Портрет.

В свете старой лампы его кожа напоминает скомканный кусок пергамента. Сальные волосы свисают сосульками, обрамляя изрезанное морщинами лицо. Выпирающие скулы наводят на странные мысли о холокосте и блокаде. Тусклые глаза с узкими, как булавочная головка зрачками не выражают абсолютно ничего. На нём старый, изъеденный молью свитер с высоким воротом и длинными рукавами. В костлявых пальцах зажата почти дотлевшая до конца сигарета. Драные рабочие штаны с заплатами в нескольких местах висят на ногах, словно спущенный парус на мачте какого-нибудь старого корабля. Его голос плавно втекает в голову и медленно выжигает слова в твоей черепной коробке. Вы ведёте разговоры ни о чём, выпуская из лёгких клубы дыма. На плите трещит и искрится турка. Вода в ней давно выкипела и огонь облизывает медную поверхность, оставляя пятна сажи. Он живёт в крохотной квартире на краю города, а может быть и на краю земли. Коробки с вещами, мусор и немытая посуда громоздятся до потолка. Над старым, драным диваном с облупившимися подлокотниками висит громоздкий, пыльный ковёр с вышитым на нём замысловатым узором. За окном как из ведра льёт дождь. Кажется, ты давно знаешь этого человека. Ему едва ли двадцать, но он выглядит на все пятьдесят. Когда тихие раскаты праздничных фейерверков в твоей голове затихают, а тело начинает терять приятную свинцовость, ты поднимаешься с косого табурета, надеваешь верхнюю одежду и уходишь не попрощавшись.