save me from broken time

Save me from broken time... Эта боль никогда не пройдет. Никогда не покинет меня. Save me from broken time... Никто никогда не заменит тебя. Никто не умеет смеяться как ты. Никто не умеет класть руку на плечо, как ты, спасая от разбитого времени. Save me from broken time... Я никогда не считала себя особенным человеком, но голос внутри не дает покоя, беззвучно кричит, разбиваясь о стенки тела. Только когда ты рядом, голос тихо урчал. От удовольствия. И не просил о помощи, потому что спасать было нечего, а дело было вечером. И я действительно думала, что ты никогда не уйдешь из моей жизни. Что ты что-то особенное в ней, что-то хоть и особенное, но и постоянное. Что всегда будет перед глазами, что я всегда буду слышать, что я всегда буду чувствовать рядом с собой. Save me from broken time... Никогда еще по-настоящему не разбивалась. И мое время было таким целым, что я даже не мечтала о таком целом, как новая ваза, времени. А теперь нет ничего. Нет тебя – нет ничего. Save me from broken time... Работа – единственное, что отвлекало от истошного голоса внутри. Слова собственной песни затихали, когда мы с девчонками оттачивали движения, раз за разом все идеальнее. Ты гордился бы нами. Но работе, как и всему на свете, свойственно заканчиваться. И я не думала, что ты можешь кончиться, что ты можешь уйти. Надо было думать, СынА, надо было думать. Save me from broken time... Затяжная депрессия, агрессия, беспокойство вокруг. Я не могу прийти в себя, мне так плохо. Всего лишь три дня, а мне уже не хочется улыбаться на сцене. Не хочется. И от этого «не» так сложно. Сложнее. Save me from broken time... А умирать – это больно? Этот вопрос отдавался эхом в голове, то же самое было с «А два года – это много?». Кота сказала, что прилично. Мисун ответила аналогично, Чуби пожала плечами, ответив «Смотря, как ты эти два года проведешь». Внутри что-то колышется, ноет, барахтается, говорит, что это дольше, чем вечность. А мне что-то подсказывает, что это не больше, чем когда ложишься спать. И засыпаешь. И спишь. И просыпаешься. Но у людей есть свойство не слушать себя. Зато отлично слышать других. Особенно у таких разбитых людей, которые не знают, что делать. Save me from broken time... Удивительное свойство И СынА – ее собственная песня играет даже тогда, когда рука не дрожит вытащить нож из кухонного стола. Удивительное свойство И СынА номер два – ее рука все таки дрожит, когда она подносит нож к своему сердцу. Там, где что-то еще бьется, так бьется, что по ритму напоминает песню кузнечика. Сейчас в голове И СынА пронеслась тысяча несвязных строк о несчастной и глупой любви, пожалуй, она сама повязла в таком же дерьме. Хочется громко кричать, ругаться, но удивительное свойство И СынА номер три – никогда и никому не открываться, кроме одного человека. Последующие свойства И СынА заключаются в том, что она все-таки любит жизнь и верит в лучшее. И эти свойства лучшее, что в ней есть. Save me from broken time... Спустя два месяца у СынА развивается злобная ненависть к ножам, песне Prayer и собственному сердцу. Спустя полгода, у СынА развивается повторное чувство стереть себя с лица земли, потому что полгода – это нечто уничтожающее, растаптывающее, унижающее. Будто ты не сможешь продержаться дольше. Но каждый раз, когда СынА вспоминает, что чтобы с лица земли стереть себя, нужно прикоснуться к чему-то еще более ужасному, чем эти полгода, она поворачивается на другой бок, засыпая. Спустя год и два месяца, СынА не верит ни во что хорошее, кроме крепкого чая и ютуба, потому что работа уже не спасает, потому что работы уже нет. Она есть, но ее нет. В такие моменты, СынА чувствовала ни то что ужасно – просто бесполезно. В такие моменты, обычно, рядом сидел Чанхен, копаясь в нотных листах, а смешные и причудливые часы оповещали, что уже три часа ночи. Но СынА очень любила ютуб, Чанхена и его ворчливость, когда он не мог найти нужный лист. А еще она тайно любила, когда он ворчал на нее за то, что уже три часа ночи, «а ты клипы смотришь». Ну и как это может не нравиться? Он даже ругается мило. Спустя столько времени, СынА по-настоящему оценила всю бесценность этих мелочей. Спустя столько времени, спустя столько нервов и сил, ей слегка мерещится Чанхен, записывающий что-то в органайзер синего цвета. Слегка. Боковым зрением. Спустя год и пять месяцев, Чанхен приехал к девочкам в гости. Удивительная способность И СынА номер один – находиться не пойми где в ненужном месте, в ненужное время. И сейчас она гуляла с племянником троюродной сестры, живя чьей-то чужой жизнью, вместо того чтобы хотя бы смотреть чертов ютуб! Придя домой, она все еще застает Чанхена, он улыбается ей очень измученно и с тревогой смотрит на запутанные волосы, круги под глазами. На щеках ничего, а Чанхен привык видеть там чуть покрасневшую кожу, которая таки светилась здоровьем. Он привык, что СынА – солнце. СынА – центр энергии их группы, энерджайзер, мудмейкер. А сейчас СынА... СынА ли? Он улыбается ей даже в таком случае, когда хочется, чтобы все исчезли, чтобы остались только он и она. Он улыбается даже когда уже пора прощаться, а СынА не двинулась с места, даже не сказала ему ни слова. Он понимает, ведь ему тоже трудно что-то сказать. Как будто между ними сейчас тысяча сломанных времен, от которых их не сумели спасти. И тихое «lalalalalalalala...» прерывает молчание. Но это Чанхен прерывает звонкую речь остальных девочек, Чуби обиженно-наигранно бьет Лидера в плечо кулаком. В такие моменты, СынА хотелось уметь убивать взглядом, даже если «Оппу, единственного оппу, надо делить». Нет. ЕГО НЕЛЬЗЯ ДЕЛИТЬ. Даже если СынА сейчас не могла сдвинуться с места, замерев около двери, она, кажется, научилась убивать взглядом, пополнив тем самым удивительные свойства И СынА. Чанхен весело усмехнулся, когда Чуби отошла в сторонку вместе с Котой, которая уже была готова задушить «Чанхена-оппу» на прощанье. Он весело усмехнулся, ему показалось, что СынА усмехнулась вместе с ним. Спустя год и одиннадцать месяцев, каждый вечер СынА просто умирает, задыхается... Это удивительное свойство развилось недавно. Каждый раз, когда она проходила мимо косяков, которых он касался полгода назад, она вдыхала запах совершенно новых воспоминаний. Воспоминания шестимесячной давности не сравнить с воспоминаниями, давность которых уже почти два года. Ей плохо, одинаковые, совершенно одинаковые воспоминания оседают, выворачивает, кружит, ломает. Спустя еще неделю остается три недели, СынА так мечтала вести обратный отсчет, наконец-то это более-менее возможно. Спустя еще неделю, СынА берет денег у все-ей-разрешающего-менеджера-тонсена и идет в спа и салон красоты. Идет в магазин вместе с Гаин и Мисун-онни, она дышит, живет, выпрямляется, цветет. Ее голос уже не кажется прокуренным, даже если она не курила, и холодным, даже если она ни на кого не злилась, ее голос действительно звучит, как раньше. Ей уже не кажется так одиноко, потому что это как будто бы Чанхен уехал по делам в другой город, обещая вернуться, как любой блудный Чанхен. Обманывая себя любыми способами, СынА старается забыть все то, что с ней творилось. Особенно ей хочется забыть их песню Prayer. Потому что СынА от нее тошнит. Спустя два года, СынА становится прежней. Совершенно той, от которой Чанхен уехал. Чанхен приехал – СынА как и прежде смеется звонче всех, но стоит в стороне, боясь, что скажут другие – сердце Чанхена больше не болело за эту немаленькую дурочку. Правда, правда-правда, он примерно знал, что могла пережить СынА, пока его не было. Потому что, «монотонным голосом учительницы И СынА: Чанхен. Обладает. Невероятным. Свойством. Бесподобно. Читать. Людей. Как. Открытую. Книгу». Спустя несколько счастливых дней, И СынА открыла в себе новую удивительную способность – пронзительный, необычный возглас, когда Чанхен при всех делает ей предложение.