Нарушение

– Вопиющее нарушение порядка общежития! Неслыханно! Возмутительно! Людвиг разбушевался не на шутку. Обычно белая, даже бледная кожа лица пошла пятнами, он даже заикаться начал. Поведение Холла, преспокойно лежащего на кровати и, казалось, полностью поглощённого пусканием дымных колечек, совершенно не способствовало возвращению Людвигу спокойствия. Он прошёлся по комнате, с нескрываемым неудовольствием рассматривая сваленные учебники, грязные тарелки на столе и кучу одежды на единственном стуле. Больше садиться было некуда, на одной кровати лежал Холл, вторая представляла из себя настоящую свалку, к которой Людвиг даже приближаться опасался – вдруг да выскочит оттуда что-то не очень дружелюбное. В этой комнате и не такое могло случиться, недаром о двух её обитателях ходили легенды по всему общежитию. Второго, правда, сейчас не было – к счастью, – как, собственно говоря, практически всегда. Дэн появлялся в общежитии редко, но метко, проносился по коридорам и комнатам, словно тайфун, оставляя после себя разруху как в головах, так и в материальном мире. После его визитов студенты ещё довольно долго не могли прийти в себя, очень уж заразительным было то ощущение праздника, которое он приносил с собой. Праздника, совершенно, по мнению Людвига, не совместимого с нормальной жизнью и учёбой. Его сосед на первый взгляд казался довольно флегматичным и не способным каким бы то ни было образом нарушать спокойствие общажной жизни. На первый взгляд. Уже со второго становилось понятно, что флегматичность Холла происходила не от того, что он был согласен с установленными порядками. Ему просто-напросто было на них плевать, что он и проделывал с непередаваемым, каким-то даже аристократичным изяществом. Единственным, наверное, условием, которое Холл выполнял беспрекословно, была оплата – деньги за комнату он отдавал всегда заблаговременно и сразу за полгода минимум. Всё остальное он небрежно пропускал мимо себя, позволяя общежитию жить своей жизнью, а сам стоя особняком. Во всяком случае, до тех пор, пока его представление о допустимой норме не становилось совсем уж вразрез с правилами. Сейчас был как раз один из таких случаев. У Людвига был с собой список всех прегрешений Холла, составленный с истинно немецкой педантичностью – хотя Людвиг и отрицал своё происхождение, кое в чём он прокалывался, в частности, как раз в любви к мельчайшим деталям. Как о безалаберности Дэна или безразличии Холла, так и о придирчивости Людвига слухи среди младших курсов передавались, как говорится, из уст в уста. Старшие с удовольствием пугали новеньких, а те сначала не верили, но, столкнувшись с Людвигом воочию, понимали, что все пугалки недалеко ушли от реальности. Казалось, что Людвиг замечает и фиксирует всё, что происходит в общежитии, особенно если это касается каких-либо отступлений от режима. В отношении Холла понятие режима было не применимо. Людвиг уже не первый раз пытался воззвать к его если не послушанию, то хотя бы здравому смыслу. В его голове просто не укладывалось, как можно с таким неподражаемым пренебрежением класть на установленный порядок. Этим Холл и занимался в данный конкретный момент – Людвиг практически физически ощущал, как тот аккуратно укладывает свой детородный орган на требования к проживающим в общежитии, на призывы коменданта и на самого Людвига. Это было… возмутительно. Наверное. Да нет, точно возмутительно, как ещё это могло быть? Людвиг провёл пальцами по зачёсанным назад волосам. – Ты один из самых непорядочных студентов в этом общежитии, – подытожил он свою речь, хотя львиная её доля, судя по всему, прошла вообще мимо Холла, никак не затронув его душевное равновесие. – А ты педик, – спокойно ответил Холл и выпустил ещё одно колечко. Пятна на коже Людвига резко слились в одно, залив ровным красным цветом всё его лицо. – И какое отношение это имеет к тому, что я сейчас говорил? – несколько севшим голосом сказал он. Холл лениво сбил пепел в чашку, стоящую рядом с ним на тумбочке, с сожалением поглядел на слишком короткий окурок и затушил его, оставив торчать среди как минимум полутора десятков таких же. – Ну, как тебе сказать, – задумчиво сказал он. – С одной стороны, конечно, никакого. Он надолго замолчал, нашаривая что-то в ящике. Людвиг с некоторым страхом ожидал, что именно Холл оттуда выудит, но тот нашёл нераспечатанную пачку и, казалось, полностью удовлетворился этим. Людвиг наблюдал, как Холл медленно и с явным удовольствием снимает с сигарет целлофановую обёртку, вытаскивает кусок фольги изнутри, сминает и кладёт всё ненужное на тумбочку, достаёт сигарету и чиркает спичкой. Зажигалок Холл, похоже, не признавал, сколько Людвиг его встречал, всегда Холл прикуривал спичками – а курил и прикуривал он, казалось, постоянно, может быть, даже во сне. – С одной стороны, никакого, – повторил Холл, затянувшись так, словно это была первая его сигарета за день. Людвиг ждал, сжимая и разжимая кулаки. Холл курил, глядя в потолок и, похоже, забыв о том, что в комнате есть ещё кто-то кроме него. Людвиг уже хотел напомнить о себе, как вдруг Холл очень внимательно поглядел на него и искривил уголок рта в усмешке. – Ты же знаешь, что комендант доверяет анонимкам? – спросил он, зажимая губами фильтр сигареты. Людвиг почувствовал, что под воротником рубашки у него проступает пот. Комендант не просто доверял анонимкам. Каждое, любое, даже самое идиотское письмо комендант принимал настолько близко к сердцу, что немедленно бросал всех своих приближённых на проверку информации. Особо возмутительные письма зачитывались на общем собрании, и Людвигу совсем не радостно было представить, как Франциск, Артур или, тем паче, Феличиано реагируют на подробности о его сексуальных предпочтениях. А что подробности будут, Людвиг почему-то даже не сомневался. Очень уж уверенным в себе выглядел Холл. – Ладно. Людвиг машинально провёл пальцем по книжной полке и скривился, обнаружив там слой вековечной пыли. – Допустим, меня ты сможешь подмять под себя. Но я ведь не один в комитете. Он потёр лоб и поглядел на Холла, старающегося пропустить одно дымное колечко в другое. – Ты ведь действительно нарушаешь правила, – гораздо более мягче, чем в начале своего визита, сказал Людвиг. – Кроме меня, придут и другие. Холл выдул длинную струю и долго, со вкусом, засмеялся. – Бедный Людвиг, – ничуть не скрывая издёвки, сказал он. – Ты правда думаешь, что о других я ничего не знаю?