Синдром близнецов

Он привык. К пульсирующей тяжелой боли в груди, которая не прекращается, а только затихает иногда, все равно продолжая напоминать о себе мерзким ощущением холода, расползающегося от сердца, привык к каждодневному похмелью, от которого он, конечно, мог бы избавиться, но прекращать пить Данте не собирался, так что головную боль приходилось терпеть. Наверняка, не будь он демоном, дела обстояли бы гораздо хуже: то количество алкоголя, которое он стабильно заливал в себя каждый гребанный вечер, убило бы человека за неделю. Но Данте человеком не был, а потому вполне мог позволить себе еще и догоняться дрянной наркотой, которая на блаженные пару часов выгоняла из головы все мысли и притупляла боль. Правда, наступало утро, и все возвращалось на свои места. Данте выползал из постели, искал недопитую бутылку с чем-нибудь алкогольным, и, отчаянно жалея, что еще не сдох, принимался одеваться. Плащ поверх грязной, откровенно воняющей майки, драные джинсы, заляпанные черной кровью демонов, и растоптанные ботинки. В ванную Данте не шел. Слишком уж отвратительно было то, что он видел в зеркале. И начинался очередной день, наполненный бесполезной, никому не нужной охотой. Данте специально забирался в такие места, куда никогда бы не сунулся еще полгода назад, и надеялся, что очередная тварь все же прикончит его, избавив от этой перманентной боли. Но смерть словно смеялась над ним. Или же работал пресловутый инстинкт самосохранения. В любом случае, Данте всегда возвращался. Иногда приходила Кэт. Приносила какую-то еду, пыталась убраться. Правда, случалось это все реже. Данте понимал. Он прекрасно знал, как выглядит со стороны. Будь он на месте Кэт – послал бы себя с самого начала. Посторонний не смог бы понять того, что ощущал Данте. Это была словно фантомная боль. Ощущение неполноценности собственного тела. Царапающее чувство, от которого не избавиться, как ни пытайся. А еще Данте помнил ощущение, когда лезвие Мятежника вошло его брату в грудь. Рядом с сердцем. И каждый раз, убивая очередную тварь, он не мог отделаться от этого чувства. Оно жгло ладони, возвращало боль, которую он ощутил тогда. Синдром близнецов. Так, кажется, это называлось. Наверное, Данте испытал бы меньше боли, если бы вонзил меч в собственную грудь. Ему стоило отступить тогда. Пусть Вергилий делал бы, что хотел. По крайней мере, он был бы в порядке, и Данте не казалось бы, словно из груди медленно, по миллиметру вырывают сердце. Но ничего не изменить. Больше нет. Так что Данте оставалось только продолжать жить. Громко сказано, конечно, то жалкое существование, что он влачил, жизнью назвать было сложно, но смысл от этого все равно не менялся. – Дерьмо... – собственный хриплый голос кажется чужим, и Данте прикусывает язык. Пустая пачка от дешевых сигарет отправляется в угол, а Данте в вялом раздражении прикуривает. Сигарета последняя, наверное, придется идти за очередным блоком. Горький привкус заставляет поморщиться, но Данте затягивается снова и снова... А когда сигарета дотлевает до фильтра, он с мрачным удовлетворением тушит ее о запястье и долго наблюдает за тем, как затягивается ожог. Бутылка с дерьмовым виски стоит на полу у продавленного дивана. Данте долго не глядя шарит рукой, прежде чем найти ее. Осталось меньше половины. Этого явно не хватит. В непонятном приступе злобы Данте с силой швыряет бутылку о стену. А потом с мучительным стоном сгибается, прижимая ладонь к сердцу. В этот раз ощущение гораздо явственней. Это не тупая тянущая боль, Данте кажется, что ему в сердце всадили нож. Он отнимает руку от груди, подносит ладонь к глазам, в полной уверенности, что она будет в крови. Но крови нет. И Данте тупо смотрит на свою грязную руку с мозолями от меча. – Прости, Вёрдж, – губы произносят это беззвучно. А ведь тогда, всаживая в грудь близнеца меч, Данте действительно чувствовал ненависть. Черную, всепоглощающую. Способную испепелить душу. Отрезвила только боль, пронзившая грудь. – Я любил тебя, брат. И именно в этот момент Данте понял, что натворил. Именно в этот момент пришла пустота. Он больше не знал своего места в мире. Реальность обрушилась на него всей своей тяжестью. И, стоя в одиночестве посреди бардака, в который превратился город, Данте не мог даже нормально вздохнуть. Кажется, Кэт что-то сказала ему тогда. Что-то вроде того, что она знает, кто он. – Ты – Данте. Ни больше, ни меньше. Именно. Всего лишь половина. Часть от того целого, которое они составляли вместе с братом. Данте глухо смеется, откидываясь на спинку дивана. Так херово ему не было даже тогда, когда чертовы демоны мучили его в Геене, и он был объектом 64432B. Тогда было просто больно, мерзко, но Данте хотя бы не чувствовал этой половинчатости. Не ощущал неполноценности. Когда он натягивает плащ, то не сразу попадает в рукава, но пистолеты ложатся в кобуры одним отточенным уверенным движением. Данте проводит рукой по слегка отросшим волосам. На ощупь они все такие же, как и раньше. Но он прекрасно знает, что пряди теперь белые. Как и у его старшего брата. Какая ирония. Он зачем-то поправляет капюшон и медленно идет к двери. Новый трейлер, ставший его домом, мало чем отличается от старого. Разве что он немного больше. Данте нравится. Он не может представить себе, что когда-то жил в роскошном просторном особняке. Дверь не поддается сразу, и Данте долго глупо смотрит на нее, пока не соображает, что закрыл ее на щеколду. Одно движение – и створка распахивается. А вот Данте столбенеет, не понимая, видит ли он сон, или, наконец, сошел с ума. Перед дверью стоит Вергилий. Собственной персоной. Привычный плащ, водолазка под горло, белые волосы, Ямато в руке. Холодные и яркие серо-голубые глаза, точно такие же, как у Данте. Только вот амулет не спрятан, а надет поверх одежды. – Здравствуй, брат, – холодно говорит Вергилий, и сердце пронзает очередной волной боли. Данте неосознанно прижимает руку к груди, стискивая в пальцах ткань плаща. Взгляд падает на грудь брата, и Данте дергается: на левой стороне – темное пятно засохшей крови вокруг разреза, который оставило лезвие меча. – А я думал, ты совсем меня кинул, бро, – выдавливает из себя Данте вместе с ненатуральной улыбкой. По щекам катится теплая влага. Данте проводит пальцами и с удивлением смотрит на подушечки, измазанные кровью. – Ты знаешь, зачем я пришел, – интонация в голосе брата не меняется. – Ты хочешь взять его себе, да? – рука, испачканная кровью, отчего-то подрагивает. У Данте давно не дрожали руки, даже с похмелья. – Да, – кивает Вергилий. – Не на улице же ты это делать будешь, – Данте отступает в сторону от двери. – Давай, заходи. – Это ничего не изменит, – тот пожимает плечами и поднимается по ступеням. А Данте смотрит на брата и думает, что это самый лучший вариант умереть. Вергилий – единственный демон, смерть от руки которого принять будет не унизительно. – Что там произошло, Вёрдж? – зачем-то спрашивает Данте, когда дверь с тихим скрипом закрывается. – Это не имеет к тебе никакого отношения, – отзывается старший безразлично. – Высокомерный мудак, – зло выплевывает Данте. – Неужели нельзя просто сказать? – Это не я проткнул тебя клинком, Данте, – Вергилий делает шаг и оказывается совсем близко. – Не я предал тебя. И Данте затыкается. Опускает голову, больше не в силах взглянуть на брата. И вздрагивает, когда холодная ладонь ложится на грудь ровно напротив сердца. Старший стоит так близко, что Данте ощущает его дыхание, чувствует его всем телом. «Прости, Вёрдж». «Уже слишком поздно, Данте. Он забрал его у меня». – Кто? – он неосознанно вцепляется пальцами в плечо старшего. – Что за ебаная чушь?! Вергилий смотрит как-то растерянно, а потом смаргивает и без предупреждения надавливает пальцами, точно так же, как это сделал Мундус тогда, на крыше. Боль пронзает адская, Данте выгибается, хватая ртом воздух, а Вергилий глухо удивленно вскрикивает. – Именно, бро, – через силу хрипит Данте. – Это больно, да? – Я не понимаю! – старший лихорадочно ощупывает грудь. – Почему такого не было раньше?! – Я почувствовал, когда проткнул тебя мечом, – Данте кивает на темное пятно на плаще брата. – Неважно, – Вергилий с силой толкает его обратно к стене. – Мы должны забрать свое. От боли у Данте темнеет в глазах, он цепляется за запястья брата, пытаясь остановить. Но тот словно сильнее. Светлые глаза становятся белыми, Вергилий хрипит от той же боли, что пронзает Данте, но упрямо не отступает. На лице проступают черные сплетения вен, реальность вокруг деформируется. Они теряют сознание вместе. И, проваливаясь во тьму, Данте успевает увидеть, как закатывающиеся глаза брата приобретают нормальный цвет. *** Они дерутся самозабвенно, теряясь в ощущениях, чувствуя и свою, и чужую боль. И когда Вергилий разбивает Данте губы, то сам же пытается слизнуть несуществующую кровь. Потом они долго лежат на полу, посреди разгрома, пытаясь отдышаться. Данте бесцельно водит пальцами по животу, ощупывая сходящий синяк. Осторожно трогает языком разбитые губы. Пара часов – и от всех этих синяков и ссадин не останется следа, но сейчас не хочется даже шевелиться. – Мудак, – выговаривает Данте, глядя в потолок. – Не знаю, что с тобой произошло, но тот Вергилий, с которым я познакомился, хоть и был высокомерной сволочью, нравился мне больше. – Того Вергилия больше нет, – через паузу отзывается старший. – Ты убил его, помнишь? – Чушь, – Данте пытается повернуться, чтобы увидеть лицо брата, но бок пронзает боль, и он оставляет эту попытку. – Ты был вполне жив, когда уходил. – Не будь идиотом, – холодно отзывается Вергилий. Данте не видит его, но прекрасно знает, что губы брата надменно сжаты. – Что там случилось, Вёрдж? – снова спрашивает он. – Расскажи мне. – Я познал себя, – судя по звуку, тот пытается приподняться, но снова опускается на пол, – и стал свободен. – Ты сказал «мы», – Данте заставляет себя подтянуться повыше, поворачивает голову и оказывается лицом к лицу с Вергилием. Тот хмурится, показывая, что не понимает, о чем речь. – «Мы должны забрать свое», вот что ты сказал, – Данте становится как-то неуютно, он говорит почти в губы брата. – Не помню, что говорил что-либо подобное, – но в его глазах Данте вдруг видит страх. И тогда его почти что пронзает жуткое осознание. – Вёрдж, – зовет он брата, – зачем ты пришел? – Ты не хочешь меня видеть? – спокойно осведомляется Вергилий. «Ну же, Вёрдж! Я ведь твой брат, ты можешь сказать мне все!» «Я не знаю, что тебе сказать». «Лжешь». «Какая разница». – Просто скажи это, – Данте пересиливает ломоту во всем теле, переворачивается и седлает бедра брата, опуская руки на его плечи. «Не заставляй меня так унижаться!». В глазах старшего самое настоящее отчаяние. Данте ни разу не видел его таким потерянным. – Вёрдж... – не совсем понимая, что делает, Данте осторожно убирает упавшие на лоб старшего брата белые пряди. – Я не помню, – хрипло говорит тот, не глядя на Данте. – Я знаю, что у меня была цель. Но я не помню. – Все демоны ада, Вергилий... – Данте обессиленно скатывается обратно на пол. – Как это вышло, а? Ты же свихнулся. – Я в курсе, – нервно отзывается тот. – Я думал, что убил тебя. И Кэт. Я говорил с Евой. – Куда ты пошел, когда открыл портал? – спрашивает Данте, ощущая, как его захлестывают чужие чувства. – На могилу нашей матери, – но в голосе старшего брата равнодушие. – Я оставил там фото. – Я знаю. Данте опускает руку, и его пальцы вдруг встречаются с затянутыми в перчатки пальцами Вергилия. Прикосновение легкое, случайное, но от него тело охватывает странный жар. И Данте вдруг кажется, что если он стиснет пальцами ладонь старшего, то ощутит себя целым. И уйдет это царапающее чувство половинчатости. Он так и поступает. И чувствует, как Вергилий сжимает его руку в ответ. «Этого мало». «Я знаю, Данте». – С близнецами такое бывает, – отвечает Вергилий на его незаданный вопрос. – Это в какой-то степени нормально. Данте на ощупь стягивает с него перчатку, отбрасывает в сторону и снова берет брата за руку. Пальцы у него все равно холодные. Но это все равно лучше. «Ты ведь знаешь, что я хочу сделать». «Да». «Ты позволишь?». Вергилий усмехается и отворачивает голову. На виске белые волосы слиплись от крови – Данте приложил его об угол стола. «Тебе это нужно, Вёрдж». «Не пытайся оправдать себя». «Ебаные демоны, Вергилий!». – Я буду сверху, – Данте грубо подминает брата под себя. – Какая разница, – тот почему-то покорно позволяет Данте творить этот беспредел. – Не знаю, – младший Спарда занят тем, что жадно скользит ладонями по обтянутой эластичной водолазкой худой груди брата. А Вергилий словно позволяет: лежит, пассивно принимая все грубоватые неуклюжие ласки. Данте скользит приоткрытыми губами по его щеке, целует подбородок, не решаясь прижаться к губам. Но потом, когда старший тихо, едва слышно вздыхает, Данте почти отчаянно впивается в его плотно сомкнутые губы поцелуем. Кусает, заставляя приоткрыть рот. Разбитые губы еще не зажили до конца, и поцелуй получается с привкусом крови. И, видимо, почувствовав этот вкус, Вергилий вдруг обхватывает Данте за шею рукой и резко тянет на себя. – Фак, Вёрдж... – выдыхает Данте в его губы, – ты охуенный... – Не выражайся, – у старшего не сбито даже дыхание. – Иди на хуй, – назло говорит Данте, сжимая через ткань штанов напряженный член брата. – Кажется, дело идет именно к этому, – усмехается Вергилий. – Заткнись, – огрызается младший Спарда и, наконец, запускает руку в штаны брата. Проскальзывает пальцами под плотное хлопковое белье и обхватывает возбужденную плоть. – Данте! – Вергилий выгибается. – Здесь ты теплый, – пошло шепчет тот, лаская пальцами. – Мне нравится. Впрочем, ему приходится вынуть руку из штанов брата, потому что раздевать его одной неудобно. Хотя Вергилий раздевается сам, не позволяя Данте сделать это за него. Так они и сидят на полу, молча стягивая с себя одежду. Данте выпутывается из штанов, швыряет их в сторону под укоризненный взгляд Вергилия и, наконец, оказывается полностью обнаженным. К тому моменту старший как раз стягивает с себя белье. – Может, пойдем на кровать? – хрипло спрашивает Данте. – Если тебе так больше нравится, – холодно улыбается Вергилий. – Смысл того, что мы делаем, от этого не изменится. – Ты же сказал, что в этом нет ничего такого! – вспыхивает Данте. – Я сказал, что это в некотором роде нормально для близнецов, – пожимает плечами старший Спарда. – Но дело в другом, Данте. Ты не можешь принять происходящее разумом, хотя на уровне чувств жаждешь нашей близости. Я знаю, что ты ощущаешь. Ты хочешь слиться со мной воедино, достичь слияния душ за счет физической близости. Это чувство усиливает наша демоническая природа, склонная ко греху. Данте зажмуривается, словно это как-то может помочь. А Вергилий продолжает, одновременно осторожно откладывая белье к сложенной в стопку одежде: – Ты ощущаешь мою психическую нестабильность, чувствуешь, как мой разум охватывает тьма. Тебе страшно. Этот фактор тоже нельзя не учитывать. Ну и, естественно, тобой движет похоть и искаженная любовь. Но ты забываешь одно, Данте: в нашей семье душа была только у тебя. Я ей не обладаю. Поэтому... – Замолчи! – Данте просто больше не может слушать такие спокойные рассуждения брата о подобном. Он толкает его обратно на грязный пол, рывком раздвигает его ноги и вталкивается одним грубым движением, ожидая боли. Но ее нет. Он не чувствует ничего, кроме жадного желания брать. Вергилий всего лишь закусывает губу, сжимая кулаки. Не обнимает, не пытается оттолкнуть. Словно ему... плевать. «У тебя ведь стоит!». Данте обхватывает ладонью член брата и принимает ласкать, почти больно сжимая. «Я заметил». «Не делай вид, что тебе не нравится!». – Тише... – вдруг шепчет Вергилий, коротко касаясь его бедра. И это прикосновение меняет все. Данте задыхается. Поводит осторожно бедрами, отчаянно жалея, что причинил брату боль первым движением. Конечно, они демоны, способные к регенерации и привычные к боли, но... Данте склоняется к его лицу, касается губами щек, сжатых губ, подрагивающих век. Прижимается к губам, и Вергилий вдруг отвечает на поцелуй. Они целуются медленно, почти нежно. Данте едва двигается, беспорядочно гладя свободной рукой плечо и грудь брата. Родного брата. Похожего на него как две капли воды. Брата, который сейчас молча позволяет ему брать свое тело. Грудь которого он проткнул мечом, в приступе ничем не оправданной любви к чуждому ему человечеству. – Вёрдж... – шепчет Данте, – почему? Почему так? Тот не отвечает. Тянет младшего к себе, прижимается губами к шее, а потом прокусывает кожу. Данте глухо всхлипывает; обдает жаркой волной: он вдруг ясно осознает то, что Вергилий сейчас пьет его кровь. Что она будет в его теле, так же, как и он, Данте, сейчас. Младшему Спарде кажется на миг, что он видит глазами брата, чувствует его тело полностью, слышит все мысли. Так, как никогда раньше. И осознание того, что произошло с Вергилием, ранит сильнее, чем любое оружие. Изломанный разум брата ужасает. Движения становятся резче, Данте, хрипло дыша, втрахивает брата, пьющего его кровь, в пол трейлера. Вергилий отрывается от его шеи, запрокидывает голову, на его губах алая влага. И Данте прижимается к ним, целует, почти кусая. Вергилий всхлипывает, обхватывает его ногами, притягивая к себе еще ближе. Данте кончает, впечатываясь в тело брата так глубоко, что тот закусывает губу, зажмуриваясь. Но через секунду уже едва слышно стонет, не размыкая губ, потому что Данте грубовато двигает ладонью на его напряженном влажном от смазки члене, доводя до разрядки. «Люблю тебя, Вёрдж». «Глупо». – Теперь я знаю, что произошло, – это Данте говорит вслух. – Теперь ты знаешь, – Вергилий отворачивает голову, когда Данте касается пальцами его губ. – Ты хотел, чтобы я знал, – понимает Данте. – Почему именно так? Ты мог просто рассказать. И я бы не... «Я же знаю, как ты не любишь, когда кто-то узнает о том, как ты чувствуешь». – Я хотел, чтобы ты узнал именно так. «Ты бы не понял иначе». – Спасибо, Вёрдж, – шепчет Данте. – Ты должен понимать, что ничего не изменишь, – в голосе старшего близнеца холод. – Все твои попытки будут бесполезны и глупы. – Твое сердце с тобой, – Данте прижимает руку к его груди. – Оно у тебя есть! – Больше нет, – равнодушно бросает тот. – У нас все еще есть мое, – хрипло и неловко выдыхает Данте. Вергилий не отвечает. Он просто отталкивает младшего брата от себя и тянется к сложенным в аккуратную стопку вещам.