Лот №65

Эрика волновалась. Она приехала на много раньше, чтобы успеть поговорить с нужными людьми и осмотреться. Народу было как на зло невероятно много, дамы в эффектных вечерних платьях щеголяли больше друг перед другом, чем перед своими кавалерами. Это всегда выглядело забавно – негласное женское соперничество. Мужчины степенно окидывали взглядами друг друга, пытаясь проникнуть в тайны кошелька предполагаемого конкурента, они были сосредоточены и тщеславны. Эрика Бенссон не впервые бывала на подобных мероприятиях – работа журналистки способствовала. В прошлом году ее отправили на прием по случаю заключения брака особы английского королевского дома. Эрика написала неплохую статью, правда, как оказалось потом, половину из того, что было в статье, тактично потерли, а главный редактор намекнул девушке, что надо быть посдержаннее в выражениях. Эрика только пожала плечами – не могла она не пройтись по хваленой английской чопорности, которая в XXI веке приобрела статус анахронизма и диковинки. Эрика прошла в зал, где должен был состояться аукцион. Она взглянула на изящные часы на запястье – времени было еще достаточно. Девушка отыскала свое место, извинилась, слегка задев платьем пожилую даму, и села. Эрика была одета много скромнее других, впрочем, ей по статусу не подобает, да и не любила она все эти нагромождения нарядов и украшений – лучше уж джинсы, рубашка и удобные мягкие туфли, а не этот костолом на шпильках. Эрика поморщилась, как раз приметив такую особу с права от себя – по уши в бриллиантах и на невероятных каблуках, идет, возвышаясь над своим несчастным спутником на полголовы. Этот аукцион больше походил на званый вечер – иные были и скромнее, и свободнее. Здесь же собрались так называемые ценители искусства, богемный высший свет старушки Англии. Лоты были сплошь бесценные, редкие произведения искусства, которые мечтали заполучить старые перечники, собиратели барахла, чтобы потом запереться в одиночестве в полутемной комнате и трепетать от осознания того, что лишь им одним доступно что-то великое, чего никогда не будет у других. Или выпендриться перед такими же почитателями прекрасного, поразить дорогостоящей штуковиной. Сейчас Эрика была похожа на них как никогда. Она сама явилась сюда не только по работе, состряпать репортаж, но и хотела воочию увидеть один из лотов. Интерес у нее был личный, как можно было бы сказать. И поэтому сейчас она нервничала, посматривая то и дело на часы, с нетерпением ожидая начала представления, и как и весь этот старый «блеск», считывая информацию с лиц других. Наконец аукцион начался. Эрика знала, что этот лот будет ближе к финалу. Он не должен был вызвать большого ажиотажа, и она надеялась, что сможет выкупить его. Для этого ей понадобились все ее средства и еще сумма в долг у подруги. Через полтора часа очередь дошла до лота номер 65. Неизвестный рисунок работы художника Чарльза Райдера, утраченный, как полагали, но совсем недавно обнаруженный в одной частной коллекции, и отданный владельцем за символическую плату. Эрика узнала об этом случайно от друга-коллекционера, он обронил в разговоре, что не против был бы приобрести эту вещицу – сказал со свойственной ему небрежностью, что свидетельствовало о крайней степени заинтересованности. Девушка вытянула шею, чтобы лучше видеть. Сердце предательски забилось быстрее, а ладони взмокли, она вытерла их о платье – ну и черт с ним, все равно она его больше никогда не наденет, и плевать что это неприлично. Стартовая стоимость рисунка была смехотворной, но постепенно возрастала, коллекционеры флегматично поднимали карточки. Эрика выжидала, она хорошо ознакомилась с механизмом работы аукциона, и теперь хотела воспользоваться знаниями. Главное не спешить, выбрать нужный момент, и не показывать излишней заинтересованности, чтобы не возбудить охотничий азарт остальных. Часто на аукционах покупают совершенно ненужные вещи только потому что хотят не ударить лицом в грязь и заткнуть за пояс соперника. Эрика была бедна по сравнению с собравшимися здесь людьми, и не могла позволить себе поднимать ставки до бесконечности. Она осторожно подняла свою карточку. Некоторые обернулись и посмотрели на нее, даже слегка неодобрительно. Дама слева, например наградила ее чуть ли не презрительным взглядом – «девочка, зачем тебе эта безделица? Иди лучше пройдись по магазинам, которые тебе по карману». Эрика привыкла к подобному отношению окружающих, и ни сколько не обращала внимания, внутренне она сочувствовала многим здесь – если бы они узнали истинное ее отношение, вот был бы смех. Кто-то впереди поднял карточку, предложив бОльшую сумму. Большую практически в 1,5 раза. У Эрики ёкнуло сердце. Она возмущенно пыталась рассмотреть конкурента, но он сидел далеко, она видела только темный затылок; снова подняла карточку, и незнакомец ответил тем же. Наглец, подумала девушка, ты не знаешь, с кем связался! Лимит ее суммы стремительно приближался к нулю, и если этот человек не остановится, то она упустит рисунок. Она не могла себе этого позволить. Они повышали ставки еще дважды. Больше никто не вмешивался, остальные решили, что удовольствие становится слишком дорогим для сомнительной работы из раннего творчества не сильно известного художника, который занимался в основном архитектурой. Незнакомец не собирался отступать, и повысил сумму еще вдвое. Эрика вскочила со своего места, и вот тут увидела, кто это был – ее приятель-коллекционер, тот самый. Прозвучал финальный удар молоточка, и лот №65 ушел к владельцу. Вне себя от бешенства и обиды, Эрика пробралась к проходу, шурша платьем, и быстрыми шагами вышла из аукционной комнаты. В коридоре было пусто. От разочарования у девушки навернулись на глаза слезы, она стерла их рукой. Мерзавец! Он же знал, как сильно она хотела получить этот рисунок! И зачем он ему сдался? Ведь он ничего не значит для Филиппа, не то что для нее! Опозорил ее, и получил от этого удовольствие. Эрика негодующе походила по коридору, порылась в сумочке, вытащила пачку сигарет и закурила. - Мисс, здесь нельзя курить. – К ней уже спешил невесть откуда взявшийся служащий. - Да пошел ты! – в сердцах огрызнулась она, и зашагала прочь. Надо было бы остаться, ведь ей сдавать статью. Но Эрика была слишком расстроена. Лучше убраться из этого места. Может быть, потом она позвонит Филиппу Лайтеру и уговорит его продать ей рисунок. Через несколько дней она позвонила, и услышала, что он уже перепродал рисунок. И никаких контактов у него не осталось. Вот тут Эрика не выдержала и высказала все, что она думает о нем, о достоинстве, чести и прочих вещах, которые ему не знакомы по факту. Филипп только рассмеялся снисходительно, она бросила трубку, пока он не предложил ей приехать к нему и за определенную плату попробовать договориться, чтобы он, возможно, вернул рисунок. Когда-то они встречались. От того времени у Эрики остались не самые плохие воспоминания, пара действительно стоящих украшений, куча проблем с доверием к мужчинам, кое-какие связи в мире искусства и прекрасный темно-вишневый автомобиль, который она и не думала возвращать. О неудаче на аукционе она рассказала матери. Та только пожала плечами – она не поддерживала эту ее затею, даже скорее была против. Мать, Каролина Бенссон, до замужества Райдер, не сильно гордилась тем, кто был ее отец. Видела она его крайне редко, а потом он ушел вовсе. Семью никогда не обделял средствами, и дал жене развод, когда она того пожелала, но дети скучали по отцу, и со временем стали понимать, что будут обделены его вниманием по вине больше его, нежели матери. Каролина выросла и удачно вышла замуж, родила дочь, которая так ни разу и не увидела своего деда. Говорили, что он вернулся в Англию, да не один – вернулся вместе со своим другом, которого Каролина ненавидела всей душой, и попыталась передать эту ненависть Эрике. Эрика же, вопреки ожиданиям матери, заинтересовалась судьбой деда, и стала искать какие-нибудь сведения. Информации было не много – кое-какие заметки в архивах, несколько фотографий, его работы в музеях и частных коллекциях, несколько семей, которые знали Чарльза Райдера, и даже те, которые что-то знали о Себастьяне Флайте («…говорят, он страшно пил, да, чудовищно…был странным молодым человеком, отшельником и затворником, красив был как дьявол, но глуп безмерно…»). Но следы их терялись, хотя времени прошло не так уж и много. В тот день, когда Эрика отыскала дневник своего деда, ее неспокойное сердце наконец практически угомонилось. Она читала страницу за страницей, исписанные мелким ровным почерком, и картины тех дней вставали у нее перед глазами, словно бы это она была всеми теми людьми, что окружали ее деда, будто бы это она ступала под высокими гулкими сводами Брайдсхеда, ныне превращенного в развалины, заброшенного и забытого пристанища бездомных, будто бы она терзалась сомнениями и нерешительностью и сбегала в дикие джунгли от холеного лоска высшего света, чтобы предаваться скорби по утраченному навеки. Из этого самого обветшалого дневника с пожелтевшими страницами она и узнала о рисунке. Теперь его девушке никогда не увидеть, будь она хоть трижды законной его владелицей. Филипп удавится, но не отдаст ей рисунок, а затаскает по судам. Из вредности. Эрика снова перелистала дневник. Можно было бы отдать его в издательство, пусть напечатают. Она часто думала об этом, но не решилась. Жизнь ее деда была блистательной, полной скрытых чувств, и она, проникая в его жизнь более чем через полвека, ощущала благоговейный трепет перед чем-то, что было недоступно ей и всему ее поколению. И стоило ли делиться этим с окружающими? Мать наверняка будет не в восторге, а то и вовсе запретит. Не сказать ей Эрика не могла. Она отнесла статью об аукционе в редакцию, и получила заслуженный недельный отпуск (перед этим еще было несколько более-менее удачных работ). Она задумчиво сидела в кафе и думала о том, что у них с дедом было больше общего, чем можно было бы подумать. Сомнения и нерешительность. Если бы не ее постоянное чувство неуверенности в правильности поступков, быть бы ей давно старшим редактором, а не просто журналисткой, пописывающей в мало известное издание. Тоже, достижение! Да и работа не приносит ей такого удовольствия, как хотелось бы. Она явно ожидала чего-то другого. Чего-то более…внушительного и значимого. А не постоянных отчетов в кабинете шефа. Посредственность и скука, и ничего более. Домой Эрика вернулась поздно. Лампочка в подъезде опять не горела. Она давно подумывала разменять квартиру, и переехать в район поприличнее, но все как-то откладывала. Вроде бы и возможность есть, но все снова упирается в нерешительность. Девушка открыла дверь, и зашла в квартиру, навстречу ей неторопливой походкой вышла кошка, потянулась, мяукнула и удалилась в сторону кухни. Просто Кошка. Эрика так и не придумала ей имя. Да и зачем – зверю-то точно все равно, как ты его не назови. Она поставила сумку, бросила на холодильник пачку конвертов и счетов из почтового ящика. Среди них был один конверт побольше, Эрика вытянула его из пачки, повертела в руках, не снимая обуви, прошла в комнату, и осторожно вскрыла ножом для писем. Внутри лежал лист бумаги, и маленькая записочка. Девушка вытащила лист и ахнула. Бросилась к столу, и зажгла лампу, с колотящимся сердцем разглядывая рисунок. Да, это был рисунок. Молодой человек на нем еле заметно улыбался ей, сидя на каменном бортике большого фонтана, чьи струи устремлялись вверх из разинутых пастей причудливых существ. Все было прорисовано – и лицо мужчины, и диковинные и сложные узоры фонтана, и блики на воде – так, что черно-белое казалось цветным, обретало объем и плотность. Взгляд приковывало лицо человека. Как будто свет струился из его глаз, как будто он вот-вот сбросит оцепенение, встряхнется, спрыгнет на землю и подойдет к художнику. «…рисовать Себастьяна почему-то сложно. Он сидел на на бортике фонтана, пока я делал набросок карандашом. Дело не в его облике, не в тени и не в позе, а в чем-то, исходящем из него как свет свечи исходит из темной комнаты, дрожит и вот-вот погаснет. Я не могу передать это ощущение на бумаге. Он как вода, его сможет запечатлеть только гений…»