Вне времени.

- Именем Господа нашего… Священнослужитель звучным голосом, немного нараспев начал читать молитву. В соборе практически никого: тройка женщин с лицами, закрытыми черными вуалями, послушник ходит вдоль стены, что-то бормоча, то и дело запрокидывая голову, рассматривая иконопись на полотке. Деревянные двери в соборе нараспашку – улицы пустынны, на Дворцовой площади очередное празднество. В зияющею светом пасть проема заглянул мальчик. Прямые белоснежные волосы, фарфоровая чистота лица и легкий нежный румянец. Он похож на одного из тех чудесных крох, кого живописцы любят рисовать на облаках, приравнивая к Херувимам. На его лице плутоватая улыбка обычного ребенка, который еще не знает что ему можно, а что нельзя. Он стоял на самом пороге, не переступая, и опирался крохотными ладошками на каменную стену собора, ежась от влажной, плесневой сырости, которой буквально пропитался каждый уголок за время долгой зимы. Мальчик опустил глаза на мостовую, заметив рядом с собой слабую дрожащую тень. Медленно поворачивая голову, он увидел высокого, картинно-красивого мужчину в алом плаще-сютруке, украшенном золотой вышивкой. - Ты кто? – голос мальчика был звонок, а взгляд пытливый, но при этом почему-то пресыщенный. - А ты? – мужчина подошел ближе, останавливаясь в шаге и опускаясь на корточки, заглядывая мальчику в лицо. - Я первый спросил, - обиженно чуть надувая щеки, от чего лицо приобрело подкупающую ранимость. - А я второй, - так же спокойно ответил мужчина. - На первый вопрос надо давать ответ раньше, чем на второй. - Почему? – по-отечески терпеливая улыбка на тонких губах. - А в чем, как не в этом тогда смысл задавать вопрос первым? - Поясни, немного сбивчиво рассуждаешь, - тень улыбки на равнодушно-приятном лице. - Зачем задавать вопрос первым, если от него могут откреститься вторым вопросом, не отвечая? – выпалив на одном дыхании, сцепив руки за спиной, и чуть наклоняясь. - Все вопросы рано или поздно обретают ответы. - Тем более, зачем задавать вопрос, если все равно получишь на него ответ не сразу? - Сколько тебе лет? – тройка морщинок у каждого глаза стали явнее – мужчина прищурился. - Семь, господин. - Ты задаешь хорошие вопросы для своего возраста, - задумчиво оглядывая хрупкие плечи мальчика, сказал мужчина. - А вы ни на один не отвечаете, - качнувшись на пятках, открыто улыбнувшись. - Быть может, ко мне самому еще не пришли эти ответы. - А откуда они приходят? - От Господа нашего, - голос мужчины не дрогнул в сомнениях, но в нем не было и оттенков чувств. - Он так умен? - И Мудр. - А откуда ты знаешь это? - Это все знают, так написано в Библии. - И ты этому веришь? – пытливо, в пустых бирюзовых глазах загораются искры внимания. - Разумеется. - Веришь книге, которую мог написать кто угодно? - Ее писали Апостолы, ты ведь знаешь, кто они? - Ее писал даже Иуда, - жестоко усмехнулся ребенок, от чего ее лицо потеряло всю ангельскую привлекательность, на секунде исказившись жестокостью. - Только дети могут быть так жестоки. Иуда предатель, я его не оправдываю, но людей надо прощать. - Именно из-за этой расточительной доброты Иисус и умер. Он верил людям. Всем. - У него было чистое и открытое сердце. - Он был наивным, - взор, только недавно пытающий интересом, погас. – Но он любил людей. Мне кажется это странным. - Отчего же? – приподнимая бровь, спросил мужчина, неприятно ежась от сырости и прохладного ветерка, который засквозил, стоило лишь коснуться разговора о Боге. - Меня Папа тоже хотел научить любить людей. Но я не могу, - лицо ребенка стало грустным и почему-то беспомощным. - У тебя для этого целая жизнь. - Я не хочу любить людей, - немного подумав, поднял глаза мальчик, заглядывая в лицо мужчине. - Почему? - Они мне кажутся такими мелочными. Не замечают важных деталей. Стараются успеть куда-то, не зная куда. Делают что-то, не зная зачем. Будто бы не понимая, кто они. И всячески пытаясь придать самим себе важности и веса. - Действительно, мудрые слова. Но попробуй открыть сердце. Вера не требует многого, - поднимаясь на ноги и выпрямляя спину. - А ты веришь? – с новой живостью в голосе начал мальчик, повернув лицо в сторону священника, который уже заканчивал молитву. - Конечно. - И как же получилось, что любовь к людям требует сжигать еретиков? Мужчина рассеянным взглядом прошелся по золоченому убранству комнаты, хмыкнув. - Наш Папа так говорит. - Мой отец был лучше. - Был? - Он отказался от меня. - Незаслуженно, - потрепав по волосам. – Зайдешь? - Страшно, - зябко поежился мальчик. - Я буду здесь еще три дня, приходи, - вступив в нежную прохладу сумерек собора, сказал мужчина. Мальчик улыбнулся одной половиной рта, чуть прищурив правый глаз. - Знал бы ты, как часто я к тебе заходил, - голос, срывающийся с губ – сипл, как голос бесконечно уставшего человека, который уже давно перестал надеяться. - Эй, господин, - девушка махнула рукой подзывая. – Господин Инквизитор! Мужчина обернулся, вопросительно посмотрев. - Привезли чудесные книги, может желаете взглянуть? - Вряд ли кто-то тут может меня заинтересовать, – подходя к небольшой лавке, заставленный дешевыми книгами. - Ну, не спешите с выводами, - искушающее улыбаясь, от чего ее лицо становилось невыразимо прекрасным. - Ваши черты кажутся мне знакомыми. - У меня много братьев, быть может вы видели одного из них, - отмахнулась девушка, оперевшись руками на прилавок, она высунула голову в улицу, таинственно поглядывая по сторонам, - заходите! - К чему такая скрытность? – но все равно заходя за прилавок и проходя в небольшую комнатку, спрятанную за темной занавеской. - Это действительно очень редкие книги! Их привезли из одной тайной библиотеки. Ее хранитель – мой знакомый. И он принес мне их, как подарок. - Ты – уличная торговка. - Кто знает, - она улыбнулась, многозначительно метнув взгляд небесно-голубых глаз. Немного помедлив, девушка достала из деревянного сундука нечто объемное, завязанное в коричневую ткань. Подняв тонкую ногу, белизной кожи мелькнувшую из-под зеленого платья, она прикрыла ею сундук, двумя руками прижимая к себе сверток. - Вот они, - с широкой соблазняющей улыбкой она распахивает ткань. - Что это? – невольно восхищение проскальзывает в голосе. Книги из чистого золота. Страницы, буквы, крепления, которые держат листы – все золотое. Вторая книга черная. Будто эбеновое дерево, покрытое смолой. Буквы словно чернилами написаны. Но письмена – даже не латынь. - Это Книга Жизни и Книга Смерти, - шепотом. – И я отдам тебе обе, если пожелаешь. - Что ты хочешь за них? – едва получалось сдерживаться, чтобы не взять эти сокровища в руки. - Их не купишь ни за какое золото мира, - загадочно. - Тогда что ты хочешь? - Жизнь. Мужчина непонимающе поднял глаза. Брови в изумлении поползли вверх. Девушка расшнуровывала корсет, тут же упавший к ее ногам вместе с верхним платьем. Через тонкий шелк проглядывала округлая грудь, с мягкими линиями темным сосков. Тонкая талия просматривалась через ткань, как и красивые бедра. - Оденься. - Дай мне жизнь, - в голосе проскользнула приятная хрипотца, глаза влажно блеснули томлением. - И не подумаю, - делая шаг назад. - Неужели я тебе не люба? У меня никого не было, - простирая белые руки для объятий. - Женщины – зло, и Ева нижайшая из них, - на секунду до этого спокойное лицо инквизитора исказилось презрением, и тут же разгладилось. Мужчина выскочил на улицу, теряясь в толпе. - Данталион! – девушка повела плечами, перешагивая через платье. - Да? – из стены вышел то ли мужчина, то ли женщина. Лицо постоянно менялось, в руках зажата книга, а за спиной странные тени, так четко похожие на вороновы крылья. - Забери этот хлам, - махнув рукой в сторону книг, - ни я, ни мальчик. Интересно… Через шесть месяцев, вернувшись в родные края после вынужденного похода, мужчина не нашел ничего, к чему стоило возвращаться. Виноват ли возраст, но с каждым новым днем становилось все тоскливее. Пора бы уже заводить детей, да и все к этому располагало – только прикосновения женщин отдавали брезгливой тошнотой в горле. Решив не ехать ни в собор, где его ждали практически искренние поздравление в удачной миссии, ни в дом, который находился в запустении все время его отсутствия, он остановился в небольшой гостинице. - Через час будет готов ужин, будем вам рады, - почтительно улыбнулась пожилая хозяйка, закрыв за собой дверь. Ужин из тарелки тушеных овощей и ломтика вяленого мяса, аппетитно пахнущего травами и дымом костра. От вина мужчина отказался, поблагодарив за чай. В пол уха слушая разговоры об урожае, дождях, властях и прочих житейских проблемах, он задремал, убаюканный приятным голосом хозяйки. Чье-то легкое прикосновение к плечу. Мужчина вздрогнул, резко открывая глаза и напрягая мышцы. - Спокойно, я не враг! – напротив склонился молодой человек лет двадцати. Поразительно красивые жемчужные локоны, падающие на глаза острыми прядками. Фарфоровая кожа. Тонкая, изящно очерченная линия губ. Изгиб тонкой шеи. Линия ключицы. Пальцы тонкие и длинные, ладони узкие. Странное сочетание силы и женственной утонченности. - Ты кто? – нахмурившись. - Такой же постоялец. Ты уснул прямо за ужином. Не думаю, что тебе удобно будет провести тут всю ночь. - Мое дело, - несколько раздраженно, хотя и сам не понимая почему. - А я всего лишь помочь хотел, - оскорблено, резко отстраняясь. - Спасибо, - нехотя. - Предлагаю выпить за знакомство! - А ты кто? – едва шевеля затекшими пальцами. - Тот, кто не дал тебе тут простудиться, - лукаво улыбнулся юноша. И правда становилось прохладно. Камин в гостиной давно оставил после себя даже не угли – пепел. - А имя у тебя есть? – отрицательно качнув головой, едва ему протянули стакан с вином. - Есть, но я его не люблю. Поэтому – называй меня как захочешь, - настойчиво протянув бокал, синими глазами смотря в зеленые. - Я не пью. - Даже святой иногда может себе позволить. Хотя бы как дать уважения, - на светлом лице теплая улыбка. - Тогда будешь Кианом, - нехотя принимая бокал и вертя его в руках. - Киан, - подняв бокал, - а ты? - Дориан, - голос неуверенный, будто давно не произносил этого слова. - Кажется, скоро напишут книгу с таким названием. Но… то лишь мои домыслы. За Дориана и Киана! Оба пригубили вино одновременно. Киан опустошил стакан с нескольких небольших глотков, Дориан же, сам от себя не ожидая, с жадностью справился тремя глотками. Вино приятной легкостью разлетелось по телу, замедляя ход мыслей. Путая страхи и желания. Если Киан раньше казался красивым, то сейчас он был соблазняюще-красивым. Все, от его легких движений кистью, мягкими покачиваниями головы, движение плеча – казалось каким-то искушающим. - Дориан, - юноша аккуратно забрал из пальцев мужчины стакан, ставя оба на столик рядом, - ты женат? - Нет. - Почему? – синие глаза внимательны и ждущие. - Трудно с женщинами. Лицо Киана просветлело, а на губах снова улыбка. - А меня вот они никогда не привлекали, - шепотом, склоняясь ближе к уху, будто говоря очень важную тайну. - И меня, - в голове хаос из внезапно проснувшегося желания и мыслей о сдержанности и пороке. - Хорошо. Дориан не успел опомниться, как Киан склонился ниже, целуя. На вкус что-то ускользающее-сладкое. Губы мягкие и приятные. Где-то сквозь тюль проскользнули жаркие поцелуи, крепкие объятья, хриплые стоны, тяжелое дыхание, разгоряченная, покрывшаяся испариной кожа, приятная дрожь, синие глаза, смотрящие прямо в душу и читающие ее как открытую книгу, и мягкое, податливое тело с бледной кожей, руками обнимавшее за шею, прижимаясь грудью к груди. - Ты не человек. - Ага, - Киан встал, размяв обнаженные плечи. - Это не первое твое лицо, что я видел. - И это да, - довольно. - Тот мальчик у церкви, и женщина с книгами – волосы и глаза твои. - Не хотел изменять привычкам. - Демон. - Бери выше, ты уже давно все понял, - Киан развернулся, не думая прикрыться. - Дьявол, - с презрением, напрягаясь. - Не самое мое любимое имя. - Настоящее. - Откуда ты знаешь, как звал меня Отец? – Киан, а Дориан все еще продолжал его так называть, улыбнулся теплой улыбкой. - Так тебя зовут все. - Если все будут звать тебя ничтожеством – будешь ли ты являться таковым? Это и ответ. Меня зовут и богом, смертью, прародителем и ребенком. Кому же верить?! - Зачем ты тут? Тепло еще не остывших на коже объятий теперь вызывали тошноту. Поцелуи, недавно сводившие в ума, оставили после себя лишь вкус тлена. А блаженное удовлетворение сейчас отпечаталось омерзительным чувством стыда и унижения. - Хочу тебя, - идеальные губы Киана изобразили самую чарующую из улыбок. - Именем Господа… - После мужеложства к Папе? Смел! – звонко рассмеявшись, сказал Киан, присаживаясь на край кровати. - Убирайся. Мне и так не смыть с себя позора. Над чем еще тебе есть тут посмеяться? - Оставь это. Всю эту мирскую жизнь. Знаешь, я заберу тебя с собой. Не сейчас – так через год, три, или сто. Это дело принципа. Ты – мой. Остальное меня мало волнует. Будешь стоять по мою праву руку. В Аду душновато, зато там никто не покажет на тебя пальцем, говоря, что ты низок, подл и не достоин жить. Ты таков, каков есть. Ведь именно таким тебя создал Папа! - Да что ты понимаешь?! – угрожающе зашипев, начал Дориан. - Ты красив, честен с собой и требуешь от себя достаточно. Я не говорю тебе восстать против моего Отца. Только быть со мной, - синие глаза снова заглянули в зеленые, переворачивая душу вверх тормашками. - Нет. - Я не обещаю тебе моей вечной любви – но ты ее получишь столько, сколько я смогу тебе ее дать. Подумай. Еще минуту. Прежде чем указать мне на дверь. Дориан прикрыл глаза. Сердце колотилось как сумасшедшее. Не потому, что сомневался – он верен церкви! – а потому, что сам Дьявол еще десять минут назад целовал его, жарко прижимаясь. - Знаешь, в чем твоя главная очаровательность? – голос юноши приятно ласкал слух правильным произношением, четкостью и легкой хрипотцой. – В том, что ты веришь, будто Бог создал тебя для чего-то великого. Ты не создан, чтобы вершить. Ты просто плод его возможностей, за которым приятно наблюдать. - Ересь. - Тверди это сколько хочешь, я уже говорил, что Вы, люди, так желаете придать себе больше веса. Творить великие дела?! Вы?! Когда есть сотни готовых на все ради него Архангелов. Когда он спит, укрываясь облаком. Когда он рассматривает северное сияние, которое ты никогда не увидишь, в своей чаше. Вы ищите Грааль, кусочки ткани, ищите доказательства – чтобы никогда не усомниться. Вы так хотите быть нужными тому, кто вас создал, что вызываете улыбку. - Ты не знаешь, о чем говоришь! - Я ведь такой же. Я не человек, но я хочу быть ему нужным! А знаешь, что я получил за свою безграничную любовь и преданность? Ни-че-го. Он создал вас. И попросил каждого Ангела склониться перед человеком. И я бы это сделал. Ради него! Но он сказал нам «Полюбите их!». Как я, после того, как любил отца, так преданно, так чутко, так пылко, полюбить что-то настолько хрупкое и недолговечное, как человек? Я ли не знаю, о чем я говорю?! Мне это показалось кощунством. Можешь считать это щепетильностью или честолюбием, даже гордыней – я всего лишь не хотел делить любовь к нему ни с кем. - И каждому ты говоришь такое? - Посмотри, - бледные пальцы коснулись лба Дориана. Мимолетный ряд видений и чужих чувств обрушился силой ледяного водопада на плечи. Дориан чувствовал эту безграничную преданность, любовь к Отцу. Братскую привязанность к другим Ангелам. И растерянное неумение, когда Бог показал им человека. Разрывался изнутри, терзаемый страданьями: между желанием следовать каждому слову и нежеланием делить это цельное чувство ни с кем более. Он был не одинок в таких метаниях. И вид братьев, которые покорно опускались на колени перед этим слабым существом, пронзал его сердце иглами боли. Он пытался объяснить отцу, почему он не может признавать их, он просил лишь оставить его в стороне. Просто рядом. Ему отказали. И он взбунтовался. Его унизили и выбросили. Дориан вздрогнул. Из глаз крупными каплями скользили слезы – кто бы мог подумать, какая тоска и страх были в душе этого падшего ангела, когда он понял, что прогневал отца. Он боялся попадаться ему на глаза, поэтому просто стоял рядом с церковью, довольствуясь слабой святостью, так похожей на Него. Дориан сглотнул, молча кивая. Мефистофель победно улыбнулся, утягивая очередную жертву в свой Чертог. - Может, и нам пора? – хозяйка таверны встала, скидывая старую, изъеденную молью шаль. - Маммон, иди быстрее, - Данталион открыл книгу. - Играть старость так утомительно, - срывая личину добродушной старушки, отозвался Маммон, останавливаясь рядом. Данталион непонимающе повел плечом, скомкав Маммон и опустил комок в книгу, скользнув следом.