Неожиданный визит

Рудольф злился, хотя всеми силами старался не выказывать своего недовольства, по крайней мере, перед сыном. Генриху совсем не обязательно вникать во все эти дрязги. Да мальчик и не заботился, казалось, о действительности вещей. Он жил в каком-то своем мире, далеком от того, что происходило в стране. Рудольф был даже рад этому. Переезд в Ригу Генрих воспринял легко, не пришлось ничего объяснять – Рудольф этого терпеть не мог. Конечно, захоти сын узнать, что послужило причиной, Рудольф бы без сомнений ответил. Генрих бы открыл для себя мир с другой стороны, но все оказалось на много проще, мальчик просто подчинился. Иногда Рудольф думал, что сын растет слишком безвольным, податливым как глина, он не имеет своего мнения, а только лишь отражает окружающее его, как зеркало. Чистое, новое, еще не замутненное зеркало. И как у Генриха это получается? Конечно, с таким характером нужно быть вдвойне осторожнее – если Генрих попадет не в ту среду, то вбить ему в голову всякую ересь будет проще простого, и потом ничего его не переубедит, сын мог быть на редкость упрямым, Рудольфу уже приходилось много раз с этим сталкиваться – когда Генрих превращался вдруг в маленького упрямого осла, который не хотел ничего слушать. Чужие мысли легко находили отклик в голове и сердце мальчика, и как потом выколотишь? Доводить дело до физических наказаний Рудольф не хотел, но если потребуется, если только Генрих заикнется о чем-нибудь таком – отец из него дух выбьет и не пожалеет… Огромный дом пришелся Генриху по душе, он сразу же осмотрел все закоулки, слазил на чердак, разворошил груду хлама наверху, подняв тучи пыли. В Риге все было не такое, как в Германии, в Берлине. Похоже – и неуловимо иное, и шестнадцатилетний мальчик чувствовал это очень тонко, хоть особо и не делился ни с кем своими переживаниями. После смерти матери три года назад Генрих стал отчужденным и молчаливым, редко улыбался. Отец страшно злился на сына, но поделать ничего не мог, оставалось принять и дать мальчику время, и постепенно Генрих стал походить на себя прежнего – легкомысленного и смешливого. Но внутри что-то надтреснуло, и Генрих молчал – ему было стыдно говорить с отцом о своем горе. Он делал вид, что все хорошо, п потом и сам поверил в это. Вечерами они сидели в гостиной, отец читал газеты, хмурился – новости с родины беспокоили, от строк о Германии веяло неумолимо надвигающейся угрозой; или сидел, склонившись над схемами. Генрих с удовольствием помогал ему с чертежами, ему нравились линии и точность – здесь все понятно, нет полутонов. Либо так, либо так, иначе нельзя, иначе ничего не получится. Мальчик перечитал все профессиональные книги отца и его работы, и уже неплохо разбирался в вопросе. Он уже определился куда поступит – выучиться на инженера он, наверное, хотел больше всего. Рудольф видел способности сына, радовался, пусть сын занимается чем угодно – но только оставит в покое эти национал-социалистические настроения, которые сейчас разгорелись в стране. От них-то Рудольф и бежал. Ждать уже было нельзя, для него существовал лишь один путь – прочь из Германии, скрепя сердце. Он любил страну, и воспитывал сына в любви к родине, и поэтому смотреть, во что превращается Германия, было вдвойне тяжелее. Генрих никогда не будет маршировать с факелами по центральной улице, нацепив на себя коричневую форму и вскидывая руку в приветствии. Никогда. И вот несколько дней назад Рудольф получил письмо от Вилли. Тот приезжал в Ригу и хотел остановиться в доме брата. Вилли, как всегда, писал легко и напористо, как будто все уже было решено, ставил перед фактом – я еду, примите меня, и только посмейте не проявить должной заинтересованности, при чем все это было облечено в такие льстивые и напыщенные фразы о братской любви, что Рудольфа передернуло. Умеет же, не отнять. Рудольф скомкал письмо и бросил в огонь камина. Наверное, он зря винит Генриха в мягкотелости – сам такой. Еще хуже. Никогда не мог отказать брату, да если вспомнить, каких трудов Рудольфу стоило бросить Вилли в лицо «я уезжаю и забираю Генриха!». Как исказилось тогда лицо Вилли, Рудольфу на секунду почудилось, что брат его ударит, но ничего такого не последовало, Вилли только надменно вздернул подбородок. Ну что же, катись, беги, пока можешь, ничтожество – говорили его глаза, в то время как губы снисходительно улыбались. И сейчас этот ублюдок снова будет здесь, снова будет говорить с Генрихом, и Рудольф не сможет запретить сыну видеться с ним. Хотя мог бы, если бы не боялся. Генрих тихо зашел в комнату, сбросил сумку с плеча. Отец снова чем-то озабочен, последние несколько дней Генрих его другим и не видел. - Что-то случилось, отец? – он подошел, сел на подлокотник кресла напротив, внимательно глядя. - Не сиди так, сломаешь кресло. – По привычке сделал замечание Рудольф. – Сколько раз тебе говорить? Генрих сел нормально. Да будто он такой тяжелый, что кресло развалится! - Все у меня нормально. Размышляю над одним проектом. Твой дядя приезжает. - Да? Когда? – Генрих аж вскочил. - На днях. Что, соскучился? - Соскучился. - То-то оживился. - Он наверное столько всего интересного расскажет. Прямо из Берлина? - Ну откуда еще? – раздраженно поморщился Рудольф. Расскажет... уж можно не сомневаться. То, с каким нетерпением Генрих спросил о дяде, лучше всего прочего говорило, что мальчик тоскует по Германии. Почему же ни разу не сказал? Не заупрямился, не потребовал вернуться? Глупый наивный ребенок, почти со злостью подумал Рудольф, я зря тебя, что ли, берег от всего этого, чтобы ты подскакивал от восторга?! Вилли появился на следующее утро, совсем рано, когда было еще темно, подкатил к дому на роскошной черной машине, шофер открыл ему дверцу. Шварцкопф прошел по дорожке к дому, оглядывая все придирчивым взглядом. Уже не нравится, - подумал Рудольф. Он застыл в полоске света на крыльце. - Рудоооольф! – протянул Вилли, расплываясь в улыбке. – Сколько времени…. – он подал ему руку, Рудольф ее пожал, Вилли дернул его к себе, обнимая. – Не вижу энтузиазма, брат! Или ты не проснулся? Извини что в такую рань, но уж как вышло. - Ничего, мы уже встали. А это кто? – Только теперь Рудольф увидел за плечом брата молчаливого человека. - А, это Ханс, он помогает мне вести дела. Ну не оставлять же его на улице, да? Ханс тащил вещи хозяина. - Вообще-то… - начал Рудольф, но Вилли оттеснил его плечом, приглашая и Ханса зайти в дом. - И что это за плебейская манера самому открывать двери? У тебя слуг нет, ты им не платил и они уволились? – захохотал Вилли. - Да уж я не надорвусь, - буркнул Рудольф. Вилли тем временем бросил тяжелый, пахнущий кожей плащ, на руки подоспевшей служанке. Ханс последовал его примеру. - Мог бы дом и побольше заполучить… - Вилли окинул взглядом гостиную. И сразу же спросил: - А Генрих где? - На учебе. - Ну да, ну да… как его успехи? Надеюсь, ты его не распустил? Ты никогда не умел воспитывать детей. Наверняка ходит в какую-нибудь задрипанную школу для рабочих… - Вилли, ты не успел приехать, а уже… - Ладно-ладно, не заводись, я же шучу. Присутствие брата сразу сделало дом каким-то маленьким и убогим. Рудольфу внезапно стало стыдно и неловко. Но что за бред, почему он всегда должен оправдываться? Пока Вилли и Ханс располагались, служанка накрыла на стол. В спортивную секцию Генрих этим вечером не пошел, сразу после учебы направился домой. - Дядя Вилли! – с порога выкрикнул он, улыбнулся, поспешил навстречу. Вилли окинул взглядом племянника. Тот вытянулся, повзрослел – с их последней встречи прошло три года. Вилли запомнил сына брата нескладным подростком, замкнутым в своем горе, а теперь – почти мужчина, красавец, сияющие глаза, точные движения, прямая спина спортсмена. - Надо же. Неужели это Генрих? – Вилли похлопал племянника по плечу, оглядел, удерживая на вытянутых руках. – Не узнаю, до чего повзрослел. Хорош, хорош на удивление, думал Вилли, сидя напротив Генриха за ужином. И как жадно слушает новости из Берлина. Вилли намеренно начал обсуждать партийные дела, практически не обращая внимания на недовольную мину брата. Рудольф не осмелится запретить ему говорить о ситуации в СА, о возвращении Эрнста Рема из добровольной ссылки, о волнениях среди правящих кругов Германии, и о многом другом. Здесь, в доме брата, Вилли особенно тщательно подбирал слова – не хотелось бы потом доказывать, что имел ввиду что-то другое. Тем более, большинство его речей были направлены вовсе не брату, а его юному сыну. Генрих по большей части помалкивал, но Вилли видел, как загорелись глаза мальчика, когда разговор зашел о высших элитных школах, в которые молодежь нынешней Германии вступала с честью и трепетом. - На сколько ты у нас? – после ужина спросил Рудольф безразличным тоном. - Не волнуйся, я уберусь отсюда через… несколько дней. Пару-тройку, возможно, - отозвался Вилли, лениво развалившись в кресле. – Нужно было уехать из Берлина. - Куда-то опять влез? Вилли, мой дом не прибежище для… - Кого попало? Я же твой брат. И к тому же, Рудольф, кто тебе помог с приобретением этого дома? Если бы не мои связи, ты бы до сих пор перебивался на нищенскую зарплату научного сотрудника, и твои писульки никто бы и читать не стал. Рудольф стиснул зубы. Вилли умел ударить побольнее. - Я ничего не сказал, когда ты решил забрать сына и убраться прочь, но сейчас хотел бы спросить: что ты думаешь делать дальше? Вечно прятаться в Латвии? Все пропустишь, брат. Сейчас в Германии начинается самое интересное, и ты мог бы занять там весьма достойное место. - Мое место вполне достойно. Я предпочитаю честный труд. - А мой труд чем тебе не угодил? – Вилли внимательно посмотрел на брата. – Ой, поосторожнее в высказываниях, Рудольф. А то я могу подумать, что ты принадлежишь к тем тупицам, которые желают, чтобы Германия и дальше влачила жалкое существование страны третьего порядка. - Не вздумай, не вздумай мне угрожать… - Рудольф умолк, заметив Генриха. - Иди сюда, сядь. – Позвал Вилли племянника. Генрих присел на диван. – Скажи, Генрих, как тебе здесь? Не скучаешь по дому? - Ну, немного. А что? – мальчик с любопытством глянул на дядю. - Хочу понять, стоит ли тебе предлагать съездить со мной в Берлин не надолго. - Вилли, я никуда его не отпущу, у Генриха учеба. – процедил сквозь зубы Рудольф. – Не забивай парню голову, зачем это нужно? Тем более в Берлине… неспокойная обстановка. - Но почему нет? Хотя бы на несколько дней! – оживился Генрих, - Ну?... - Нет. Я запрещаю. Он никуда не едет, Вилли. - Ты никогда мне ничего не позволяешь! – вдруг вспылил Генрих. Не часто он повышал голос на отца. – То нельзя, это нельзя, мне уже не десять лет! Я могу сам решать, куда мне ехать! - Но живешь ты на мои деньги. – Ледяным тоном отчеканил Рудольф. - Неужели. – Негромко вставил Вилли. - Заткнись. – Рудольф глянул на Вилли так, что тот непроизвольно прикусил язык. - Я поеду. – Не унимался Генрих. - Иди к себе! – рявкнул на него отец. Генрих вздрогнул, молча встал и вышел, не забыв хлопнуть погромче дверью. - Ты что творишь?! Какого черта ты лезешь со своими кретинскими предложениями?! – набросился на Вилли Рудольф. – Ноги его не будет в Берлине, ты понял? - Это ему решать. - Нет, не ему, он еще ребенок, и ни черта не разбирается! - А ты разбираешься, я вижу. Что за лицемерие? - Нет, я сказал! – Рудольф так треснул кулаком по столу, что бокал с остатками вина завалился на скатерть. В наступившей тишине слишком громко тикали часы. - Вот увидишь, он сам сбежит ко мне. – Произнес Вилли тихо. Той же ночью он и Ханс покинули дом Рудольфа. Из окна своей комнаты Генрих видел, как дядя выходил из дома, отец не вышел проводить его. Движения дяди были спокойными, но Генрих ощутил, что это спокойствие дается ему нелегко. Вилли глянул на дом, и Генрих отпрянул от окна, вдруг смутившись чего-то. - Ты его выгнал? – требовательно спросил он отца утром. - Сбавь тон, молодой человек. – Рудольф был хмур, отчитываться перед сыном он совершенно не собирался. - Ты выгнал его! Почему? Ты всего боишься! Все время меня контролируешь. А что будет, если в один прекрасный момент я просто возьму и уйду, не стану спрашивать ? А? - Увидишь, что будет. - Ты даже наорать-то на меня как следует не можешь. Всего боишься, отец! Сбежал, когда умерла мама, вместо того, чтобы остаться и… Оплеуха заставила Генриха замолчать. Лицо хлестко обожгло, колющая боль постепенно нарастала. Генрих замер, как будто вдруг остановили кинопленку посередине сцены. Рудольф молча прошел мимо, сложив газету и сунув в карман халата, вышел из комнаты, тихо прикрыв за собой дверь. Генрих ненавидел его, но еще больше – себя, потому что дрожал как осиновый лист, пытаясь сдержать подступившие злые слезы, шмыгнул носом, выдохнул. Он докажет отцу, что уже не ребенок, и может сам принимать решения. Рудольф ударил сына в жизни только дважды, и это был второй раз. Чувство было омерзительное, будто сделал что-то совершенно ужасное. Наверное он и правда слишком мягок с Генрихом, и тот привык, что ему все сходит с рук. Это не сойдет. Рудольф не позволит сыну испортить свою жизнь – пусть Генрих еще не понимает, не осознает. Да и что можно понимать в шестнадцать лет? На уме должны быть красивые девушки из параллельного класса, а не политические лозунги. Но с девушками у Генриха не ладилось. Рудольф видел, каким видным растет сын, видели и другие, на Генриха обращали внимание, но вот он скучал в женском обществе, излишне смущался, в то время как его товарищи только и мечтали о красивой подружке всем на зависть. Генрих был не таким. Да, и никогда не говорил отцу в лицо упреков, тем более, в смерти матери. Да как этот щенок посмел? Рудольф пожалел, что не всыпал Генриху побольше. Нужно было. Вилли с удовольствием растянулся на широкой постели. Встреча с братом как всегда взбодрила – ему этого откровенно не хватало последнее время. Рудольф, ну и шельма, ну и сволочь, надо же, вздумал перечить. Впрочем, это было даже забавно – Вилли не думал, что Генрих его действительно послушает, он уже насмотрелся на эту семейку, пока они жили в Берлине. Рудольф не способен был что-либо кому-либо запретить. А Генрих… кажется, это уже не тот хрупкий мягкотелый мальчик. Подрос, заимел характер. Вилли улыбнулся, думая о племяннике – надо же, какое чудо держит в своем доме его брат. Кто бы мог подумать. Взгляд на Генриха будоражил кровь. Хотелось посмотреть на этого мальчика в несколько иной обстановке, посмотреть на то, как Генрих отдает распоряжения, как играет чужими жизнями, как ломает их, словно хрупкие игрушки… Хотелось удержать его рядом, рассмотреть на свету как драгоценный камень, сквозь ломанные хаотичные линии увидеть форму будущего бриллианта. Ах, как бы хотелось. Вилли вздрогнул, когда холодные чуть влажные после душа ладони легли ему на плечи – думая о Генрихе, он забыл о Хансе, который незаметно подошел сзади, по-кошачьи щуря глаза, и теперь тянулся за поцелуем. Вилли вдруг испытал желание ударить его, причинить боль, лицо Ханса показалось ему таким преступно несовершенным, что стало тошно и противно. Брат выгнал бы его из своего дома еще раньше, если бы узнал, что Вилли притащил с собой любовника. Рудольф играет в святого – пусть. До поры до времени это можно терпеть. Это даже интересно – посмотреть, как брат будет страдать. Как лишится того, кто составляет смысл его жизни. Как приползет умолять. Вилли сжал острый подбородок Ханса, провел кончиком языка по губам, раскрывая их, укусил, с наслаждением ощутив как вздрогнул любовник.