Shatter / Вдребезги

Вдребезги Едва обретя свободу, он направляется в магазин. Не домой - она не станет там искать. Она будет искать его среди его вещей - символов его прошлого и прошлой жизни других. Там она и находит его. Там она возвращает ему кинжал и его свободу, отдает свое сердце и свое будущее. Его прекрасная, добрая, доверчивая девочка. Он выходит из тюрьмы и ждет, когда придет облегчение, это старое знакомое ощущение обновления, которое омоет его алой волной праведного гнева. Его нет. Он отомстил за сына, сдержал обещание - наверняка ему должно полегчать. Он сделал все необходимое. То, что правильно. На полпути по улице его едва не тошнит. Она знала, где его найти. Он, в свою очередь, знает, где искать ее. Во время его отсутствия она осталась дома. В их доме. У них дома. Он замирает у ступенек парадного входа и на миг хватается за перила. Он устал, смертельно устал, как будто его тянет к земле невыносимо тяжкий груз. Сделав несколько медленных вдохов-выдохов, он все еще не готов ступить внутрь. При слабом свете раннего утра, углы его дома скрыты в тени. Он закрывает за собой дверь как можно тише. - Белль? Ответа нет, но его голос слишком тих, поэтому он особо и не ждет отклика. Ступени чуть слышно поскрипывают под ногами, но, возможно, этого хватит, чтобы дать ей знать о своем присутствии. Ее тело закутано в простыню, под которой сокрыты формы женщины, которую он имел глупость полюбить. - Румпель. Ее слова звучат неразборчиво со сна - она заснула, ожидая его прихода. Он чувствует, как в груди вокруг его черного сердца сжимается кулак. - Ты где был? - в ее голосе нет обвинения. Он почти хочет, чтобы оно там было. Ложь с пугающей скоростью срывается с языка: - Я ходил проведать малыша. Он усаживается на краешек кровати, поражаясь, как тяжесть в груди до сих пор не расколола его грудную клетку на мелкие кусочки. Она садится, одеяло собирается лужицей у нее вокруг талии. Она одета, но не совсем. Теплые руки обвивают его, и он чувствует едва ощутимое тепло ее губ на своем плече. - Пошли в постель, - шепчет она, прижимаясь лбом к его спине. В его глотке что-то сжимается, заставляя подавиться чем-то, напоминающим то ли признание, то ли рыдание. - Я соскучилась по тебе. От нее восхитительно пахнет. Ему хочется сдохнуть. Он вскакивает на ноги - движение настолько резкое, что она чуть не падает. Прежде, чем она успевает запротестовать, он бормочет что-то о том, что ему надо помыться, и выходит. Он не оглядывается на нее, не хочет видеть недоумение и боль в этих сияющих глазах. Если посмотрит - на такую открытую и честную - все выложит, как на духу. В ванной он хватается за край умывальника так, что костяшки пальцев белеют, и наконец поддается нахлынувшей волне тошноты. Пытаясь издавать звуки как можно тише, он давится своим страданием. Он смотрит на свое искаженное отражение и ненавидит себя так, что это просто невыносимо. Душ смывает слезы. Он делает вдох. Пытается думать о Бее. Мой мальчик отомщен, убеждает он себя. Но в голове его собственный голос звучит как чужой. Цена оплачена. Так он говорит себе и сам этому верит. Она все еще не спит и ждет, когда он выходит из ванной с надеждой, что в темноте красноватая припухлость вокруг его глаз не будет заметна. Едва он проскальзывает под одеяло, она заключает его в объятья, ее губы находят его рот с жадностью, которая не перестает его удивлять. Но у поцелуя неправильный вкус, горький и незаслуженный, и через какое-то время он отстраняется. Она обиженно вздыхает. Он не винит ее. - В чем дело? - спрашивает она, спрятав лицо на его груди. - Сегодня был тяжкий день, - бормочет он наконец, осторожно поглаживая ее волосы. Следующие слова падают как свинец. - У нас впереди еще вся жизнь. Она довольно мурлычет где-то в районе его горла: - Да. - Свободной рукой он нащупывает ее ладонь и мягко пожимает. Она уже почти спит. - Я люблю тебя. Он изо всех сил сцепляет зубы. Отвечая тем же, чувствует, как слова жгут ему язык.