ost woman cat — Transformations
— Значит так, дебилы. Вы знаете, почему спасаетесь бегством? Знаете, почему проигрываете? Убийственный взгляд прошиб весь молодняк, некоторая часть которого моментально сжалась под ним: остальные просто слушали, не сильно вникая. Кажется, этот солдат готов всех растоптать здесь, возомнив себя самым умным и имеющим право читать морали другим. Такие кадры были нередки для этих мест... — ...Потому что вы не знаете, для чего, для кого и за что воюете! Бегством никто не спасался, но все понимали: попросту нужен был какой-то повод для того, чтобы устроить время поучительных речей. В казармах этот мужчина всегда слыл живодёром, оскорбления были для него обычным делом. Он никогда не упускал возможности отпустить едкий комментарий и задеть, особенно того, чьи габариты менее значительны, чтобы наверняка не получить сдачи (об этом, я уверен, думали многие), а ещё, помню, он с улыбкой на своём подлом лице изнурял новобранца, заставляя по десятку раз перезаправлять ему кровать до тех пор, пока он не будет доволен, потому что это забавляло. Это должно было стать показательным уроком для всех. Превосходство ослепляло даже самых здравомыслящих и с виду адекватных мужчин. Чем только не развлекали себя старшие офицеры... — Но мы… — кто-то собрался было возразить, потому что не могло идти речи о проигрыше. Да, приходится отступать, но это не значит, что бой проигран. Однако, солдата, желающего что-то сказать в протест, тут же заткнул взгляд говорящего. Взгляд человека, абсолютно уверенного в своей правоте и не принимающего никаких возражений. Ничего нового: это в его стиле. — Эта война закончится через неделю, придурки! Если не изменяет память, его звали Куан. Фамилии уже не вспомнить, да и не хочется — мало приятного, когда в голове снова всплывают неприятные кадры, их сейчас достаточно на линии огня... Именно об этом сейчас думал Пак Чанёль, один из десятков слушателей этих речей. Он и был новобранцем, который, как и другие, принудительно вычищал полы зубной щёткой в отделении, когда Куан приказывал сделать это. Неподчинение сулило худшее, приходилось мириться с этим ради своего же блага, хотя порой зубы скрипели от злости и желания ответить той же монетой. Чего, впрочем, не могло случиться: перед старшим по званию лучше помалкивать. У него было достаточно времени, чтобы осознать такие вещи. Сейчас Чанёль мотнул головой, наконец прогоняя лишнее из головы. Не то время, чтобы думать об этом. В данный момент он сидел на подобии койки для себя, сотворённой из каких-то старых тряпок, просто брошенных на землю. Так себе удобства, но он уже успел привыкнуть, да и не рассчитывал на что-то большее, чем отмороженную поясницу и спину после сна в таких условиях. В казарме, по большому счёту, было то же самое, так что особой разницы он не ощущал, кроме холода: поясницу всё же крепко прошибало, иногда даже появлялся страх, что они все тут отморозят свои задницы. Сейчас Чанёль думал о том, как же ошибался тот парень без фамилии. Тогда он не мог предположить, что с военной точки не вернётся живым ни он, ни его подчинённые. Да и кто мог… Он не знал, что через какую-то пару жалких недель их матерям и отцам придёт весть о том, что их сыновья отдали жизнь на защиту своей страны. Слишком скоро, слишком быстро. Не знал… Как глупо звучит — «на защиту». Они не были профессионально подготовленными военными, чтобы действительно умело защищать себя и выполнять все приказы. Так или иначе, с позавчерашнего дня, когда всё это произошло, в голове Пак Чанёля то и дело вертелась мысль о том, что не стоит относиться к войне так просто. За такое она не прощает. Молодой человек не был глупцом, устраивающим подобные сцены. В нём было достаточно зрелости и ума для того, чтобы понимать самое важное здесь. Каждый должен осознавать, что будучи на военной точке, находясь в эпицентре или совсем рядом с бесконечной стрельбой… Сегодня ты жив, но уже завтра можешь подорваться на мине, лишиться ног, рук и умереть сразу же, если подфартит, конечно, или тебя прошьют очередью из винтовки с вертолёта. Каждый день может оказаться последним. Не отдавая себе в этом отчёт, Пак теребил парное кольцо на указательном пальце, купленное им уже очень давно. Это был особенный день, часть важного подарка. Вторым кольцом он поделился с Бэкхёном, самым близким человеком, вкладывая в это больше смысла, чем в простой подарок. Чувствуя сейчас холод металла и смотря на свои широкие ладони, он думал, сможет ли уйти с фронта, не оставив слишком много крови на своих руках. И он знал: глупо было верить в это, ведь война есть война, тут ничего не попишешь, так что Паку придётся сцепить зубы и проходить через это в первый… или, возможно, последний раз. Но всё же…От лица Пак Чанёля
Подстилка из какого-то старого шмотья ничем не помогала, так что по сути я лежал на холодной земле. Сейчас я и другие из моего отделения находились в старом сарае, покосившемся от времени. Мы единогласно решили остановиться здесь ненадолго, чтобы перевести дух и немного отоспаться, завтра нужно было идти в разведку, к этому стоило быть готовым. Каждый готов был ответить на удар в случае внезапного нападения — часовые менялись, и мы не теряли бдительности. Сон был чутким, но придавал сил. Каждый из нас понимал, что для кого-то эта вылазка может оказаться фатальной. Каждый боялся за себя. Я знал, что ребята спрашивали себя: «А что, если это буду я?» Эти мысли расстраивают, но надо стараться не поддаваться этому. Я почти смирился с этим, что есть, то есть. Каждый из нас боялся смерти, перед ней все равны, и мы не знали, в какой момент она придёт и заберёт нас. Будем мы убиты снарядом, подорвёмся ли на мине, а может, придётся замерзать насмерть в окопах зимой или умирать от жажды и истощения в знойное лето: война может закончиться очень нескоро… Никто не знает этого и точно не сможет узнать никогда. Иногда я сам мимолётно задаюсь вопросом: «А что будет, когда я буду умирать?» После него до боли закусываю губу, ведь потом сразу возникает следующий: «А что будет делать Бён, узнав о моей гибели?» Тогда все мысли о смерти улетучиваются, и в груди расползается леденящий душу холод. Вот тогда становится по-настоящему страшно. Как во время настоящих боевых действий, до дрожи в коленях, просто до одури. В конечном счёте, этот страх перед неизвестностью есть у каждого, я не был исключением.AION [Full OST] — origa-4
Проснувшись одним из первых, я поднялся со своего места и, к счастью, не ощутив боли в теле, так как давно привык спать в таких условиях, в которых простой человек давно отбросил бы копыта, отправился на поиски древесины. Это не заняло много времени, потому что лес был совсем рядом, и было достаточно сухо: это не стало морокой. Принеся достаточно хвороста, начал разводить костёр рядом. Дым вряд ли будет замечен здесь, да и он недостаточен, чтобы нас засекли, к тому же, высокие деревья скрывали всё. Я уселся по-турецки рядом с костром и почувствовал, как пальцы приятно обдало усиливающимся теплом. И всё же начал ощущать какой-то голод спустя долгое время. Поэтому только сейчас, впервые за кучу времени всё же притронулся к своему неприкосновенному пайку, который старался экономно расходовать, в отличие от некоторых. К каким-то запасам я вообще не притрагивался. Наконец я достал банку с какими-то консервами, вынул из кармана формы маленькую погнутую ложку и стал засовывать содержимое в рот, как вдруг… — Не поделишься? С такими темпами сало на животе вырастет, — прошептал в самое ухо мой товарищ, и я чуть не поперхнулся от неожиданности. Чёрт возьми! Как погружусь в мысли, так перестаю быть бдительным, всегда проклинаю себя за это. Голос Хуан Цзы Тао я узнаю из тысячи. Этот дьявол всегда умеет так подобраться. — И не подумаю, пусть растёт, — я тут же отмахнулся от него, подняв ладонь к его лицу и предусмотрительно отодвигая его от себя на десяток сантиметров, зная, что не получу сдачи. Он послушно отступил, и я засунул старой ложкой в рот куски ароматной тушёнки, отмечая, как живот китайца умоляюще урчит. — Где твой паёк? — решил осведомиться я, оглядывая чужую кислую мину. — С вечера кто-то его утащил, — что ж, неудивительно, — стало быть, это Чонин, — всех остальных как возможных преступников рассматривать бессмысленно, потому что только Чонин у нас жрал даже не за двоих, за троих, за что, конечно же, постоянно получал по шапке. Его, конечно, прощали, но бесило сильно. — Не кормили в детстве парня, что поделать, — усмешка тронула мои губы и я только пожал плечами, продолжая трапезу. Но унылый взгляд китайца всё равно остановился на банке с тушёнкой, поэтому я всё же закатил глаза и устало выдохнул, всучив её ему со словами: — Да ешь ты, ешь, не смотри только так, отращивай своё сало, — хоть какая-то радость будет. Он не отреагировал на мои слова, радуясь подачке. Я одну ложку всё же успел сунуть в рот, так что хоть что-то в желудке будет. На этом я устало вздохнул и поднялся на ноги, оглядев всех остальных. К слову о них.PSCHD — 420BONAQUA
— А где все? Спят ещё, что ли? — мне казалось, я довольно долго сижу на улице, этого времени было достаточно, чтобы народ поднялся. Вопросительно подняв бровь, я выжидающе взглянул на довольно жующего парня, получив едва разборчивый ответ: — Не знаю, — ну как можно не знать, если ты только что оттуда вышел… — Сухо сказал, что выйдет по делам, как я понял, ему надо в туалет, а все остальные… — Ясно, — почесав затылок, я снова потянулся, разминая плечи и задумавшись, куда они могли запропаститься. И вдруг вспомнил. — А, точно же. Чунмён сказал, что они пройдут по периметру разведтерритории на всякий случай, — не знаю, как проглядел их уход, честное слово. — Сухо-хён? — этот китаец до сих пор не привык называть Чунмёна по имени, хотя его понять можно: в части по большому счёту к друг другу обращаются по позывным. — А, вот как, — только и сказал он. На этом наш разговор окончился, и я обпёрся спиной о стену барака. Воздух ещё чист и пока не пропитан ни запахом пота, ни запахом крови, поэтому я вдохнул его в лёгкие как можно глубже и выпустил, настраиваясь на то, что совсем скоро кого-то из нас не станет. Не хотелось бы, но я понимал, что это неизбежно и старался подготовить себя к этому. Когда все остальные вышли, я оглядел их только мельком. Лица не кислые, стало быть, выспались. — Чонин, — обратился я к обжоре, поднимая бровь, — из-за таких, как ты, голодают не по одиночке, а парами, — сделал замечание, посмотрев на эту жиробасину так, словно намеревался в его лбу глазами реальную дырку просверлить. Он сначала хотел было возмутиться, ну или спросить, в чём же дело и чем я недоволен, а но, видимо, вспомнив, из-за чего мне пришлось делиться своим пайком с китайцем, тут же мысленно зашил себе рот. И хорошо. Его хватило только на то, чтобы нахмуриться и отмахнуться от моих слов. Но тут… — Действительно. И не стыдно тебе было сжирать и мой паёк ночью, жирная ты свинья? — о, да! А вот и он. На самом деле, с минуты на минуту я ожидал громкий бас этого парня, ведь подозрение, что голодный Чонин сожрал не один паек Тао, у меня появилось уже давно. Было бы странно, если бы этот вечно голодный парень обошёлся только своим пайком, также Тао, потом и моим... Ну и ещё одного голодного бедолаги здесь. Сейчас этот бедолага, Ву, был в бешенстве. Лицо заметно покраснело, а губы были сжаты в тонкую полоску, свободная от ноши рука была сжата в кулак, который с минуту на минуту прилетит в чью-то сытую харю. Да и кто бы не рассердился на его месте? Он держал открытую банку тушёнки и демонстрировал всем отсутствие в ней основного продукта, буравя взглядом единственного обожравшегося здесь. — Я не свинья… — Ким пытался было возразить, даже протестующе поднял палец, как ребёнок, нахмурившись, но тут же осёкся, едва поймав на себе взгляд злого парня. Ответ держит он, а стыдно по какой-то причине мне, Господи… слишком комично. Чонин поджал губы. О, да, лучше не пререкаться с этим драконом, а то потом свою голову не сыщешь. Все чувствовали, что Ифань реально может закопать в землю, и это не было шуткой. — Молчи, животное, кто мне жрачку теперь сделает? — он вопросительно выгнул бровь, и я подумал о том, что скоро Ву будет готов разорвать мелкого на кусочки, а потом зажарить и сожрать в качестве своего отсутствующего завтрака. Чонин не ответил, лишь виновато потупил взгляд, на что Ифань вздохнул и пробурчал себе под нос что-то вроде: «Ты ещё ответишь за это, мудак, оболью всё твоё обмундирование болотной грязью следующей ночью» и взглянул на командира номер два. Мы готовы были подчиняться им в равной степени. — Выдвигаться надо уже сейчас, а то светает. Не думаю, что светиться перед противниками будет хорошей идеей, — озвучив свою мысль, закинул руки за спину и сцепил пальцы в замок, как он обычно делал. На это негласный командир номер два лишь кивнул, молчаливо соглашаясь. Продолжая медленно поглаживать штурмовую винтовку, с явной любовью касаясь подушечками пальцев её ствольной накладки, он спросил, как всегда не забывая заботиться о подчинённых, хотя казалось, этот вопрос был только для галочки, учитывая последний разговор: — Голодными в бой никто не идёт? — и только получив кивок каждого из нас (хотя на деле далеко не все были сыты, поэтому, вопрос был задан скорее для галочки, однако и это нас грело: такие осведомления были проявлением заботы), он кивнул в ответ и лишь после этого мы без особых разговоров принялись собираться на очередную разведку в лес. Это не заняло много времени: мы были почти полностью одеты, осталось лишь взять снаряжение. Почему-то я был уверен, что в лесу нас ждёт что-то плохое. Какая-то засада, возможно, или что-то другое — чёрт знает, но предчувствие чего-то нехорошего скрутило что-то в животе. Едва нога ступила на хлипкие ветки деревьев и сухие листья, как понял, что дело закончится плохо. Чутьё никогда меня не подводило, и Чунмён всегда полагался на меня в таких случаях, ведь я часто вытаскивал всё наше отделение из передряг, доверяя своему нюху… на неудачу. Такие люди нужны всегда. Я не могу сказать точно, почему ничего не сказал о своих опасениях. Возможно, отвлёкся на что-то, или посчитал их слишком надуманными. А может, слишком быстро переключился на карту, сопоставляя ее с местностью, по которой мы шли. Тогда я не предполагал, что до последних секунд своей жизни буду жалеть об этом упущении. Я не знал, чем всё это кончится. Не знал о том, что война попросту смоет нас всех, и в последние секунды жизни мы не будем уверены до конца, дойдут ли сведения до наших матерей и отцов о том, что их сыновья погибли. Никто из нас не знал, как быстро над нашими лицами будут сгущаться тени, насколько же тихо мы будем дышать. И никто не знал о том, что каждый будет плакать, понимая, что наша короткая двадцатилетняя жизнь ускользает от нас. Дурное чувство не покидало меня с того самого момента, как я пересёк лесную границу. И вдруг я подумал о Бэкхёне. О том, кого оставил там, за пределами фронта, в обычной однокомнатной квартирке со своим другом, которого просил присматривать за парнишкой, а то мало ли что. Что-то скользкое будто сжало сердце, и на мгновение я даже подумал, что пуля прошибла его насквозь, но лишь показалось, я шёл дальше и дальше. Шёл как всегда впереди, а всё благодаря длиннющим ногам. За мной поспевал только Крис и ещё пара человек, остальные плелись сзади, хотя было видно, что они торопились. Всё-таки рост большое преимущество. Тао торопился и держался рядом с Крисом, Чунмён старался идти ближе, постоянно запыхаясь, но старательно делая вид, что не устаёт, за ним тащился Чонин, ну, а Минсок семенил вообще где-то сзади, с короткими ногами ему не повезло. Тем временем запах становился всё тяжелей. Мы всё шли и шли вперёд. Время от времени на карте, что была у меня в руках, я отмечал места, где мы были и где безопасно, где овраги, где выпуклости, где болотистая местность, и где лежат неразорвавшиеся снаряды, чтобы на обратном пути это можно было обойти и потом передать информацию в другие отделения наших. После нас те, кто будет сражаться на этих территориях, смогут лучше ориентироваться, а если тут будет какое-то непроходимое болото, и вовсе его обойти. Когда вдруг запах стал совсем странным (на деле вполне однозначным, однако я не смог сориентироваться сразу), я резко остановился и нахмурился, заставив остановиться всех остальных в напряжении. Что-то определённо было не так. Я огляделся, услышав голос старшего: — Чанёль, — Минсок едва не ткнулся в мои лопатки лицом, не успев сориентироваться и остановиться перед моей спиной. — Чего встал, говорю? — но он уже понимал, что происходит. Об этом говорил озадаченный взгляд и хмурые брови: не недовольства, это была явная попытка понять, что же не так с этим местом. — Подождите… — я принюхался и оглядел ребят, а потом посмотрел на Ву. — Ничего не чувствуешь? — его глаза уже говорили о том, что он понимает: явно что-то произошло. Совсем недавно. Запах горелого витал в воздухе. Неподалёку был бой, значит, здесь могла быть опасность. Кровь. Запах крови. Я повертел головой, наконец замечая то, что было у меня перед носом. Это был не ров, а большая яма, напоминающая могилу, или это всё мои глупые ассоциации. На самом деле это лишь достаточно широкие, двухметровые в глубину следы от взрывов крупных снарядов. Я обвел взглядом землю и понял: их здесь с пару десятков. Я осторожно присел напротив одной из них, непонятно чего сейчас опасаясь, и прикоснулся к земле пальцами. Тепло. Это произошло недавно. Значит, где-то рядом могут быть… Вдруг раздались оглушающие взрывы, которые звучали так, словно мы были в аду. Жар окутал тело. Это была ударная волна, я отлетел, упал наземь и скатился в одну из ям, не разобрав, во что уткнулся лбом. Плотно сжав губы, я дышал лишь носом, пригнулся и закрыл голову руками. Крепко зажмурил глаза, чтобы в них не попала грязь. На какое-то время я перестал что-то слышать, оглушило. Только бешеный ритм собственного сердца отбивал по рёбрам. И я чуть было не задохнулся, когда, наконец, понял, чего коснулся мой лоб. Скорее не чего, а кого. В первые секунды осознание не приходило ко мне, возможно, из-за неспособности до конца принять то, что все мы в конечном счёте смертны. Я думал об этом, но размышлений было недостаточно. В эти секунды я смотрел прямо в глаза другого неизвестного мне солдата, мёртвого, его глаза перед смертью были расширены. Изувеченное, окровавленное. Я еле сдержал рвотный позыв, сглотнув. В голове стучала болезненная пульсация, страх настолько окутал меня, что дыхание сбилось. Взрыв. Второй, третий. Они продолжались, и тишина наступила только после шестого. Страх подошёл к своему пику, и я не мог совладать с ним. Дичайше. Боязно высунуться из своего нового «убежища». Не хочется видеть то, что там, над землёй. Подсознание знало, что я увижу, но мозг отказывался принимать это. На мгновение в голове задержалась мысль о том, что мне стоит сдохнуть здесь, оставшись в компании этого мертвеца, и не подниматься, не видеть лиц товарищей. Не видеть то, что уже сейчас рисовало мне сознание. Может, лучшим выходом было бы именно это. Снова зажмурившись, я постарался полной грудью вдохнуть пропитанный дымом воздух и только спустя десяток секунд решился вынырнуть наружу из чужой (своей) могилы. Тело ватное, оно едва слушается меня. Страшно, едва могу открыть глаза. Что происходит? Теряю контроль над эмоциями, это недопустимо. Понадобилась пара минут, или больше, не знаю, чтобы я поднялся на еле держащие ноги и открыл глаза. Может, не стоило этого делать и нужно было уже тогда бежать без оглядки, ища спасения, искать другие отделения, помощь. Но это было мне неизвестно, и что было бы лучше, умереть потом, сделав хоть что-то для своей родины, или прямо здесь, сейчас, вместе с товарищами, в братской могиле? Они были мертвы. Не было криков и стонов. Никакого шанса. Не слышно ни одного слова, ни одного хрипа, ни одного шороха. Ни одного вздоха. Совсем близко был Минсок. Он лежал на животе, смог опознать его по макушке. Обессиленно рухнув перед ним на колени, я перевернул его на спину, и, видя перепачканное в земле лицо, не смог сдержать рвоту. Я отвернулся в последний момент, не запачкав товарища. И когда в сотый раз вдохнул ртом воздуха, проморгался, лишая глаз предательски подступающей влаги, снова взглянул на него... И моё сердце упало. Глаза закрыты, копна перепачканных в земле волос из рыжей превратилась в чёрную, грязные щёки страшно ободраны и из виска, рассечённого камнем, течёт тёмная кровь, и нос, бог мой, он сломан и отогнут в сторону, это… так больно и страшно на это смотреть, что мне захотелось пуститься наутёк и бежать, бежать прочь отсюда и забыть обо всём. Ужас окутал меня с головы до пят. Его безжизненное, бледное, словно мел, лицо, отпечаталось в памяти навсегда. Я встал с колен, касаясь рукой плеча, чувствуя боль от ушиба. Слёзы сами появились на глазах, я не отдавал себе отчёта в том, когда стал плакать, мне было плевать. Просто всё это слишком… слишком для меня. Не знаю, правильно ли поступил, всё-таки не решившись смотреть на остальных. Проверять так, жив ли кто-то. Сердце знало, что я не выдержу этого. Я хрипло звал каждого по имени, не один раз. Громко, так, чтобы меня точно услышали, но… никто не откликнулся. Впервые в жизни я почувствовал себя таким одиноким. Одиноким настолько, будто весь мир в одно мгновение рухнул и отвернулся от меня. Остался лишь я один. Один… В кромешной темноте, где нет ни единого лучика света, где только пустота вперемешку со жгучей болью. Я физически чувствовал, как сердце рвётся на части, слёзы застилали глаза. И дело было не в дыме. Дело было в них. Дело было во всём девятом отделении, которое я… потерял.Secret Garden — Appassionata
Пока я брёл куда-то дальше, постоянно оступаясь о сухие ветки, глаза застилала сплошная белёсая пелена. Я не знал, куда ведут меня мои ноги, просто безостановочно брёл в надежде найти какое-то чёртово спасение, выход. В тот самый момент начался отсчёт последнего времени, которое мне осталось прожить. Отсчёт, о котором я не подозревал. Отсчёт, в конце которого меня ждал один единственный исход. Мысли приходили к Бёну. Пока я, измученный болью, шёл вперёд, я не мог выкинуть мысли о нём из головы, да и не хотел совсем. Они помогали не свихнуться. И тогда впервые во мне вдруг настолько сильно загорелось желание коснуться его, крепко обнять и не отпускать. А глаза лихорадочно бегали по округе, скорее ища не выход, спасение, а пытаясь уловить ускользающий образ Бэкхёна. Которого не могло было быть, ведь он сейчас в городе, а не здесь, со мной. Я в полной мере осознал, как же скучаю по его глазам, голосу, волосам… губам. По всему. Это душащее чувство одиночества убивало меня изнутри. Сейчас мне остро нужна была какая-то поддержка, то, что помогло бы удержаться в рассудке. Кажется, ещё немного, и я просто… Так, хватит. Соберись, Чанёль. В моих руках помятая, грязная карта. Я каким-то чудом-таки успел её сохранить в кармане куртки. Глаза слипались, тело страшно ныло, требуя разрядки, отдыха, хотя бы на земле. Каждый мускул был напряжён, и я сомневался, что если мне и случится пережить эту ночь, то я смогу отдохнуть или попросту сомкнуть глаза. Зачёркивая уже сломанным от удара о землю карандашом место, где было скопление мин, я втягивал носом воздух и старался не вспоминать о том, что оставил их всех там. Что я ушёл от Тао, Минсока, Ифаня, Чонина, Чунмёна… Да, их уже нет в живых, нужно думать о том, что делать дальше, но всё равно, с каждой секундой мне становилось всё хуже, будто бы от меня отрывали по кускам. Это… Больно. Они стали мне семьёй. Так быстро, но стали, и сейчас я потерял её. Это всё… Но тут я остановился. Прикоснувшись к карману штанов, где лежало острое лезвие, я готов был отразить любое нападение вблизи. Мои ноги остановились сами, я знал, что что-то не так. Не понимал, что именно держало меня на этом месте, но… запах пороха усилился, кажется. Вокруг всё те же густые деревья. Прищуриваюсь. Я продолжал неподвижно стоять, нога застыла в паре десятков сантиметров от земли в нерешительности. Я всё-таки оглянулся, ожидая увидеть что-то после себя. И рука вдруг потянулась к груди. Сердце болезненно сжалось, и всё происходящее вдруг стало для меня каким-то сном, со мной играет злую шутку желание вернуться домой. Сумасшествие. Может, я контужен?.. Когда чужие руки обняли мой живот и хрупкое тело врезалось в моё, мы оба упали на землю. От удивления или от сильного стресса сил держаться на ногах уже не было. Я потерялся в чувствах. Что ты здесь делаешь, Господи?.. — Откуда ты?.. — едва мог прошептать, и слов просто не было. Да и кто смог бы их подобрать? Сейчас на меня взирала пара любимых глаз, и я боялся, что вновь заплачу, что это сон. И в то же время страшился и того, что это реальность. Как он смог здесь оказаться, как смог найти меня? Откуда ему было знать, куда я направился? Кто его направил сюда и какого чёрта… какого чёрта он здесь делает?! Я хотел уберечь от запаха войны и боли, но… — Я сам пришёл, — ошарашил меня фактом, и этот родной до боли голос отдаётся в ушах болезненным эхом. Кажется, взрывы совсем оглушили меня. Боязливо и счастливо, в голове полный хаос, как он мог и когда, зачем… Как… И… — По собственному желанию, — отсекая половину вопросов, сказал он, и с этими словами он коснулся своими пальцами будто бы пианиста моей огрубевшей щеки и провёл по успевшей вырасти щетине. — Так вышло, что я попал в одну часть с тобой. Получил указание и отправился к вам, и… Только после этих слов я встрепенулся и привстал, что-то простонав, кажется, я и правда схожу с ума. Но его глаза не могут врать. Его улыбка слишком широка для сложившихся обстоятельств, и я не могу быть таким же радостным, как он сейчас. Чему он улыбается? Тому, что рад меня видеть? Понимает ли он, куда вляпался теперь? Я испытываю жуткий ужас, понимая, что он и правда рядом. Он мой свет в этом аду, но теперь он в каждую секунду может потухнуть. Неужели он не понимает, как здесь опасно?.. — Я просто… — схватившись за голову, вновь простонал, зная, что сейчас не время читать морали, но я даже не знал, что сказать. — Почему ты уехал из города? — чертовски глупый вопрос с чертовски глупым ответом, который я бы хотел услышать, но не сейчас. Что брало верх надо мной? Счастье от того, что я вновь вижу Бэкхёна, или горе от того, что он теперь среди всего, от чего я так желал его уберечь? Среди этой войны, грязи и крови, бесчисленных смертей, которые она несёт за собой… — Я хотел быть рядом, — эта фраза прозвучала как гром. Он говорил это так, словно объясняя ребёнку элементарные вещи, которые должен понимать каждый. Он смотрел уверенно и прямо в глаза. Господи, какой же он ребёнок… — Не ты ли говорил, что мы всегда будем вместе? — он улыбается, а я чертыхаюсь, мысленно проклиная себя за эти слова. Не сейчас, только не сейчас, это не должно быть так… — Да, говорил, — подтвердил я, — но не приезжать же ради этого на фронт, — моё хмурое лицо заставило самого Бэкхёна нахмуриться и тяжело вздохнуть. — Ты ведь не знаешь, что здесь происходит, и… — Я попал в твою войсковую часть, — его резкие объяснения сбили меня с мысли, и он запустил пальцы в мои спутанные грязные волосы. Я наконец заметил, что на голове уже нет каски. Эта забота заставила сердце ударить по рёбрам сильнее. — Вчера было распределение, и добрался до вас я только сейчас, получил на сегодня приказ от другого командующего двигаться к отделению Ким Чунмёна, мне дали координаты. Поэтому я здесь. Я помолчал несколько секунд, пытаясь осмыслить сказанное им. Голова болела. — У тебя всё так просто… — только и смог вымолвить я, непонятно почему подавив в себе желание крепко обнять Бэкхёна. Наверное, я всё ещё не смог оправиться от того, что он пришёл… за мной. Ко мне. Зачем-то. И только потом до меня дойдёт, что я зря не сделал этого. Зря не обнял и не поцеловал, не почувствовал тепла его рук чуть дольше. Зря не сказал в последний раз о том, что люблю… Дальше мы двигались в молчании. Я напряжённо вглядывался вперёд, ожидая угрозы, и делал пометки на карте, зная, что лишним это не будет и сейчас. Бэкхён не мешал, только поглядывал на мою работу и старался подставить мне плечо, если видел, что я начинаю прихрамывать. Временами я брал его за руку, крепко стискивая и боясь отпустить её, это было нужно мне, чтобы удостовериться, что он не мираж. Это всё ещё реальность. Всё ещё она, эта жестокая реальность. Он бормотал что-то вроде «Полегче, Чанёль», но мне было плевать. Уставшими глазами я внимательно следил за тем, куда ступали его ноги, на свои мне было всё равно. Время от времени делал новые пометки, обозначал возможные минные участки, где лежат разорвавшиеся мины, где лежала даже пара погибших. В уме то и дело мелькала мысль, что скоро разведка подойдёт к концу и можно будет отправляться на базу. Эта надежда очень грела. Хотелось закончить всё это. Бэкхён всё это время то и дело тяжело вздыхал, угнетённый мыслями. Я понимаю, что он чувствовал. Да, Бэк, это оно. Знакомься, это настоящая смерть. Я не хотел, чтобы ты это видел, но ты пришёл сам. Тогда я ещё не знал, вернёмся ли мы живыми, сможем ли… и пожалуй, это была всё-таки моя ошибка. Моя вина в том, что не уследил. Не заметил, не придал значения, не… — Ты пошёл на службу из-за того, что соскучился по мне? — грустно усмехнулся я, пока дальние очереди автоматов разрывали лесную тишину, без труда сквозь неё проносясь. Я не ждал ответа на этот вопрос. — Когда тебя успели обучить? Гражданских без подготовки редко берут, — именно это интересовало меня больше всего. — Я уже отслужил, — этот неожиданный ответ меня очень удивил. Мы никогда не говорили с ним о службе, и я был уверен, что он ещё не делал этого. Я знал, что он пошёл учиться чуть позже, но не вдавался в причины. — Это было до того, как я повстречал тебя, — когда он посмотрел в мои глаза, на его лицо пала тень. Меня будто реальным холодом обдало. Это было последним, что я помнил перед тем, как почувствовать жгучую боль, услышать жуткий крик Бэкхёна, пытавшегося меня удержать рядом, и провалиться куда-то вниз, кажется, в окоп, или нет… в могилу, в которой мне уже довелось побывать.X-Ray Dog — Final Hour
Я пришёл в себя в тот момент, когда меня били по обеим щекам. Не сильно, но ощутимо, так, чтобы очнулся. Лицо было мокрым, виной тому чужие слёзы. Я слышал крик Бэкхёна. Он срывал голос. Я никогда не видел его таким. Дрожащие губы, потерянный взгляд, отчаяние в нём. Картинка расплывается. Жмурюсь. Как же болит голова… — Чан, Чанёль! — его взгляд полон ужаса. — Чанёль, ты меня слышишь?! — его голос никогда прежде не срывался так, как сейчас. Он кричал, срывая связки, и смотрел на меня почти пустыми глазами, в которых, однако, всё ещё была какая-то призрачная надежда. Испуг и страх овладел им. — Ответь мне, рыжая башка! — он прикоснулся к моим волосам, и это касание на мгновения вернуло меня в прошлое. Он делал так, когда я ещё не встречался лицом к лицу с войной: когда хотел поцеловать, когда хотел сказать, что любит меня, когда… По его щекам катились слёзы, он старался стереть их, но их было слишком много. Громко шмыгая носом и задыхаясь от слёз. Его руки лежали на моих щеках, они дрожали. Я чувствовал это. — Где мы… — из моего горла вырвался едва слышимый звук, хрип, что-то мерзкое, то, что не было похоже на мой голос. Я начал понимать, что не чувствую ног, чувствовал лишь чужие слёзы на своём лице, а ещё то, что у меня ледяные руки, и пальцы Бёна. Да, они уже стискивали мои ладони… — Неважно, — тут же ответил он, наклонившись к моему лицу и задав вопрос с жутким страхом в глазах… Вот сейчас ещё страшнее, ведь… Никогда прежде его глаза не были такими. — Как ты? — голос дрожит. — Ты меня слышишь? Сильно оглушило? — он засыпал меня вопросами, и тут я почему-то вдруг подумал о том, что скоро сойду в могилу. Эта мысль холодила все внутренности, и от этого становилось ещё хуже. Я не могу, просто… — Вроде бы… — голос словно был не моим. И дальше я не мог подобрать слов, потому что заметил, что куртка Бэкхёна лежала рядом, рукав был оторван, и я зажмурился, не веря. Глубоко вобрав в лёгкие воздуха, на выходе прошептал лишь: — Насколько всё… Похоже, дело плохо. Потихоньку болевой шок отходит, нога начинает беспокоить. Сдерживаю стон. Пульсирующая боль началась. — Сейчас… — пауза, — ты не сможешь встать, — он говорил твёрдо, но дрожащий голос выдавал его состояние, от этого становилось только хуже. Я боялся, я не хотел взглянуть на свои ноги, страшился увидеть то, что с ними стало. Увидеть то, что от них осталось. Пак не знал, о чём думал Бэкхён, глаза которого были полны слёз. Он едва мог осознать, что это всё-таки случилось. Случилось с ним, с самым близким ему человеком. Не в фильме ужасов, которые они так любили смотреть с Чанёлем на пару субботними вечерами. Нет. Всё это происходило не в фильме, не на экране, сейчас это… Подобие жгута, которое он соорудил из своей куртки и которым перетянул колено своего парня, стремительно пропитывалось кровью. Он не мог найти в себе силы сказать, что у Чанёля больше нет голени. Он не смог бы, просто не смог.X-Ray Dog — Hope Always
Бэкхёну кажется, что ещё немного, и он окончательно сойдёт с ума. Его крыша готова поехать прямо сейчас.
Нога сильно опухла и вздулась. Вживую Бён никогда не видел таких страшных открытых переломов, эта кровь… Он готов отдать жизнь, лишь бы это происходило с кем-то другим или даже с ним самим, но никак не с Чанёлем. Время стало идти слишком быстро. Чанёль отшучивался, пытался разрядить атмосферу, зная, что иначе они оба сойдут с ума. Его лицо стремительно серело, под глазами стали прорисовываться заметные синяки, и было понятно, что ему становилось всё хуже. Счёт шёл на минуты. Бэкхён впервые допустил мысль о том, что Чанёль может умереть здесь. Просто взять и… умереть. По-настоящему. Поджилки скрутились вновь. Правый глаз начал слезиться, и он почувствовал, что в любой момент может разрыдаться. Когда новобранец был без сознания, Бэк как мог перевязал лоскутами от своей куртки его ногу, чтобы солдат не увидел то, чего видеть не следовало. Чанёль мог сойти с ума от боли или слететь с катушек, увидев то, во что взрыв превратил его ногу. Что он оставил от неё. Бэкхён опасался, что слетел бы с катушек сам. Когда он тащил на себе тяжеленного Пака подальше от места взрывов, он невесело отмечал про себя, что ему следовало уделять больше внимания силовым тренировкам, так бы, глядишь, и покрепче был. Он следовал по карте, продолжая делать пометки, то и дело останавливаясь, сажая Чанёля к дереву и тоже переводя дух. Он сильно вспотел. Чанёль волочил ноги, ему было всё тяжелее. И сейчас они вновь остановились, Бэк усадил Пака, помогая прислониться спиной к дереву. Тогда Бэкхён допустил мысль о том, что им не выбраться. День. Они продержались ещё один день. Бэкхён кормил Чанёля пайком, который предусмотрительно сунул за пазуху, себя он ограничивал в еде полностью. Сейчас она была нужна точно не ему. Чанёль говорил всё реже, но когда он немного поел, его бледное лицо порозовело на щеках. Бэкхён облегчённо выдохнул, целуя его в губы, едва касаясь, понимая, что в этом парне ещё теплилась жизнь. А после… Следующие часы для Чанёля в мутных красках, он едва видел что-либо. Начинался бессвязный бред, его язык заплетался, воспоминания мешались в его голове и ему казалось, что он совсем не здесь, а дома. Он звал маму, спрашивал, почему получил ещё один наряд вместо Тао, просил прощения… Иногда он приходил в себя, его лицо прояснялось. И тогда он знал, что произошло с его ногой, но не поднимал эту тему, зная, что больно будет и ему, и Бэкхёну. Он следовал решению молчать и держаться дальше, сцепил зубы и терпел, не догадываясь о том, насколько быстро рассыпалось бэкхёновское сердце на кусочки, стоило тому взглянуть на любимого человека лишь раз. Третий день. Именно так запомнил эту дату Бэкхён. Просто… третий день. Третий день, как Чанёль увядал, третий день с того момента, как надежда стала ускользать от них. Он опустился перед совсем посеревшим Паком на колени, бережно взяв его лицо в свои ладони, тихо-тихо шепча: — Чанёль, Чанёль, Чанёль… Его кожа была липкой, Бэкхён не знал, от чего, казалось, что скоро Чанёль начнёт разлагаться, синяки под глазами совсем почернели, а глаза охватил лихорадочный блеск. Он дышал из рук вон плохо, еле слышно, так тихо, что иногда… казалось, совсем не… Кишки Бэкхёна скрутились в тугой узел сейчас, когда он встретился взглядом с глазами этого храброго солдата. Спину прошибло холодом. Он смотрел в глаза любимому, самому дорогому на свете человеку. Смотрел в глаза тому, кто увядал на его собственных глазах. Тогда он перестал отдавать себе отчёт в том, что происходит. Последним, что Бэкхён услышал от Чанёля, были тихие-тихие слова. Которые крутились в голове в последние секунды его жизни. Слова: Я люблю тебяВыберись отсюда живым
Я лю
Он не успел разрыдаться. Бэкхён не управлял собой. Будучи сломленным этой болью, он не мог предугадать, что поднимется на ноги. Что подкосившиеся ноги сделают роковой шаг назад. Шаг, из-за которого очередная мина раскроит его тело на куски. И ещё он не знал, что Чанёль был в сознании, когда случилась его нелепая, глупая, случайная смерть. Смерть, после которой сердце всё ещё дышащего солдата остановилось, остановилось в ту же секунду, когда замолчало чужое. — Эта война закончится через неделю, придурки!