Мы разбиваемся.

Все экзамены сданы нормально, аттестат об окончании школы получен. Впереди целое лето, целая жизнь. Она почти счастливая, почти довольная и радостная. Почти. Танька, заламывая тонкие руки, отходит к окну. Её трясущаяся ладонь касается холодного, словно льды Аляски, стекла и медленно соскальзывает вниз. Она цепляется за последний оплот спокойствия и боится думать о плохом, подобно летящему над Бермудским треугольником, не смотрит вниз. Черты лица стали резче, как у маленького, загнанного в угол зверька. Как будто несколько ночей лишили её всех жизненных сил. Несколько бессонных ночей. На полу, притянув руками колени к груди. Слишком жарко и одиноко на кровати, слишком уютно под одеялом. Тело слишком чужое, словно не своё вовсе. Всё слишком. Хотелось выпить горячего чаю, чтобы с молоком и сахаром, но страшно не найти свою комнату в темноте коридоров. Словно не жила в этом доме всю жизнь. Хотелось чего-нибудь покрепче чая, чтобы забыться, но страшно спускаться по скрипящей лестнице. Хотелось выть, тоскливо, по-волчьи, чтобы слышали все на другом конце планеты, чтобы пожалели и утешили, сказали, что всё это глупая шутка. Хотелось не жить. Она пыталась с утра собрать чемоданы. Футболки и кофты не складывались и не запихивались, замки сумок не застёгивались. Только нос предательски хлюпал, глаза слезились, и бешено тряслись руки. Она пыталась с утра собрать вещи, упаковать воспоминания в чемоданы, чтобы потом, когда приедет в этот чёртов Нью-Йорк, вспомнить. Всё. Она полдня просидела в куче одежды, сувениров, открыток и фотографий, ничего не в силах понять. Она пыталась сказать всё друзьям. За неделю до конца месяца. Пальцы послушно сжимали телефон и набирали выученные наизусть номера, почти не дрожа. Шли гудки, появлялись родные голоса, полные радости и какой-то трепетной дружеской любви. Танька шутила и смеялась, собираясь с мыслями. Танька кричала и насмехалась, глотая слёзы и чувствуя, как предательски тяжелеет и дрожит подбородок. Прощалась, ничего не сообщив. Танька каждый день пыталась быть весёлой, гуляя с Богданом по парку. Пыталась радоваться наступившему лету и голубям в фонтане, словно маленький ребёнок. Пускала мыльные пузыри под недовольные взгляды прохожих и бегала под тёплыми дождями, босыми ступнями разбивая лужи. Почти получалось. Почти. Богдан застаёт её на полу, среди разбросанных и перемешанных вещей. Растерянную и слишком грустную. Неготовую к его приходу. Танька неестественно радостно подскакивает, услышав шаги за спиной. Тонкие руки тянутся к гостю. Что это у тебя за «апофеоз наступления Мамая»? – вместо приветствия смеётся парень, обнимая девушку и через её плечо разглядывая комнату. - Это я творчеством заняться решила. Я же у тебя вся такая творческая, такая творческая! – быстро ориентируется Танька, чувствуя, как краснеет от стыда. Богдан лишь понимающе усмехается и предлагает немного помочь, за отдельную плату, конечно. Свои вещи складывать она ему категорически не позволяет: это уж слишком. И поэтому, пока девушка укладывает футболки и майки в шкаф, стараясь скрыть дрожь в руках, гость подбадривает её, сидя на диване. Когда с вещами покончено, он усаживается на пол рядом с Танькой, помогая той перебирать открытки. - Ты что в пионеры заделаться решила? Столько макулатуры. – Удивляется, рассматривая все эти фотографии и поздравления с днём рождения или восьмым марта. Он передаёт девушке стопку картонок в форме сердечек. Их пальцы соприкасаются. - Такая духота, а у тебя руки холодные, как у лягушки! Всё нормально? – шутливо интересуется Богдан, осторожно сжимая маленькие холодные ладошки в своих почти медвежьих руках. Валентинки рассыпаются по полу. - У какой такой лягушки? – деланно сердится она. А у самой кошки внутри скребут. Просто не может рассказать всего, что так волнует. Впервые с того момента, как они открылись друг другу. - У той, которая царевна. – Смеётся он, поглаживая пальцами бледные ладошки. - Тогда ты будешь моим личным Иванушкой-Дурачком. – Усмехается она, усаживаясь к нему на колени, словно котёнок льнёт к своему хозяину. - Всё за отдельную плату. – Улыбаясь, Богдан внимательно всматривается в лицо девушки. От этого она чувствует себя неуютно, кажется, он всё знает. – А с кем это ты мне всю ночь изменяла? Бледная вся, одни глаза. Что-то случилось? Танька в ответ хватает с дивана подушку и опускает её на голову парню. - Хей, что за мысли. Как же я буду без тебя? – как-то странно улыбается она, отводя взгляд. Хочется вырваться и сбежать, спрятаться под одеялом, как будто от грозы. – Как же я буду без тебя? Вот как? Девушка неожиданно для себя утыкается Богдану в плечо. Только бы не смотреть ему в глаза. Они слишком долго знают друг друга, чтобы так нагло врать. А руки трясутся, подобно ветвям на ветру. Сердце предательски колотится где-то под рёбрами так сильно, что, кажется, раздробит кость. Подбородок становится невероятно тяжёлым, хочется придержать его пальцами. - Что стряслось? – растерянно спрашивает Богдан, совершенно не узнающий свою Таньку. Вечно весёлую, никогда не унывающую, даже грубую местами. Сейчас перед ним какое-то странное разбитое существо. - Как же я буду без тебя?! – завывает Танька, не в силах держаться больше. Слишком много бессонных ночей, слишком много чемоданов и несобранной в них одежды. Слишком много воспоминаний и чувств, прошибающих насквозь, словно оголённые провода. Слишком. Танька обнимает Богдана, рыдая ему в плечо. Впервые рядом с ним она чувствует себя незащищённой, маленькой и жалкой. Впервые они не в силах ничего поменять. - Что случилось? – парень отстраняет от себя девчонку, всматриваясь в покрасневшие от слёз глаза. Ему не нравится это всё. Преувеличенное веселье во время прогулок. Постоянные звонки, заканчивающиеся, когда голос на другом конце начинает дрожать и становиться каким-то жалким и неестественным. Эти вечно холодные руки с по-птичьи тонкими запястьями. Ему больно смотреть на осунувшееся лицо подруги. Он без труда пальцами может пересчитать рёбра, запустив руки под тонкую футболку. Богдан боится сломать ей что-нибудь, обняв. А ещё ему не нравятся чемоданы, много чемоданов и разбросанная по всей комнате одежда, будто кто-то собирается уезжать. Но не на курорт, не на горную прогулку. Уезжать очень надолго, если не навсегда. - Ты уезжаешь? Эй не смей без меня! Я тоже хочу в Хогвартс. – Как во сне произносит Богдан, прижимая Таньку ближе к себе, забыв о её хрупкости. Возможно, они сидят так в последний раз. - В Нью-Йорк. Буль-буль карасики, школа кончилась. Высшее образование никто не отменял. Как же я буду? – Она прижимается лбом к груди парня, пытаясь найти приют, как это бывало раньше. Спрятаться от окружающего мира в кольце могучих рук. - Но как… - Он теряется в словах, не зная, что ответить. – А как же отдельная плата? У тебя же долгов – ни один швейцарский банк не оплатит. Танька легко толкает его, чтобы увидеть лицо, ставшее за столько лет таким родным. Но Богдан снова притягивает её к себе, словно боится потерять уже сейчас. Его руки снова становятся оплотом спокойствия, чем-то неизменным и успокаивающим. Запрокидывая голову, она чувствует, как его губы скользят по шее, поднимаясь выше. Танька обнимает парня, зарываясь пальцами в тёмные волосы, и прижимается ещё сильнее, словно вторая кожа. По телу разливается приятное тепло. Впервые за много дней оно становится своим, и не принадлежит полусонному слабому существу. Тёплые широкие ладони парня. скользят по очерченной талии и впалому животу, подушечки пальцев нежно ощупывают бледную кожу над острыми рёбрами, будто пересчитывая. Богдан целует её, как в последний раз. Отчаянно и жадно. Покусывая губы. Где-то в коридоре слышны громкие шаги и скрип старых половиц. Танька с неохотой отрывается от губ парня, переводя затуманенный взгляд на дверь. - Не закрыли, - тихо выдыхает она, прижимаясь к Богдану. Затем медленно встаёт и, по пути поднимая разбросанные открытки, идёт к двери. Щёлкает замок. Танька оборачивается, и поднятое снова падает к ногам. Богдан, прижимая к себе, снова целует её, прижав к двери. - Прости меня. – Шепчет она, на миг отрываясь от чужих губ. – За то, что всё вот так. Богдан стягивает с девушки футболку и отбрасывает через плечо, в сумрак комнаты. - Но, ведь ты же вернёшься? Как же я без тебя.