музыка заглушала его. Это Зимний Солдат, не до конца исчезнувший, требовал команды, но Джеймс Бьюкинен Барнс, не мог Стиву это позволить. Он знал, что будет дальше и умирал от стыда, от острой ненависти к себе. Баки не знал, что это за чувства, он столкнулся с ними впервые и снова попытался сбежать. Неловко рванулся вбок, толкнул первую попавшуюся дверь, приземлился в кучу каких-то деталей, обхватил себя руками, будто пытаясь согреться. Бесполезно. Музыка была и здесь. Nein, nein, nimmer trüg' er den Verlust! Nein! Стив зря подошёл. Баки с трудом встал на колени, вцепился в его ремень, в карманы его джинсов. - Прикажи мне… - начал Зимний Солдат, но Джеймс Барнс прервал его на понятном Стиву языке. – Трахни меня… отымей меня… Он мог бы сказать «выключи музыку», но его не учили такому. Его учили подчиняться, мгновенно расслабляться до полной покорности, пока хор селян и охотников выводит свои рулады. - Баки. – Голос Стива был таким уверенным, но в его глубине звучала странная нотка. – С тобой что-то не так, я же вижу. И ты не знаешь, что… Он напряжённо умолк, когда Баки зубами потянул вниз замочек на его ширинке. «Руки!», - кричал где-то, когда-то, какой-то офицер с гибким стеком в руках. – «Не трогать! Никаких рук!». И Зимний Солдат слушался, покорно заводил за спину руки, способные легко свернуть офицеру шею. - Я знаю, что я делаю. – Он старался говорить спокойно, но сам уже умирал от желания; это тоже было запрограммированно. – Сейчас или никогда. Прикажи мне отсосать, прикажи мне раздеться, прикажи мне… Стив попытался расцепить его пальцы, но мельком погладил. Он был горячий наощупь, его лицо и шея алели. - Так нельзя. Мы в чужом доме. Но, когда вернёмся домой, то поговорим об этом, и… может быть… я хочу сказать, если ты не шутишь, если это действительно то, чего ты хочешь, мы попробуем. Баки не дослушал, - просто рванул его штаны вниз, провёл языком по большому, но мягкому члену. Стив вздрогнул, но не отодвинулся. - Ты всегда был какой-то сумасшедший, - тихо сказал он, и в этом голосе было хорошо знакомое Джеймсу обожание и нежность. Он слышал. Слышал даже через речитатив. Даже через хор. – Делай что хочешь, только быстро. Но потом мы поговорим. Стиву нужно было не много: он возбудился мгновенно и переминался с ноги на ногу, будто стесняясь этого. Баки было всё равно. Приказ был отдан. Он не мог думать ни о красоте, ни о том, что, кажется, Джеймс Барнс долго этого ждал. И что Стив, кажется, тоже ждал так же долго. Когда-то, учёные Гидры пытались превратить Зимнего Солдата в берсерка, закодировать его музыкой, особыми словами и фразами, но кто-то, от скуки, ради забавы, переписал код. Кто? Офицер со стеком? Человек, предлагавший молоко? Баки не видел разницы. Он просто обхватывал плоть губами и расслаблял горло, ещё раз и ещё раз. Джеймс на его месте заметил бы, как Стив закрывает глаза и стонет, когда он проводит пальцами по его члену, будто по флейте, гладит бёдра, мошонку. Как по-особенному вздыхает, когда язык Баки ощупывает напрягшуюся под кожей вену. Mein Sohn, nur Mut! Wer Gott vertraut, baut gut! Jetzt auf! In Bergen und Klüften Tobt morgen der freudige Krieg! Может, это с ними уже было? У Баки нет таких воспоминаний, но есть что-то похожее. Что-то про голого, мокрого и тощего Стива на берегу моря. Что-то про белеющую четырьмя сгибами неприличную открытку с голой женщиной в чулках и двух мальчишек, передающих её друг другу. - Баки… Стив никогда раньше не гладил его по волосам. - Всё, что захочешь… потом, - всё, что захочешь… Но Баки ничего не хотел. Только чтоб музыка поскорее закончилась. Это Джеймс Барнс хотел, чтоб Стиву было хорошо, и, поэтому, не остановился, даже когда хор дотянул последнюю ноту. Его мокрые губы саднили и припухли, его руки, - холодная, мёртвая, и живая, человеческая, - двигались сами собой, оглаживая, лаская… И Стив, наконец, тихо охнул, беззвучно вскрикнул, будто загнал занозу в палец, задрожал, стиснув зубы… Только тогда Баки отстранился, сглотнул, и утёр рот тыльной стороной ладони. Он откуда-то знал, что Стиву сейчас станет неловко. Что они, может быть, никогда больше не смогут говорить и вести себя, как раньше. Что кончится это, тёплое, которое называют заботой. Кажется, ему было грустно. Ему. Не Джеймсу. *** Они молчали до самого дома. Потом Стив усадил его на диван и Баки почему-то рассказал ему всё, что помнил. Про темноту, неясный свет и сигаретный дым, про жёсткую клеёнчатую кушетку. Про каких-то офицеров и штатских во фраках. И про «Вольного Стрелка». Про сладкий, нежный хор охотников и поселян. Он видел негодование Стива, он видел ненависть Стива, и то, чего боялся, - разочарование. Джеймс объяснял, перетолковывал ему это чувство: чувство того, что для любимого человека ты так и остался слабым, тощим мальчишкой, на которого встанет только у музыкального зомби. - Если бы я знал, - сказал этот хилый, некрасивый слабак, - Я никогда бы тебе не позволил. - Может быть, я бы тогда умер, - честно признался Баки. – Но я не жалею. Я хочу вспомнить. - Нам нечего вспоминать. – Стив жалко улыбнулся. – Ничего не было, никогда. Баки задумался. Джеймс Барнс знал ответ. Его мысли, чувства, фантазии, о которых Стив не мог знать, не мог ему напомнить, были здесь, стоило только протянуть руку. - Тебе нет. Но здесь… - он коснулся виска. – Только ты. Научи меня делать это без музыки. Джеймс терпеть не мог немецкую оперу. Он вспомнил.