Блядь

Она снова раздвигает перед ним ноги. Лежит на холодном бетонном полу, покрытом мелкими трещинами, закинув отяжелевшую голову назад, представляя свету мягкие изгибы шеи. Ее матово-белоснежную кожу оттеняют три алые полосы, протянувшиеся через весь живот - это память о тех днях, когда он ломал ее. Кожа над ребрами приобрела багряно-фиолетовый оттенок и пугала своей непохожестью на ткань других участков тела. Вокруг тонкой шеи кольцом сомкнулись следы от ошейника из стали, теперь, правда, в них нет более надобности. Припухшие губы цвета кораллов истерзаны до крови, обветренны и избиты - прикасаешься к ним словно к наждачной бумаге. Они чуть прикрыты, с них слетают едва слышимые вздохи, они манят, к ним хочется прикоснуться. Волосы, наверное, с течением времени приняли медноватый оттенок у корней и выцветше-желтый на концах, беспорядочно разметавшись вокруг, накрывая худые плечи, покалывая бледный щеки. Свежая рана под ухом и сине-зеленый синяк на скуле, признак ее буйства в прошлый раз. Ее пальцы ухожены, не смотря на время и обстоятельства. Они все такие же длинные, бледные и мягкие, покрытые ровным слоем алого лака, только на ладонях сияют дуги-полумесяцы, давно зажившие, но при случайном касании напоминавшие о себе. Их она оставляла в попытках унестись прочь. Она лежит на полу, широко расставив уже не дрожащие ноги, смотрит в потолок, приглашает его. Испещеренные поперечными, продольными, диагональными шрамами ноги. Багровые, затягивающиеся розовые, старые белые - порезы. Кляксы застарелой крови пропитали упругие ягодицы, беспорядочными маленькими брызгами заливая и спину. Когда он подходит слишком близко к ней, она двигает бедрами, иногда ерзает на бетонном полу. То ли от нетерпения, то ли хочет сказать: "давай быстрее", Мадара никак не мог понять этого, но всякий раз принимал ее. Когда его грубые ладони в кожаных перчатках накрывают ее бледные ляжки, спускаясь все к тем же округлым ягодицам, она громко стонет, по-блядски, наигранно, не похоже на себя и от этого Учиха бьет ее. По тем же ребрам, по тому же уродливому синяку багряно-фиолетового цвета или наотмашь по лицу, но бьет. Она сильнее сжимает зубы, выгибается дугой, пытается ближе приблизиться к его телу и бывает смотрит на него. В том взгляде Учиха не видит более той всепоглощающей ненависти, пожара ярости, какой-то непоколебимости или стойкости, нет, он видит лишь тлеющий огонь обреченности, некое безразличие ко всему ее окружающему, он понял, на сколько Сенджу уязвима. Не всегда только, бывают моменты, когда в этом погасшем взгляде проносятся ослепительные огни чего-то недосягаемого для Мадары, списанного на жалкую попытку выстоять. Но эта тварь все стонет, зовет его. Зачастую Мадара чувствует себя разочарованным словно ребенок, чья дорогая игрушка сломалась слишком быстро. Нет, конечно Цунаде держалась дольше всех, - билась, словно раненая львица, оставив ему в награду ровный след от зубов вокруг кисти или глубокую рваную рану между лопаток, - но и она подвела его. Он помнил, поначалу, ее пылкие речи, удары, плевки кровью, сломанные кости или раздробленную в порыве ярости ключицу с правой стороны. Крики, те длинные пальцы, входившие в широкую спину, сдирающие кожу до эластичного мяса, удары обнаженных пяток по бокам и хрип. Рваные движения в вырывающемся теле, чувственные губы, измазанные кровью, кричащие отборной бранью, а потом вновь удары по изнеженному телу... Как-то раз с ее окровавленных губ он словил стон и злость во взгляде начала таять, сопротивление ослабло и он уже без труда врывался в незащищенное отверстие, подавляя ее. Потом он заходил в комнату и видел тушку дрожащую от холода где-то в углу, хватал за свалявшиеся локоны, усыпавшие избитую спину, вытаскивал в центр залы, по пути она сдирала колене о камень, падала. Бывало, Цунаде злила его: вновь начинала этот цирк. Тогда он с налета, ботинком, бил ее под ребра, в живот, солнечное сплетение. И Сенджу то ли хрипела, то ли усмехалась, сгибаясь под весом жестоких пинков. На лице слезы - инстинктивные слезы; на лице - полнейшая отстраненность ко всему. Дыхание сбито, воздуха не хватает. А чуть позже игрушка сломалась. Вдребезги. Теперь не было привычных представлений; теперь была послушная блядь, которая порядком раздражала его, от которой он не мог избавиться. Мадара, по обыкновению, обхватит ее бедра пыльными перчатками, притянет к себе по шершавой поверхности пола, сдирая кожу с позвоночника, сцепит ладонь на шее, перекроет кислород, дернет вверх, на себя. Их лица будут находиться слишком близко друг к другу, его сбитое дыхание опаляет саднящие щеки Сенджу. - Слабые люди безобразны... А ты безобразнее вдвойне. Его губы будут рвать ее, сминать, забирать металлический привкус крови, оставшийся с незапамятных времен, а она, в свою очередь, будет сильнее жмурить глаза до цветных пятен кругом и тихонько постанывать. Длинные пальцы, некогда рвавшие спину Учихи, вцепятся в беспорядочные жесткие волосы, направляя вниз, к желанному. Ее длинные, искалеченные ноги оплетут его бедра, теснее прижимаясь внутренней стороной бедра к твердой материи брюк, выгибаясь в ложном экстазе. Он перехватит руки, пригвоздит с характерным звуком к полу и будет минут пять смотреть на нее: на вздымающиеся груди с темно-розовыми пупырышками сосков, мертвенную бледность и голубые дорожки вен. На закинутую назад голову, полуоткрытые, чуть ли не черные глаза, на бесформенные губы, с коих не сходит какая-то больно ехидная усмешка. Крепкие мышцы под его закаленной в боях кожей едва заметно напрягутся, а без эмоциональное лицо чуть дрогнет. Мадара отпустит одну ее руку, переместит на шею, надавит на пульсирующую ямку меж изломанными ключицами, захочет услышать приевшийся хрип, но уловит лишь немного изогнувшуюся линию губ на фарфоровом лице. Сильнее нажмет на нее, почувствует легкую дрожь, проскочившую по ее телу и отпустит, с отвращением наблюдая, как пятно засохшей крови на круглом подбородке, начнет трескаться по контуру. Сейчас, как никогда, он хочет, чтобы она настоящая хоть что-то сказала ему, не эта тварь, выгибающаяся перед ним, а истинная Сенджу. Но та молчит, с некой искоркой в темнеющих глазах всматриваясь в его надменное лицо. Она сильнее сжимает ноги на его пояснице. Учиха больше не хочет ждать. Он приспускает помятую материю штанов, не сводя глаз от порезанных, улыбающемся ему, губ. Цунаде как-то вальяжно поднимает правую руку, нажимает на его грудные мышцы, оставляя алую дугу. - Ирьенин, потомок Первого Хокаге, - хрипло, самой себе говорит она, - отступник, гроза клана Учиха. Похоже, что она бредит. Мадара смотрит на нее, сжимая кость на ее левой руке, чуть выше локтя. - Ты такой слепец, Мадара, - резко говорит она, сдерживая странный смех, дерущий горло, - ненавижу тебя. Мысленно Учиха усмехается: грязная девка решила вновь показать характер. Свободная рука вплетается в ее локоны, поднимает, подтаскивает к себе и с силой отпускает, бьет головой о бетонный пол, чувствуя липкую жидкость, путающую непослушные пряди, хочет ударить по синяку на скуле, но вместо этого задирает назад до боли в шее. - Плевать. Цунаде щурится, опять скалится, обхватывает его крепкую руку своей слабой ладонью, выгибается в пояснице. Будто просит большего. Учихе надоедает церемониться. Он входит в нее. Легко, не встречая привычного, по началу, сопротивления, она словно ждет этого, стискивает его член давно разорванным кольцом мышц, прикусывает губы и стонет. Опять. Хриплым, надорванным, но каким-то сладостным стоном. Мадара лишь вколачивается в ее податливое, всегда открытое для него, тело, сжимая спутанные волосы у затылка. Наваливается сильнее, подминая под себя - вновь пыль и мелкие камни будут забивать свежие полосы на спине, но Сенджу будто не чувствует это или не хочет чувствовать, она даже двигает бедрами на встречу рваным движениям Учихи, старательно заходясь в экстазе. Когда Мадара закончит, он подымится с каменного пола, кинув взгляд на довольное лицо Цунаде. Его опять проберет дрожь и отвращение от того, насколько сильная женщина, сейчас, лежа здесь, нагло улыбается ему. Сегодня, он практически не нанес ей увечий, наверное, может гордиться собой. Она будет пытаться привести в норму сбившееся к чертям собачьим дыхание, пальцами, прикасаясь к своей тонкой шее, нащупывая новые синяки, посмотрит на него и закроет глаза. Учиха всегда уходит молча, не оставляя после себя ничего. Он не любит смотреть на ее тело, лишь на губы, которые он старательно сохраняет. Он не хочет, чтобы новые шрамы украшали это тело. - Исцели себя, - сухо скажет он. Цунаде громко усмехнется. - Я так сказал. Засмеется. Он уйдет, хлопнув дверью, чтобы прийти завтра. Ему не нравится то, что его дорогая игрушка сломалась и не хочет чинить себя, что смотрит на него с непонятной эмоцией в почерневших глазах. Может, Цунаде закроет лицо ладонями и будет тихо рыдать, может, молча сверлить потолок взглядом или считать белые, багряные, розовые рубцы на прекрасном теле. Не известно. Ее душа покрылась слоем неизвестности и чего-то еще более страшного. Мадара пока еще уверен лишь в одном: Завтра она опять будет раздвигать перед ним ноги.