Смысл моей жизни

Ранним утром 27 апреля 1816 года в одной из многочисленных крепостей, разбросанных по бедной Франции ( в то время очень актуальные заведения) в которой содержались особо опасные преступники менялся дозор. Он менялся два раза в сутки. Когда часы били полдень и полночь. Смена караула по обычаю сопровождала Кадрэ – средних лет мужчина с небрежно выбритым подбородком, красными глазами, что свидетельствовало о недосыпе и пере утомленности готовился принять вахту. Небрежно одевшись в свою форму он поплелся к месту. Его сослуживцы то и дело смеялись над тюремщиком, но Кадрэ уже привык. Среди остальных он прослыл пессимистичным человеком, у которого, кажется, ничего хорошо, кроме как наблюдать за обреченными осужденными хорошо не получится. Однако этим утром он выглядел ещё угрюмее и печальнее, чем обычнее, чем вызвал тревогу у остальных. Они, хоть и немного, но любили этого чудака. Но Кадрэ всё решил. Он больше не хочет жить Кадрэ работает в тюрьме смотрителем уже двадцать лет. Он изучил все коридоры, закоулки и камеры, да и привык к темноте, ведь никакой свет не проникал в подземелье тюрьмы, где содержались либо бежавшие, приговоренные к смерти, либо сумасшедшие. Да, сойти с ума тут не так уж и сложно, поэтому всегда было за кем присматривать. Спускаясь по лестнице, ведущей в подземелье он, как обычно, кинул сюртук на крючок, а сапоги отбросил в сторону. С ружьем он предпочитал не расставаться, и даже не из-за того, что кто-то мог сбежать, или придет проверка. Так спокойнее… Сменив факел – единственный источник света в этом мире тьмы, в котором стены заплесневели, и нередко пробегали крысы, отчего сидевшие в камерах часто заболевали и умирали. с огромной кастрюлей он по очереди накладывал еду (если то, что давали в тюрьме можно было назвать едой) осужденным. Первая камера – сумасшедший… Бедняга, по началу он уверял, что не виновен в убийстве собственной семьи, хотя его взяли на месте преступления, и отсидев в тюрьме пять лет свихнулся. Начал разговаривать с покойными и просить прощения. Но приговор вынесен. Он осужден пожизненно. Вторая камера – особо опасный преступник. Обвиняемый в бонапартизме ( в то время это считалось очень опасным преступлением и каралось пожизненным заключением). Но ему оставалось недолго ждать. Скоро наступит 100 дней правления Наполеона, и он сбежит, но это в будущем. А пока он гниёт заживо в тюрьме на острове, откуда сбежать не удавалось никому. Третья камера – женщина, обвиняемая в том же преступлении. На неё Кадрэ взглянул с особой жалостью, она чем-то напоминала ему родную дочь… но жалость та была мимолетной. Тюремщик не должен иметь чувств. И наконец четвертая камера – дело о Федерио, обвиняемого в убийстве городского судьи и в сговоре с антиправительственными нелегальными организациями. Он всегда молчал. Ни разу за двадцать лет Кадрэ не услышал от него слова, ну разве что редкие стоны от несварения, что было не редкостью и у остальных. Тут он остановился, чтобы налить ему порцию и вдруг услышал нечто странное. - Ты… Твоё имя Кадрэ, да? Можешь зайти в камеру? – голос звучал мягко и неагрессивно. Любой другой бы посмеялся и продолжил бы обход, но тон Федерио зацепил тюремщика и тот, повернув ключ отпер клетку и вошел. Ему нечего было терять. Сегодня он решил покончить со всем. - Ты звал меня? Что-нибудь нужно? Или ты болен? - Кадрэ… не умирай. Слова мужчины ударили Кадрэ в самое сердце и тот, не произнеся ни слова просто стоял, вглядываясь в темноту, пока не стал различать еле заметный силуэт, сидевший на кровати ( если небольшой выступ с кучкой сена можно таковым назвать). - Не умирай. –ещё раз повторил голос из камеры. – живи. - Не мели чепухи. – резко ответил тюремщик. – с чего ты… - Я вижу… просидев двадцать лет в этой тюрьме с одним и тем же человеком за стеной… я чувствую твоё равнодушие. – силуэт поднялся и поплелся к тюремщику. Попав в полосу света от факела Кадрэ смог-таки разглядеть своего собеседника. Худощавый мужчина лет 50-60. Длинные, грязные, спутанные волосы, поседевшие от времени, такая же борода. Тряпки, которые менялись в тюрьме очень редко, свисали на нем, как тряпки свисают на швабре. – Тебе не соврать. Расскажи, что произошло с тобой? Как ни странно, но неожиданная дружелюбность не удивила и не насторожила Кадрэ. Напротив, он почувствовал, что если не выскажется хотя бы кому-нибудь, то не сможет спокойно умереть. - Федерио…Жизнь моя стала не мила мне ещё давно и теперь я со всем покончу… Я – служитель справедливости. Мой сын оказался главой бонапартистской организации, за что его казнили, дочь, как оказалось, приносила деньги домой из дома услуг, а жена изменяла мне уже пять лет. Я сам ничего не добился сидя в этой тюрьме, как и вы. Моя жизнь не стоит и гроша. Люди – эгоисты. Думают лишь о себе. Я не хочу так жить - Вот как… -осужденный глубоко вздохнул и вернувшись на место на кровати начал говорить хриплым голосом- Знаешь ли ты, Кадрэ, за что я сижу тут? - Да. За убийство и измену родине. - Я никого не убивал и прикрыл сына. - Ты хочешь сказать, что ты невиновен? Это глупо. Тебя никто и слушать не станет… -Я не пытаюсь добиться помилования. Я просидел тут двадцать лет и просижу столько, сколько отвели мне свыше… Тюремщик посмотрел на Федерио с неким изумлением. Он многое слышал. Он мог отличить правду от лжи. И этот человек не лгал, но и не сожалел. Кадрэ подошел и сел рядом на кровать. - Я понимаю, почему вы заступились за сына. Я бы поступил так же, но его поймали на месте. - Нет. Он сам подставил меня. Я не подозревал ни о чем, когда меня поместили в эту камеру. Позже, с расследованием, всё прояснилось, но про беспричинно посаженого не вспомнили. Хотя ты прав, я бы защитил его. - Тогда почему вы не попросите милости? - Знаешь…. Просидев тут двадцать лет я кое что понял… Вот смотри. Как закон. Как служитель закона, как бы ты смотрел на человека, защищающего бонапартиста? - С презрением. - А как смотрел бы отец? - Как на героя. - Я к тому, что всё видно с разной точки по разному. - Но это относится только в редких случаях. –тюремщик снова глубоко вздохнул и направился было к выходу, но Федерио остановил его. - Постой. В начале нашей беседы ты сказал, что все люди эгоисты… но наши с тобой поступки… - Это исключения. -Ты не прав. Видишь ли, все люде в глубине души одинаковые. И это сводится не только к начальному эго, но и к хорошим качествам. Зачастую люди старался быть одинокими и обвиняют жизнь, тогда как сами ничего не сделали. Но внутри каждого есть любовь, сострадание, эгоизм и зависть. Всё это неотъемлемая часть любого человека. Презирать любое из этих качеств – презирать часть натуры любого человека. - То есть ты хочешь сказать, что эгоизм, зависть и прочие пороки – не есть зло? - И да и нет. Опять-таки, с какой стороны посмотреть. Вот смотри, что плохого в том, что человек пытается выжить и старается делать что-то для себя? Почему он должен заботиться о ком то другом, когда сама его жизнь так коротка? Это естественно, а естественное не может быть злым. Такова природа. Нельзя идти против неё. Но посмотрим ка со стороны социума. Если все так будут мыслить, то наступит анархия и никому не будет хорошо. Вот в чём парадокс. Настоящей свободы и счастья нет и быть не может. Но это не значит, что жизнь бессмысленная и печальная. Она всегда была такой. Во все времена. Но почему люди так любят её? Почему им так тягостно расставаться с ней? И дела даже не в инстинкте. Способность мыслить, чувствовать, хоть и не всегда приятное чувство – вот настоящая жизнь. Настоящая сладость бытия. А смерть? Смерть – ничего. - Хм... -Слова собеседника проникли в душу. В самый укромный кусочек этой отчаявшейся души и, кажется, зажгли искру- Лучше мне быть ничем…. - Похоже я тебя не убедил… Хорошо, давай обернемся в прошлое. Наполеон Бонапарт. Великий император самодержавец! Пред ним преклонялись не столь от страха, сколько от уважения и почтения. Скажи, кто тогда считал его действия неверными в его стране? Да, были конечно таковые, но в очень малых количествах. А сейчас? Сидит на Эльбе под надзором. Презренный для остальных. Мысли меняются. Всё меняется в своих измерениях. В измерении времени, как меняется освещенность полоски пола из окна. - Ты намекаешь на то, что все мои беды мне на пользу? – тюремщик захохотал. Никогда он не слышал ничего более глупого. Ну так хотелось ему верить… - Возможно. Я сижу в тюрьме двадцать лет. А мог бы быть на свободе, нашел бы любимую, завел бы семью… ведь мне всего тридцать семь лет. «-Бог мой! Тридцать семь! –воскликнул про себя Кадрэ - О тюрьма, что ты делаешь с людьми.» - Тридцать семь… Но я ни о чем не жалею. Правда. Не попади я в тюрьму, я бы не понял того, что сейчас пытаюсь объяснить тебе. Я бы жил счастливо, а так я не дам умереть тебе. Так я, может быть, не сбил бы маленькую девочку, ехав в повозке. Ведь всё может быть. Но я не хочу развивать тему в направлении, что могло бы быть. Я говорю, что есть… Жить и грустить всю жизнь просто глупо. Тебе подарили жизнь. А ведь ты мог и не родиться вовсе. А мог родиться и умереть. И такое бывает. Этого у тебя не спрашивали. Это твоя судьба. Но сейчас ты сам хочешь выбросить самое ценное, что подарено человеку. «- И правда… Этот человек, он улыбается. Всегда. Ему приносят книги, он живет. Пусть и тут… о, как мне его жаль…-» - Не смей умирать… живи. Дыши. Мысли. Чувствуй. Ощущай жизнь! Ощути ветер, брызги волн и свободу… да… свободу…. Души! -Спасибо тебе… - Я вижу ты улыбаешься… - сказал Федерио и сам улыбнулся. Его глаза после двадцати лет могли увидеть и булавку в тёмном углу комнаты- Я рад, что смог помочь человеку. О, как я давно не говорил. Спасибо и тебе. - Но чем мне теперь жить? Ради чего? -Разве нужны причины, чтобы помогать, любить… Причины жить может и не быть… Можно просто наслаждаться ею. Наслаждаться тем, как ветер перебирает локоны волос. О, как давно я не чувствовал морского бриза и не ощущал тепло солнечного света на своём теле! Но я живу. Я живу, смотрю, как тень людей, живых людей дрожит от огня факела. Как они уходят, погружая всё во тьму. Но и тьма прекрасна! И жизнь прекрасна! Я так хочу, чтобы люди были счастливы! Просто так! - За что же вам выпала тюрьма… От чего же не ветер свободы? - Я могу довольствоваться тем, что есть. Единственный грех, который я признаю – грех отрекаться от жизни. Я жив. Большего и не нужно. И голод, и холод мне чужды, пока я дышу. Пока моё сердце бьётся. Пока кровь бежит по моим венам. - Да! Да! Живите! И я буду жить. - Живите, мой друг…. Живите…. Часы пробили час дня. Пора менять смену. С того дня Кадрэ дождаться не мог своей смены. Он ждал новой встречи с новым другом. Он видел смысл своей жизни в разговоре с ним, но когда он пришел… тело Федерио упаковывали в мешок. Он скончался от какой-то болезни, поразившей его мозг. Тюремщик мог лишь догадываться, говорили ли с ним тогда в порыве бреда, или же это была предсмертная проповедь. Но теперь он хотел жить. Всё доставляло радость его существованию. Ведь теперь он мог чувствовать, что он живет. Да, он жив.