Три на четыре с половиной

Это случается в понедельник утром. Такао зевает, потягивается, выворачиваясь на кровати, тянется посмотреть время - двадцать минут седьмого, ну и какого он опять проснулся раньше будильника? - переворачивается на бок, и понимает - началось. Мидорима сонно подгребает его к себе, перебирая пальцами на голом животе, горячо выдыхает в затылок и, черт возьми, упирается напряженным членом точно под ягодицы. Такао замирает и медленно вспоминает, как дышать. Мидорима крепко обнимает его поперек груди - теплый, домашний, непривычно человечный и обалдеть какой возбужденный. Он дышит глубоко и ровно, а его стояк все вжимается и вжимается Такао между ягодиц. Такао жмурится и поджимает пальцы на ногах; у него встает, как по команде, а от такой невинной непроизвольной откровенности и вовсе пережимает горло. Приходится вдыхать глубоко, а выдыхать осторожно и длинно, чтобы Шин-чан в ужасе не проснулся и не принял его за припадочного. Такао осторожно кладет ладонь поверх руки Мидоримы и старается аккуратно выбраться из его объятий. Мидорима сонно шлепает губами, чуть поворачивается, наваливаясь сверху, и замирает ладонью на голом бедре - позы поразвратнее и нарочно не придумаешь. Такао тихо стонет, вцепившись зубами в подушку, и трется носом о жесткую наволочку, матеря производителей трусов за длину и плотность продукции. Надо вон, как Мидорима, в юката спать. Так, стоп, а когда Мидорима успел к нему свои халаты перетащить? Такао пытается думать о возникшем вопросе, но прикосновение горячей ладони и теплое дыхание очень мешают пытаться. Из неловкого положения его спасает будильник. Мидорима шумно выдыхает и, потянувшись к тумбочке, одним движением, не глядя, отключает писклявую мелодию. Обалдеть, приноровился. Хотя неловкое положение все же случается: Мидорима замирает, распластав Такао под собой и, кажется, осознает причину его столь тихого поведения. Причина упирается Такао в поясницу и без посторонней помощи исчезать не собирается. - Доброе утро, Шин-чан, - бодро сообщает Такао, неловко подтягивая ногу и сталкивая Мидориму с себя. - Да, доброе, - Мидорима теряется и догадывается откатиться, только когда Такао неудачно заезжает ему локтем в плечо. И тут же судорожно нашаривает очки, потому что Мидорима, смущенный, да к тому же без очков - это совсем уже ненормально. - Я первый в душ, - на правах хозяина дома заявляет Такао, стараясь не поворачиваться боком - благо Мидорима старательно краснеет и не смотрит в его сторону, - выскакивает из комнаты. - Насчет утреннего, - начинает Мидорима, когда они вытискиваются из автобуса, едва не сбивая стоящих на остановке людей. - Да, Шин-чан? - Такао старательно ждет, пока Мидорима меняет цвет с красного на нормальный, и прячет улыбку в вороте пиджака. Для себя он уже все решил, сейчас ему интересно выслушать версию Мидоримы. - Это... - Мидорима мнется, но быстро находит в себе силы продолжить. - Это обычная физиология, не принимай на свой счет. Такао смеется. - Конечно, Шин-чан, зато спать тепло было. Предлагаю в следующий раз опять не брать второе одеяло. Мидорима бросает на него убийственный взгляд. - Такао, это не смешно. - Конечно, Шин-чан, - снова кивает Такао, - когда тебя домогаются таким изощренным способом, это совсем не смешно. Мидорима вспыхивает шеей - ну что за замечательное качество! - и поджимает губы. Мидорима Шинтаро, режим первый - защитный; в случае атаки бросается недовольными фразами и баскетбольными мячами - в обоих случаях точно. Такао выучил дистанцию, на которую безопасно подходить в таких ситуациях. Он вскидывает руки в примирительном жесте и смеется. Но вполне осознает, что теперь у них появилась новая проблема, которую придется решать. Через две недели Такао понимает, что очень переоценил собственные таланты в решении проблем подобного рода: Мидорима позволяет себя целовать, обнимать, случайно проливать на себя воду, потому что "Ой, Шин-чан, я не специально. Хочешь, пойдем ко мне - тут недалеко, а до утра высохнет". Он охотно ведется на любые прикосновения и провокационные взгляды Такао в сторону одноклассниц, но упорно отказывается заходить дальше поцелуев и зажиманий на диване. Вскоре в словаре Мидоримы по соседству с "Разумеется", "Сдохни" и "Такао, не будь идиотом" поселяются недовольное "Такао, прекрати", смущенное "Такао, ну не здесь же" и хриплое, еле слышное "Такао, не надо", после которого Такао каждый раз позорно ретируется в туалет и самозабвенно дрочит, закусывая губу и пересчитывая звезды перед глазами. Проходит еще неделя. Мидорима ходит вокруг и около проблемы и решительно отказывается хоть что-нибудь предпринимать. Такао ходит вокруг и около Мидоримы, строит щенячьи мордочки и даже пытается взять штурмом, но Мияджи, скотина вездесущая, умудряется очень вовремя забыть телефон. Проблема не находит решения, продолжает мучить воображение и очень смущает по утрам. Ровно до тех пор, пока тренер не сообщает, что на каникулах они едут в тренировочный лагерь. На берегу реки. Такао довольно ухмыляется и впервые за последнее время засыпает спокойно. Потому что если возникшая проблема и Мидорима с горящим взглядом - это повод задуматься, то возникшая проблема, Мидорима и речка - это уже почти план. Сначала все идет гладко и по намеченной траектории: - Шин-чан, я занял нам с тобой двухместную комнату. - Такао, положи ключи на место, мы еще не решили, кто где будет жить. - Но семпаай... - Да ладно, пусть берет. Лично я точно не хочу жить в комнате с этими ненормальными. - Я, между прочим, все слышу. - И я тоже. - Шин-чан, обалдеть, смотри, двухъярусная кровать! Можно я на втором этаже? - Разумеется, не я же туда буду лазить. - Шин-чан - бука! А можно я иногда буду спать с тобой? Я тут вспомнил, что высоты боюсь. - О, Господи. - Это значит да? Такао забывает учесть одно - если тренер говорит, что они едут тренироваться, значит, они едут тренироваться. И совсем ничего больше. - Все, я умер, - Такао раскидывает руки и падает на кровать, чуть не стукнувшись головой о второй ярус. Матрац жестко пружинит, качая вверх-вниз, и Такао чувствует, как утекает сознание, быстро, скользко, словно кто-то пробил в его черепе огромную дыру. Ноги и руки похожи на палочки поки - попробуй согнуть, и тут же треснут с громким хрустом. А ведь с момента приезда прошло всего два дня. Такао чувствует себя незадачливым туристом, который вместо солнечного юга улетел на южный полюс. - Через пятнадцать минут обед. Не опаздывать, - у проползающего мимо их двери Ооцубо не хватает сил даже на полноценный приказ - он просто сообщает им информацию и, отлипнув от дверного косяка, идет дальше. Такао ему искренне сочувствует: домики - а точнее домик, который вполне бы мог претендовать на звание пентхауса, но не вышел фасадом - устроен так странно и неправильно, что в первый день они все дружно опаздывают на ужин, потому что теряются и не могут к нужному времени отыскать столовую. Похоже, проектировщик был импрессионистом. Больным на всю голову. А у Ооцубо комната в другом конце спального блока. Такао фыркает, сдувая упавшую на глаза челку, и со стоном переворачивается на живот. Мидорима появляется в дверях через четыре с половиной минуты. - Душ свободен, но тебе лучше поторопиться, - сообщает он, снимая с шеи полотенце и вешая его на спинку кровати. Такао поворачивает голову набок и скашивает глаза - Мидорима стоит у изножья, смотрит недовольно, устало, но терпеливо. Ему тоже тяжело даются эти тренировки: тренер не разрешает ему играть в паре с Такао и все чаще выводит под кольцо. Мидорима злобно сопит, бросает недовольные взгляды и почти с грустью смотрит на дальнее кольцо, но не возражает. Он игрок Поколения Чудес и умеет все. Правда, устает совсем как нормальный. - Такао, слезь с моей кровати. - Еще минуточку, Шин-чан, - Такао трется носом о покрывало, жмурится, прогоняя усталую дрему, и нехотя сползает на пол. До душа - девять поворотов по коридору, идти дольше, чем мыться. Такао окидывает себя оценивающим взглядом, пытаясь понять, действительно ли он такой грязный, чтобы терпеть все это. - Такао, - раздраженно повторяет Мидорима, и Такао не выдерживает - поворачивает и впивается поцелуем в недовольно поджатые губы, быстро, коротко, болезненно. Мидорима вздрагивает, но тут же притягивает за плечи, прижимает к себе и толкается языком между зубами - кто бы мог подумать, что ему так понравится целоваться. - Ты все еще грязный, - Мидорима первый разрывает поцелуй, вручает Такао полотенце и толкает к двери. Такао кивает и выходит. На полпути он останавливается, осторожно трогает языком горящие губы и сжимает ладонью пах. Вот ведь гадство - несмотря на дикую усталость, ему хочется. Хочется до звона в голове. После вечерней тренировки и кросса "по песочку" не то что есть или мыться - жить уже не охота. Такао вот уже десять минут беспардонно тратит воду, стоя под душем и совсем ничего не делая. Руки и ноги не двигаются, как ты их не заставляй, поэтому Такао улыбается своей беспомощности и играет сам с собой в медузу - безвольно болтается под напором воды. - Эй, Такао, ты там помер, что ли? - Даже у Мияджи громкости поубавилось. Обычно он ревет так, что эхом можно сбивать самолеты, а сейчас его голос еле пробивается через плотный водяной гул. Интересно, и как такие тренировки могут помочь им в дальнейших играх - на жалость они давить будут, что ли? Такао громко отфыркивается, устало взмахивает руками, решает, что он уже чистый, и выключает воду. За стеной Мияджи лениво переругивается с Ооцубо - голоса наваливаются внезапно, стоит только замолкнуть воде. Что они там делят, Такао понять не успевает - Мияджи замолкает как-то очень неожиданно, словно что-то захлопывает его, как тюбик. Такао улыбается и уже решает пойти узнать, что это за метод такой удобный, как слышит тихий приглушенный стон, от которого подпрыгивает сердце. Такао поскальзывается и хватается рукой за мокрую стену. Ему показалось, ему просто показалось, потому что такое... Да быть такого не может. Такао осторожно открывает щеколду и толкает дверь. Голос у Мияджи хриплый, словно прокуренный - Такао бы точно поверил, что он курит, если бы самолично не слышал, как тот наорал первакам целую лекцию о вреде курения. Он постоянно срывается и звучит настолько тихо, что получается различить только "придурок" - трижды, дважды - "устал, как собака" и в самом конце - "не могу терпеть". На секунду становится страшно, что "не могу терпеть" начнется прямо здесь, но Ооцубо звонко хмыкает, а потом тихо хлопает дверь. Такао быстро утирается, наматывает полотенце вокруг бедер, хватает одежду в охапку и вылетает из комнаты. Усталость забыта, а сердце бьется, как ненормальное, пока Такао несется длинными коридорами, стараясь не заблудиться в потемках. Разгуливать вечером в таком виде прохладно и немного страшно - мало ли кто увидит - но Такао слишком боится потерять настрой, чтобы заботиться о таких мелочах. - Шин-чан! Мидорима поднимает голову и застывает; недонесенная пилочка замирает над правой рукой. Взгляд у Мидоримы - горящий и светлый, как каленое стекло; он отчетливо темнеет и не предвещает ничего хорошего. Такао медленно, словно боясь спугнуть, опускает руки и плюхает вещи на пол бесформенной кучей. Мидорима кладет пилочку на табурет, и его взгляд становится совсем страшным. Такао даже кажется, что его сейчас либо выкинут из комнаты, либо разделают этой же самой пилочкой. Но Мидорима только тяжело сглатывает и стягивает футболку. Такао толкает к нему, как на волнах. Полотенце сползает и путается в ногах, мешая и стягивая движения, волосы лезут в глаза, руки дрожат от холода, и Такао падает на кровать, попадая губами в переносицу, и быстро находит губы Мидоримы. Мидорима горячий, просто раскаленный - или он успел настолько замерзнуть? - он пахнет травяным шампунем и, кажется, сходит с ума. Потому что впивается пальцами в бедра до синяков, потому что слепо шарит руками по голой спине, потому что кусает нижнюю губу, больно, как никогда раньше. Такао с каким-то детским восторгом думает, что нашел-таки способ довести Мидориму до ручки. А потом его опрокидывает на кровать, горячо вжимает в матрац, и мысли вылетают из головы плотной сплошной струей. Становится тепло, сладко и предвкушающе тянет низ живота. - У тебя десять секунд, чтобы передумать, - сообщает Мидорима. Он нависает сверху, большой, тяжелый, темно-оранжевый в неверном свете лампы. У него запотевают очки и дрожат руки. Такао любуется половину отведенного времени, а потом тянется руками к его трусам. Мидорима тихо шипит, когда холодные пальцы касаются кожи, и падает на локти - матрац пружинит под двойной тяжестью, и Такао проезжается стояком по животу Мидоримы, и снова, и снова, и вздрагивает, когда Мидорима громко и как-то отчаянно стонет ему в шею. Такао не понимает, почему Мидорима так неожиданно соглашается - может и ему чистый воздух ударяет в голову, или у него, наконец, заканчивается терпение, или просыпаются гормоны. Но то, что сейчас, здесь, в маленькой комнатке размером три на четыре с половиной происходит что-то грандиозное, осознает очень четко. Особенно когда Мидорима проталкивает под него ладони и стискивает ягодицы. - Твое время закончилось, - шипит он и впивается губами под подбородок. Такао вскрикивает и крепче стискивает его ногами, откидывает голову, подставляясь жадному взгляду и голодным жалящим поцелуям. Мидорима накрывает его всего, тяжелый, жаркий, с горящим взглядом и сухими жесткими губами, больно царапающими шею. Он ритмично вжимается членом в пах Такао и коротко выдыхает через стиснутые зубы, когда Такао подается навстречу. Его пальцы мнут ягодицы, оттягивают в стороны, трогают сжатые мышцы, и Такао никак не может заставить себя расслабиться, зажимается, как перед прыжком с вышки. Потому что страшно - видеть такого Мидориму страшно. И возбуждает до одури. - Шин-чан, подожди, - Такао подается вперед, когда пальцы давят сильнее, раздвигая мышцы и втискиваясь в анус. Мидорима судорожно выдыхает, надавливает подушечкой большого пальца на бедро, проводит с нажимом и поднимает лицо. - Я тебя предупреждал, - он хрипит и облизывает пересохшие губы, и от его самообладания остается только тонкая ярко-зеленая полоска вокруг расширенных зрачков. - Предупреждал, что... - Ннн, Шин-чан, не на сухую же, - Такао вжимается в него всем телом, приподнимаясь на локтях, и, обхватив коленями, опрокидывает на спину, умудряясь не свалиться с кровати и не удариться об верхний ярус головой. Мидорима сдавленно охает, но послушно замирает, пряча дрожащие пальцы под сбившееся к стене одеяло и недовольно сверкая стеклами очков. Такао некоторое время просто разглядывает его, запыхавшегося и раскрасневшегося, со спущенными до середины бедер трусами и прижатым к животу членом. Мидорима перехватывает его взгляд, растерянно открывает и закрывает рот, словно задохнувшись, и отчаянно краснеет, отворачивая лицо. И Такао не выдерживает - прижимается языком к ямочке между ключицами и ведет вниз, собирая горько-соленый вкус. Тело Мидоримы прошибает крупная дрожь, он сдержанно выгибается, мучительно длинно выдыхает, сглатывая стон, и вцепляется пальцами одной руки в одеяло, а другую кладет Такао на макушку. Такао хмыкает и стряхивает с головы тяжелую ладонь, отмечая, как Мидорима нервно перебирает пальцами, скребет ногтями по простыне. - Такао, - едва удается различить собственное имя в сбившемся шепоте. Такао вскидывает взгляд - Мидорима мечется затылком по подушке и кусает губы. Невозможное зрелище. Такао прижимается губами к его животу и сдавленно сладко стонет, трогает языком редкую поросль темных мягких волосков и обхватывает пальцами яркую, влажно блестящую головку. Мидорима напряженно замирает, и в следующую секунду толкается бедрами вверх, проезжаясь членом по щеке. Такао смеется, прижимая его бедра к кровати. - Шин-чан таакой нетерпеливый, - доверительно сообщает он. Мидорима обжигает недовольным взглядом и нервно поправляет сползшие очки. - Такао, если ты сейчас не сделаешь что-нибудь, - начинает он и глотает слова, когда Такао сжимает пальцами головку и оттягивает кожу. Такао смотрит, как из щели выступает мутная капля, наклоняется и осторожно собирает ее языком, прислушиваясь к ощущениям. Во рту мгновенно расцветает яркий пряный вкус, а Мидорима каменеет бедрами и начинает дышать тяжело, со свистом, будто у него только что отказало сердце. Такао ухмыляется и неглубоко берет в рот, придерживая Мидориму за бедра. Оказывается, это достаточно сложно - посасывать крупную горячую головку, не царапая нежную кожу зубами, и одновременно не забывать дышать. Такао упоенно гладит языком гладкую бархатную кожу, плотно обхватив ствол губами, и не может отвести взгляд от лица Мидоримы, на котором застыло мучительно-восторженное выражение. Такао с влажным чпоком выпускает головку изо рта, проводит пальцами по стволу вверх-вниз, и снова вбирает в рот, медленно пропуская член глубже, до самого горла. Мидорима обмирает на выдохе, у него начинают дрожать бедра, судорожно поджимаются пальцы на ногах, а из груди вырываются тихие обрывочные стоны, пока Такао продолжает все глубже и глубже насаживаться горлом на его член. - Такао, - на затылок ложится тяжелая влажная ладонь, давит, толкает еще ниже. Такао недовольно мычит, вибрация отдается в горле горячей соленой дрожью и словно перетекает в тело Мидоримы - по его бедрам проходит короткая судорога. - Такао! Такао испуганно и резко отстраняется, кашляет и трет рукой горло. Господи-боже, сколько ж неловкости, а ведь он готовился, пересматривая ролики в интернете и представляя, как будет проворачивать все это вместе с Шин-чаном. - Все в порядке? - Мидорима приподнимается на локтях, и от его горящего голодного взгляда Такао прошибает холодным потом. - Ага, - он притирается кожей к коже, дрожа и вызывая ответную дрожь, и лезет целоваться. Мидорима странно замирает, неловко скользит языком по языку, и только через несколько секунд до Такао доходит - пробует. У их поцелуя сейчас его вкус. И от этого окончательно сносит крышу. Такао неловко сползает с кровати и поднимается на ноги. Мидорима тут же спихивает все одеяло в ноги и окончательно выпутывается из трусов. - Что ты делаешь? - он смотрит снизу вверх и часто-часто сглатывает, и у Такао отчаянно сводит живот, а в груди собирается комок болезненного густого жара. Он быстро нашаривает у себя под подушкой смазку, демонстрирует Мидориме и победно улыбается. - Ты подготовился заранее? - Никто не может долго противиться моему обаянию, - Такао передергивает плечами, отворачивается, чтобы подставить тюбик под свет, и начинает возиться с наклейкой на крышке. Черт, надо было сразу содрать. Отчаянно хочется коснуться себя, член стоит так, что от боли уже подгибаются колени, и Такао с облегчением выдыхает, когда упаковка, наконец, сдается под дрожащими пальцами. - Ты слишком самоуверен, - позади скрипит кровать, и бедра обнимают горячие руки. Мидорима притягивает его к себе и прижимается губами к копчику. - Вау, - Такао с трудом удается не выронить тюбик из рук. Мидорима одной рукой держит его поперек бедер, а другой оттягивает ягодицу и жестко проводит пальцем по расселине. У Такао резко слабеют ноги, словно вся усталость после тренировок настигает его тело только сейчас. - Шин-чан, я сейчас упаду, - честно признается он, и Мидорима перехватывает его за руку и тянет на кровать. Такао забирается с ногами, прижимается грудью к груди и вжимает Мидориму спиной в стену, вкладывая в ладонь тюбик со смазкой. Несколько секунд сомневается, а потом стягивает очки и откладывает на табурет. Мидорима слепо щурится и недоверчиво глядит на тюбик в руках. Такао вопросительно вскидывает бровь. - Я думал, ты захочешь быть сверху, - Мидорима смотрит мутным поплывшим взглядом, и Такао не находит в себе сил рассмеяться. - Неужели ты мне разрешил бы? - Он разворачивается, коротко целует Мидориму в губы и ложится грудью на кровать, заставляя себя расслабиться. Несколько секунд ничего не происходит. Мидорима тихо и часто дышит, а потом щелкает крышка, влажная от пота грудь прижимается к спине, а горячий шепот ошпаривает шею. - Как знать. Жесткое колено толкается между бедер, заставляя развести ноги шире, входа касаются скользкие пальцы, и, не успевает Такао испугаться, один из них толкается внутрь. Такао инстинктивно сжимается и вцепляется зубами в запястье. - Тебе лучше расслабиться, - голос у Мидоримы дрожит, как и пальцы, гладящие по пояснице. Такао сглатывает кислое паническое чувство страха. Это же Шин-чан, напоминает он себе, но мышцы все равно сводит, когда Мидорима двигает пальцем и сгибает его внутри. Когда пальцев становится три, Такао накрывает окончательно - он дергается вперед, пытаясь соскочить, но Мидорима крепко впивается в бедро и тянет на себя. - Такао, прекрати, - рваное дыхание трогает шею, - ты же сам этого хотел. Он касается губами верхних позвонков и массирует пальцами неподатливые мышцы, медленно, размеренно, и Такао постепенно успокаивается, утыкается лбом в подушку и стыдливо краснеет. Он ведь действительно сам хотел, и дергаться теперь, когда Мидорима гладит его шею и осторожно растягивает, - просто верх идиотизма. Такао жмурится и расслабляется, мышца за мышцей. Касания пальцев, больше не приносящие дискомфорт, возбуждают, и член снова напрягается, пачкая простыни. Такао приподнимает бедра, прогибаясь в пояснице, и Мидорима неожиданно стонет и, похоже, все-таки бьется головой о верхнюю кровать. - Шин-чан, осторожнее. - Замолчи. Такао ухмыляется, изгибается, и тело прошибает волной острого пронзительного удовольствия. Такао распахивает глаза и удивленно стонет, ощущая по загнанному дыханию, как окончательно теряется Мидорима. И все равно, когда пальцы пропадают, приходит странное облегчение, что все уже закончилось - удовольствия для первого раза ему хватило с лихвой. Но Мидорима с нажимом проводит раскрытой ладонью по позвоночнику, заставляя выгнуться еще больше, и раздвигает ягодицы. Такао перестает дышать, чувствуя, как он приставляет головку к растянутому входу, наваливается сверху и медленно проталкивается внутрь. Мышцы сводит болью, запоздало накрывает мыслью, что у Мидоримы слишком большой и целиком принять его просто не получится, и Такао в ужасе дергается, неосознанно насаживаясь еще глубже. - Шин-чан! Наверное, Мидорима принимает это за разрешение - вцепляется в плечо и дергает на себя, вламываясь одним длинным плавным движением. Боль распарывает тело, распирает, давит изнутри. Крик застревает в горле, и Такао давится слезами, которые не может удержать. - Шин-чан, подо... Мидорима оглушительно стонет ему в затылок, оттягивается и снова толкается вперед, не давая времени привыкнуть. Такао всхлипывает и бьется в цепких руках, уходя от раздирающих толчков, но Мидорима слишком тяжелый и слишком сильный, он легко пластает его под собой, наваливаясь всем весом, и исступленно гладит по животу, бокам и бедрам, повторяя бесконечное "Такао, Такао, Такао". Пот разъедает глаза - Такао жмурится и дрожит, вцепившись зубами в кулак. Он сам этого хотел, он же сам этого хотел... Господи, пусть оно поскорее закончится. Пальцы впиваются в подбородок, и Такао захлебывается воздухом. Мидорима прижимается дрожащими губами к его рту с такой силой и отчаянием, словно боится потерять, толкается языком и стонет, распахнув безумные глаза. Изображение плывет, но Такао видит его слишком близко, чтобы что-что упустить: огромный пульсирующий зрачок, искривленные наслаждением губы, капли пота над верхней губой и на виске, прилипшие ко лбу волосы. Такой Мидорима не похож даже на себя во время игры - он вообще на себя не похож. Открытый, наслаждающийся, отпустивший себя - Такао жадно впитывает его образ, запоминает до мельчайших деталей. Но тут Мидорима толкается совсем глубоко, и внутренности ошпаривает, выжигает болью, а перед глазами темнеет. Такао кажется, он падает в глубокую-глубокую яму, полную звенящих стонов и ярких огненных вспышек. Когда он приходит в себя, Мидорима уже спит, прижавшись спиной к стене и уткнувшись ему носом между лопаток. Даже одеялом не догадался накрыться. Такао хмыкает - Шин-чан такой Шин-чан - и тянется к изножью, как тело простреливает острой пронзительной болью, и приходится сцепить зубы, чтобы не заорать. Между ног тянет высохшей спермой - Такао осторожно трогает себя между ягодиц - и тут же с тихим шипением отдергивает руку. На пальцах - белое крошево, крови нет. Такао, шипя и морщась, сползает с кровати, подбирает еще влажное полотенце и с грустным сожалением глядит на шорты с футболкой. После долгих сомнений мысль, что все равно уже все спят, перевешивает все остальные, и он наматывает полотенце вокруг бедер и с чистой совестью решает идти прямо так. До душа он доходит на чистом упрямстве: усталости нет, но все тело ломит так, будто он отыграл в защите целый матч. Как минимум - против Мурасакибары. В душевой комнате темно, прохладно и сыро. Такао, стараясь не делать лишних движений, выпутывается из полотенца и заходит в кабинку, замечая, что на полочках нет даже мыла. Горячей воды, как выясняется, - тоже. Ледяная вода неприятно щиплет кожу, но помогает прийти в себя. Такао быстро моется, стирая с бедер мутные подтеки, и на выходе уже привычно улыбается своему отражению в зеркале. Правда, почему-то только одним уголком губ. Мидорима хмурится сквозь сон, когда Такао включает свет, чтобы не споткнуться. Часы показывают половину третьего, а спать почти не хочется - Такао представляет, как будет забираться на второй ярус, и желание пропадает окончательно. Он подходит к кровати - в комнате три на четыре с половиной это можно сделать за два с небольшим шага - и накрывает спящего Мидориму одеялом - в домике не холодно, но мало ли кто может заглянуть - незачем им видеть такую красоту. Потом стягивает с кровати собственное и, закутавшись, с ногами забирается в кресло. Жесткая ткань неприятно касается чувствительной кожи, но это даже к лучшему - будет сложнее уснуть. Такао кладет подбородок на колени и думает, что это странно - все, что случилось - странно. Очень и очень. Потому что любовь, по законам жанра, должна помогать, лечить израненные органы и пятое-десятое. А у него случилось даже хуже, чем у актеров в порнушке, которые уж точно ни фига друг друга не любят, зато задом вертят так, что иногда начинает укачивать. Такао обижается на глупые стереотипы, на бездарных актеров, на наивного себя и все-таки проваливается в сон. - Вы охренели столько спать! Такао вздрагивает, открывает глаза и натыкается взглядом на злое лицо Мияджи. Тот переводит недовольный взгляд с него на сонного Мидориму, нашаривающего рукой свои очки, и неожиданно ухмыляется. - Что, Такао, сторожишь? Мидорима кидает недоуменный взгляд на сжавшегося в кресле, еще не до конца проснувшегося Такао и поджимает губы. - Выйди отсюда. - Чего? - Мияджи чуть не подпрыгивает, и Такао мысленно завидует его способности восстанавливаться так быстро. - Да вы время видели? - Выйди отсюда, - спокойно повторяет Мидорима, и у Мияджи от такой наглости перекашивает лицо. - Я ведь не поленюсь и найду ананас, - обещает он, прежде чем хлопнуть дверью. Такао хочется рассмеяться, но все тело скручивает нудной колючей болью - лишний выдох трудно сделать. Но, пересиливая себя, он все же жалуется: - А ведь он действительно найдет, Шин-чан. - Не сомневаюсь, - отвечает Мидорима, и из его взгляда исчезает настороженность. Такао давно научился отводить его подозрения по поводу своего состояния. Они одеваются, не глядя друга на друга, и Такао почти этому рад: можно морщиться и хмуриться, и даже незаметно закусить щеку. В столовую они почти бегут - по крайней мере, Такао так точно. Задний проход тянет и саднит, есть не хочется совсем, но Такао упрямо шагает вперед, считая шаги. Сто пять, сто шесть... Кто-нибудь, поотрывайте этим проектировщикам руки. - Доброе утро, простите за опоздание, - он останавливается в дверях и, получив хмурый кивок от тренера, плюхается за свой стол. Со всего размаху - так, что искры из глаз. К горлу подкатывает тошнота, а подсознание, хрипло завывая, обзывает его мазохистом. - Мияджи-семпай, ананасов не было? - Заткнись и ешь, - буркает Мияджи. Видимо, не было. - И вам приятного аппетита, - смеется Такао, с трудом втискивая палочки в деревянные пальцы. Мидорима смотрит на него со странной смесью удивления и сочувствия, но ничего не говорит и молча принимается за свой завтрак. Такао тычет палочками в омлет и глядит на него с усталым подозрением. Тот, кажется, делает то же самое и даже собирается ударить его в нос - все приближается, приближается, приближается... - Эй, - жесткая ладонь упирается в плечо. Такао распахивает глаза и с ужасом понимает, что только что чуть не упал лицом в собственный завтрак. А Ооцубо, нависнув над столом, все еще держит его за плечо. - Все нормально? Конечно, хочет сказать Такао, как нельзя лучше. Река, песочек и свежий воздух - что еще может быть нужно растущему организму? Не получается. Ни слова сказать не получается: желудок скручивает спазмом, и приходится со всех ног бежать в ближайший - Господи, ну что за лабиринт, у вас тут случайно Минотавр не водится? - туалет. Его выворачивает вчерашним чаем, живот отчаянно сводит, между ног пульсирует раздирающей болью. С трудом удается сдержать слезы - Такао глотает душный ком, когда слышит торопливые шаги за дверью, давится, и его снова рвет. - Ты где умудрился так... - Ооцубо выразительно кивает. Большой и растерянный, он смотрится крайне глупо в этом кафельном безобразии, обозначенном в прейскуранте как биотуалет. - Отравился чем-то, что ли? Такао кивает. Пусть думают, что отравился, - главное, чтобы не узнали, чем. Ооцубо хмурится, подхватывает его подмышками и помогает дойти до постели - оказывается, Такао умудрился сигануть аж до спальной зоны, так что идти приходится совсем не много. Его укладывают на кровать, меряют давление и температуру и шлепают на голову холодный компресс. Такао морщится и нервно поджимает пальцы на ногах: лежать в таком положении больно, а ощущение холодных капель на висках почти сводит с ума. Но если содрать тряпку и, перевернувшись на живот, приложить ее по назначению, его вряд ли поймут. Ооцубо, продолжая хмуриться, выговаривает ему за невнимательность, назначает штраф за будущие тренировки и велит отдыхать. Такао улыбается и старается незаметно развести ноги, чтобы облегчить боль. К счастью, лежать долго не приходится: за последующие несколько часов он успевает два раза сбегать в туалет. Еще два раза - сходить и один - сползать. К обеду ему кажется, что вместо ног у него - оголенные провода с питанием за тысячу вольт. Он сидит на холодном кафельном полу, уткнувшись лбом во влажный бочок, и не знает, как будет ползти обратно. Но подняться удается с первого раза, значит, силы еще есть. Такао сжимает зубы и делает первый шаг. Тут идти-то два поворота. К середине коридора он думает, что поворотов на самом деле намного больше, просто он их так удачно проскакивал в предыдущие разы. К третьему развороту ноги все-таки подкашиваются, и Такао сползает вниз по дверному косяку и плюхается на пол прямо перед чьей-то дверью. Как собачка. Верный-верный друг Такао Казунари. Кому-нибудь дать на счастье лапу? - Ты должен был сразу позвать, - раздается недовольное над ухом, и Такао вздрагивает. Уже в следующую секунду его вздергивают на ноги и бесцеремонно волокут в сторону спальни. Поясницу простреливает болью, ноги не слушаются, и Такао кажется, что кто-то откусил нижнюю часть его тела, и теперь на полу остаются длинные кровавые следы. Эй, Шин-чан, что ты делаешь, тебе же потом убирать! Мидорима без особой нежности сгружает его на кровать и смотрит, пока он уляжется - на спину, чтобы без лишних подозрений. Он же у них отравился. - Спасибо, - Такао улыбается и заглядывает Мидориме в глаза - тот и не пытается отвести взгляд, но на улыбку не покупается. Садится на стул возле стены и теребит пальцами отошедший кончик пластыря. - У вас же, вроде, тренировка... - Такао бросает взгляд на часы. Полпервого. Ну да, кончилась двадцать минут назад. - Это... - Мидорима прочищает горло и поправляет очки. - Это из-за вчерашнего? - И смотрит своими невыносимыми зелеными глазами, настойчиво и прозрачно - бутылочное стекло с искристо-шипящим на самом дне. Такао теряется, отводит взгляд и скрещивает ноги в лодыжках. Мидорима удовлетворенно кивает. - Такао, - снова начинает Мидорима, - я не хотел вчера... сделать тебе больно. - Шин-чан... Горло перехватывает толстым слоем душной, ненормальной нежности, и Такао просто не знает, что сказать. Что вообще говорят в таких случаях? По закону жанра - кидаются на шею и клянутся в вечной любви. Вот только Такао не кисейная барышня, а Мидорима совсем не тянет на героя девичьих романов - даже самого захудалого. Да, боже, даже Такао больше барышня, чем Мидорима - герой. Такао теряется, прочищает горло. - Да брось, тебе же понравилось, - и не находит ничего лучше, чем перевести все в шутку. Прекрасная пародия на эмоции, Шин-чан, ха-ха, отличная попытка. Но Мидорима смотрит серьезно и продолжает теребить кончик пластыря: нервничает. - Глупо было даже пробовать, - наконец произносит он и, прежде чем Такао успевает хоть как-то среагировать, выходит из комнаты. В комнате три на четыре с половиной для этого нужно чуть больше пары секунд. Такао устало опускает голову на подушку и тяжело вздыхает - нос забивается запахом Мидоримы и вчерашней ночи. Мягко окутывает усталость; Такао еще десять минут разглядывает пружины на верхней кровати, но потом все же засыпает. Просыпается, когда Мидорима возвращается в комнату - уже вечером, после тренировки и даже после ужина. Тот приносит с собой запах солнца, прожженного песка и бутылку минералки, и, пока Такао с наслаждением пьет холодную соленую воду, успевает исчезнуть из комнаты. Человек-сюрприз, блин. За последние четыре дня Мидорима умудряется перещеголять годовую норму странностей. - Ты как? - Ооцубо всегда ходит громко, но Такао все равно подпрыгивает на кровати и с тихим стоном падает обратно - желудок скручивает сухим спазмом, тошнить уже больше нечем, если только минералкой. - Умираю, - жалуется Такао. - Совсем охренел! - доносится вопль из коридора, и Ооцубо морщится. - Мияджи, перестань. А ты, - он поворачивается уже к Такао, - выздоравливай. Такао улыбается и кивает. Золотое правило непонятных ситуаций - улыбайся и кивай. Ооцубо устало ерошит волосы и уводит с собой недовольного Мияджи - Такао уверен - до утра, точно. Такао ухмыляется собственным мыслям и не замечает, как снова проваливается в дрему. Из мира шумящих трибун, мотоциклов и уличных гонок его выдергивает осторожное прикосновение прохладных пальцев ко лбу. Такао довольно стонет и открывает глаза - и оказывается нос к носу с Мидоримой, который тут же краснеет и отводит взгляд. - О, Шин-чан, по какому поводу смущаемся? - Я проверял, спишь ты или нет, - невпопад отвечает Мидорима и краснеет еще больше. Такао становится весело. - Ну и как? Сплю? - Прекрати паясничать, пожалуйста. - Мидорима откашливается, и Такао замечает у него в руках маленькую пластмассовую баночку. - Э... Шин-чан? - Это мазь, она должна помочь, если ты... позволишь, - и Мидорима краснеет аж до самых ключиц - дальше в вырезе футболки просто не видно. - Аа... - Такао шумно сглатывает и, кажется, краснеет тоже. - Мазать нужно... там? - Ну разумеется, - Мидорима садится рядом с ним на кровать и кладет ладонь на пояс шорт. - Если ты хочешь. Звучит как предложение и вопрос одновременно. Такао заглядывает Мидориме в глаза и очень медленно кивает. Сердце неожиданно подскакивает к горлу и приходится откашляться, чтобы случайно не задохнуться. Мидорима стягивает с него шорты вместе с трусами, и Такао неожиданно становится стыдно, очень-очень стыдно. За россыпь ярко-розовых отпечатков на животе и в паху, за багровые синяки на бедрах, за то, что он лежит перед ним, такой болезненно открытый и беспомощный, и боится поднять глаза. Мидорима хмурится, поправляет очки и вдруг прижимается к одному из синяков губами, и в его прикосновении столько сожаления, столько запоздалой нежности, что у Такао поджимаются пальцы. - Шин-чан, это смущает, знаешь ли, - бормочет он и задыхается, стоит Мидориме провести по синяку языком. - Шин-чан, не надо. - Тебе неприятно? - настороженно спрашивает Мидорима и поднимает раскрасневшееся лицо. В его взгляде больше нет вчерашнего голода, только ожидание и что-то разноцветно-мутное на самом дне, чему Такао боится давать определение. - Нет. А тебе? - Если бы мне было неприятно, я бы не стал этого делать, - резонно замечает Мидорима и снова прижимается губами к следам на бедрах. Такао полузадушено всхлипывает и откидывает голову, пряча лицо в сгибе локтя. Его ведет от таких простых движений, чувствительная кожа горит под влажными прикосновениями и покрывается мурашками. Теплые пальцы касаются ануса, в комнате раздается резкий запах трав и меда, и Такао неосознанно сжимает ягодицы. - П-подожди, Шин-чан. Пальцы мягко надавливают на вход и замирают. Мидорима гладит его бедро длинными успокаивающими движениями и никуда - слава тебе, господи! - не торопится. Хотя частое дыхание выдает его с головой. - У тебя тут все опухло, - Мидорима пододвигается выше и прижимается шеей к бедру Такао. Пульс бешено колотится о кожу, кадык тяжело дергается, а о тихий голос можно ножи точить: тот хрипло-шершавый и неровный. - Расслабься, пожалуйста. Такао поджимает живот, длинно и медленно выдыхает и чувствует, как палец толкается внутрь. Не больно, просто немного тянет, приглушенно и отдаленно. Такао вдыхает и выдыхает, расслабляя ягодицы. Палец трет чувствительные стенки, осторожно, почти не ощутимо, а Мидорима все трогает губами его бедра и живот, и Такао ведет с этих прикосновений. Он кусает губы и жмурится, прогоняя тяжелый жар, застилающий глаза. Мидорима судорожно выдыхает, добавляет еще один палец и проезжает точно по простате. Такао перетряхивает, подбрасывает вверх, словно он очень долго падал в воздушную яму и, наконец, смог выбраться. Он вскидывает бедра и стонет, закусив губу. - Тише, Такао, - Мидорима прижимает его к кровати и гладит по бедру, животу, плечам - Такао чувствует, как у него дрожат пальцы. - Не закрывай лицо, - просит он, - я хочу тебя видеть. И отводит руку Такао от лица. Жар заливает щеки, Такао жмурит глаза и дергается, но Мидорима не дает отвернуться: кладет руку на щеку и поворачивает голову, заставляя смотреть в глаза. Пальцы движутся внутри размеренно и четко, и у Такао звенит в голове. Слишком горячо, слишком много прикосновений. - Шин-чан, - жалобно всхлипывает Такао и разбрасывает ноги. Мидорима хрипло стонет и мотает головой, разводит пальцы внутри, задевая, касаясь, трогая. Его трясет, по телу проходят короткие частые судороги, а над губой постоянно собираются капли, которые он то и дело слизывает. Такао мечется по кровати, стонет, кусая пальцы, и бесстыдно вскидывает бедра. Он больше ни за что не поверит, что у Мидоримы никогда и ни с кем не было, потому что тому, что творят его пальцы, вряд ли можно научиться с первого раза. Такому вообще вряд ли можно научиться - вот кто бы мог заподозрить Мидориму в подобных талантах? Когда они стонут одновременно, Мидорима вздрагивает, вжавшись лбом ему в пах. - Не могу, - горячее дыхание трогает яички и основание члена, и Такао замирает - на грани, совсем-совсем близко. От подступающего оргазма внутри взрываются большие кислородные шарики и бьется дыхание, а Мидорима все шепчет и шепчет: - Не могу больше, Такао. Хочу... Не могу. - Шин-чан, - Такао подцепляет вскинувшееся лицо за подбородок и тянет, пластая на себе тяжелое тело. Словно давая разрешение. Мидорима дробно выдыхает и вцепляется в свои шорты. Они раздевают его вдвоем, путаясь в пальцах и завязках и ни на секунду не разрывая поцелуй. Такао достает член Мидоримы из трусов, и тот охает и толкается бедрами. Большой, опасливо думает Такао, черт, какой большой. Но Мидорима всхлипывает ему в ухо, и все мысли вылетают из головы. Их члены трутся друг об друга, горячо, скользко и как-то слишком правильно, чтобы продержаться долго. Кажется, их обоих трясет - колотит так, что комната скачет перед глазами. Поэтому когда Мидорима подхватывает его под колени, Такао качает куда-то вверх, и он плавно насаживается на член. Глаза обжигает водой и солью, сверху придавливает горячей тяжестью - Мидорима прижимается грудью и трогает губами уголки глаз. Бормочет бессвязно: - Все хорошо... Тише... Все хорошо. И начинает двигаться. Такао вскрикивает. Это хорошо. Настолько хорошо, что его на мгновение ослепляет, а потом что-то внутри трескается, и удовольствие обрушивается оглушительной, как цунами, волной. Такао стонет и пытается закрыть рот руками, но почему-то все время натыкается на губы Мидоримы, и поцеловать их в тот момент кажется самым правильным из всего, что только можно придумать. Поясница горит, голова наполняется стонами Мидоримы, скрипом кровати и влажными шлепками, и Такао кричит, потому что терпеть все это - выше его сил. Откуда-то снаружи доносится торопливый бессвязный шепот Мидоримы, жесткие пальцы накрывают член, и все взрывается. Такао думает, что, если завтра все-таки наступит, нужно будет обязательно повторить. А еще - сказать Мидориме, что у него одурительно красивый голос. - Вы, блин, затрахали просыпать завтрак. Я вам в няньки не нанимался, и вообще... - Мияджи резко замолкает. Такао с трудом разлепляет один глаз и сонно жмурится. Мияджи смотрит на него круглыми глазами и хватает ртом воздух, как большая желтая рыбина. Такао моргает и оглядывается, чтобы понять, что его так удивило. И попадает губами точно в подбородок Мидоримы. - Вы... вы, - Мияджи опасно сипит и делает страшные глаза. - Извращенцы хреновы! Вы бы хоть предупреждали. - Предупреждаем, - отвечает Такао и смеется, когда семпай на полной скорости вылетает из комнаты. - Доброе утро, Шин-чан. - Доброе, - гибкое тело под ним вытягивается и расслабляется, теплая ладонь ложится на поясницу. В маленькой комнате три на четыре с половиной пахнет окисленным металлом и травами, а в полоске света висит целый слой пыли. Такао поднимает руку и взбалтывает его. С тихим вздохом опускает. - Блин, у меня все тело болит, - он устраивает щеку на груди, ловит взглядом циферблат - до первой тренировки еще пятнадцать минут. - Предлагаю не ходить на завтрак. Мидорима хмыкает и прижимает его к себе. На часах почти девять. Тихо стрекочут стрелки. До тренировки осталось всего тринадцать с половиной минут - три на четыре с половиной.