Дина

До того, как стать вампиром, я представляла все как-то по-другому. Ну, вы понимаете: ночь, красивые, вечно молодые существа с томностью во взгляде собираются на великосветский прием, где кружатся в невообразимых нарядах под музыку Шуберта. Или Вивальди… не разбираюсь в классической музыке, кто из них писал вальсы? Конечно, все оказалось не так. Мне было-то всего шестнадцать, когда Рамон предложил. Вы бы отказались, в шестнадцать-то? Вот и я нет. У меня тогда мама умерла, нелепо, по-дурацки как-то – в автокатастрофе. Я только что школу закончила, готовилась к поступлению в институт. Собиралась быть дипломатом, между прочим. А тут – бамс. Не то чтобы я рыдала или истерики устраивала, нет. Кажется. Я вообще плохо помню это чертово лето, только жару одуряющую, почему-то яркий желтый свет и полное одиночество. Ну совсем, знаете, как будто меня кто-то пленкой накрыл и даже звуки внешнего мира доносятся как-то приглушенно. Даже не представляю, как бы я продержалась, если бы не Рамон. Он всегда рядом был, а тут сразу помог – с похоронами, с документами, со всем. Это я потом узнала, что мама была его персональным донором. Доноры так не погибают, вообще-то. По-дурацки. А он не уследил. В другой стране был, не успел – да и куда там успевать, все в лепешку, даже до приезда скорой никто не дожил. А потом, в конце августа, он однажды пришел ко мне. Я открыла сразу, не спрашивая «кто там». Он так на меня посмотрел, что мне даже стыдно стало, странно вообще, мне казалось, что я разучилась эмоции испытывать за последние два месяца. А тут он стоит на пороге, такой весь идеальный — как всегда – и смотрит, как на малолетнюю дурочку. Хотя почему «как». Я растерялась и говорю ему: - Извините. Не знаю почему, тем более на «вы». А он вздохнул, рукой меня так аккуратно отодвинул в сторону и зашел. Там много чего потом было (вы не подумайте), я у него полночи на груди рыдала – ну а что мне еще делать было, он был такой красивый, такой понимающий, а ко мне ни одна сволочь не пришла после маминых похорон. Может, это потому, что я телефон отключила и не открывала никому до этого дня, а тете Лене сказала, что уехала – развеяться. Но все равно они все сволочи. Он ко мне еще месяц два раза в неделю приходил. На третий раз мы пошли гулять, хотя я почти сопротивлялась и почти была против. На четвёртый он пригласил меня в ресторан, и это было почти как свидание, хотя это очень странное свидание, когда твой кавалер к тебе относится как племяннице или к дочери. Я, конечно, читала «Лолиту», я вообще девочка образованная, но вы не подумайте ничего дурного. А потом мы однажды не пошли гулять и он мне все рассказал. И я как-то прям сразу скала «да». Шестнадцать лет, мне теперь всегда шестнадцать лет, и я больше всего боюсь, что так и останусь дурой, которая тогда сказала «да». **** Оказалось, что у них – у нас – очень много всяких ограничений. На солнце не погулять – ладно, сейчас не пятнадцатый век, захочу на солнце полюбоваться – включу телевизор. Но вот все эти «не показывайся на глаза чужим», «не выходи из дома без сопровождения», «не приводи друзей до того, как поешь (можешь не сдержаться)» - было немного обидно. И никаких тебе великосветских приемов. А еще мне зверски хотелось поесть. Мне шестнадцать, я приличная девочка, я только-только открыла для себя многообразие хорошего алкоголя. Я на своем дне рождения впервые текилу попробовала – и знаете, мне понравилось! Не то чтобы я думала, что вся моя последующая жизнь будет наполнена текилой и коктейлями на ее основе, но все равно было обидно. Я как-то спросила у Рамона, почему мы не можем есть нормальную, человеческую пищу. А он плечами пожал и говорит – мы вообще в пище не нуждаемся, девочка. А кровь? – я тогда очень удивилась, потому что крови хотелось постоянно, регулярно, желудок сжимался в голодных спазмах, голова кружилась и накатывала какая-то сумасшедшая ярость – и все это по нескольку раз за ночь. Чрез год примерно прошло, но противно было – не передать словами. - Так что кровь? – спросила я еще раз, потому что Рамон опять зарылся в свои бумаги и не обращал на меня внимания. - А кровь – это не пища. Я продолжала стоять над его столом, и он, наверно, по моему виду понял, что просто так не отвязаться. Вздохнул, встал, обнял меня так заботливо и аккуратно в сторону выхода из кабинета повел. - Понимаешь, нам вообще не надо питаться. Но воздух этого мира для нас ядовит, и единственное, что является антидотом – человеческая кровь. Ты представляешь, сколько бы мы жрали, если бы нам требовалось насытиться, как людям? Конечно понимаю, я вообще понятливая. - Ты бы почитала ту книгу, что я тебе дал на прошлой неделе. Это важно, - сказал он и посмотрел так проникновенно, что никак не отказаться. Он в ту пору был занят, и я редко его видела. Так себе были дни - друзей пока небезопасно было приглашать, а Рамон где-то пропадал целыми днями, и от одиночества выть хотелось. И тогда тоже он меня аккуратно выпроводил, и мне ничего не оставалось, кроме как взяться за ту самую книгу – Историю Киндрет. Книга внезапно оказалась интересной. Еще через неделю я не выдержала и позвонила в службу доставки суши, чей телефон я помнила наизусть еще со времен человеческой жизни: заказала самый-самый большой сет. Чтобы там было все-все-все – ну правда, я роллы и суши очень любила, а вдруг что-то я еще могу есть? Курьера, наверно, редко встречали с таким безумно-радостным лицом и оставляли такие большие чаевые. Хотя кто их знает, курьеров – люди разные попадаются. И нелюди. Рис оказался похож на глину. Я никогда не жевала глину, но, кажется, именно такой она должна быть на вкус. Лосось был склизким и безвкусным. Креветки приятно хрустели на зубах, но проглотить их было совершенно невозможно – словно комок влажной земли. Тунец, краб, угорь, маленькие осьминожки… все абсолютно безвкусно. Даже васаби, который я от отчаяния зачерпнула ложкой и отправила в рот зажмурившись, ожидая взрыва на языке, оказался противной липкой массой, на вкус не ярче вареной бумаги. Зато почему-то маленькие листики нори, в которые завернуты роллы, сохранили для меня хоть какой-то остаток вкуса. Зашедший на кухню Рамон застал меня над разобранной массой – рис, рыба и прочие морские гады вперемешку, полоски нори аккуратно вытащены и сложены рядом. Я медленно, смакуя ускользающие ощущения, пережевывала зеленую водоросль. Очень хотелось крови. **** Если бы не Рамон, я бы свихнулась, наверно. Все эти его «занимайся, это важно», «пожалуйста, не выходи из дома без сопровождения» и прочие, конечно, временами бесили. Я ему однажды так и заявила в ответ на очередное «ты бы поела»: - Спасибо, папочка, я как-нибудь разберусь, когда мне понадобится очередная «доза». Он так странно посмотрел на меня и вышел из кухни, а я осталась сидеть – мрамор, красное дерево, пафос и посреди этого великолепия – я, маленький островок истеричности и глупости. Ой, дууура, - думаю, - кто ж тебя за язык-то тянул… У меня день рождения через несколько дней предвиделся. И сижу я, размышляю, что семнадцать-то мне уже и не будет никогда, так-то, девочка, а тут он со своей кровью. Через полчаса приплелась к нему мириться. Я вообще не умею мириться, знаете. И не видела никого, кто умеет на самом деле, не бросая фальшивое «извини» и не говоря что-то вроде «ну ты же понимаешь, ты сама виновата». Поэтому я просто стояла на пороге его кабинета (все так же: красное дерево, кожа, пафос и я в качестве куска дебила на пороге, ага), пока он не поднял на меня глаза. Наверно, он достаточно хорошо меня изучил, чтобы знать, что я так и буду стоять и молчать, пока не свалюсь, или он не заговорит первым, или, ну не знаю, в нас не врежется метеорит. Поэтому он сам поднялся, подошел ко мне и проводил к дивану, как маленькую. А мне только и оставалось, что позорно разреветься у него на плече. - А почему мы можем плакать? – спросила я, когда основной поток схлынул, и можно было приступать к выжимке его пиджака. Кажется, он ожидал чего-то другого, потому что брови его поползли вверх. - Ну правда, Рамон! Я думала, что мы будем плакать кровавыми слезами, а я даже потею нормально. Ну, меньше, чем раньше, но потею! Почему? - Я тебя не понимаю, Дина. Почему мы не должны потеть? – все еще удивленно спросил он в ответ. И тут я залилась краской, потому что поняла идиотизм того, что собиралась ответить. - Я в книжках читала, - произнесла я, уткнувшись взглядом в свои руки. - Это в тех, что ты притащила на днях? И тут он залился смехом, таким, который я очень давно от него не слышала. Светлым, будто я что-то очень хорошее сказала. Мне сразу улыбнуться захотелось, и я поняла, как соскучилась за последние месяцы по этому смеху и по простому общению, вот как сейчас: сидеть рядом и говорить о ерунде какой-то. - Дорогая моя, большая их часть запущены Даханавар, а проспонсированы нами. Люди все равно будут подозревать о киндрет, всю просочившуюся информацию невозможно скрыть, - пожал он плечами, - так пусть они видят в вампирах кого-то другого. - Оу… Тогда понятно, каким образом некоторые книги набрали такие тиражи. - Местами магия. Но больше грамотного пиара, - усмехнулся Рамон. - А слезы? - Что слезы? А… не знаю. Если хочешь, могу дать тебе доступ к исследованиям асиман, которые у нас есть. Но там много научных терминов… В принципе, - пожал он опять плечами, - причина в итоге одна – магия. То немногое, что есть и у нас. Я не люблю, когда он так мрачнеет. Только что смеялся, и вдруг резко стал грустным и задумчивым, и опять с таким же лицом, как в последние несколько месяцев. Не знаю почему, но я все-таки сказала: - Прости меня. - За что? – кажется, я устроила ему вечер удивления. - Ну… я тебе нахамила… А ты ведь и правда обо мне заботишься… как отец… - Хотелось бы мне быть твоим отцом на самом деле, моя девочка. А у меня не было отца. Ну, вы понимаете, я его видела несколько раз, но он не слишком походил на то, что я слышала в рассказах одноклассниц или видела в семейных комедиях. - Тогда я буду звать тебя папа, хорошо? И он так улыбнулся, будто я ему подарок сделала дороже, чем все его корпорации. Хороший был день.