***
Джона допрашивали всегда двое. Один задавал вопросы грубым, каркающим, шершавым голосом, второй держал наготове автомат, чтобы в случае чего пристрелить, как паршивую собаку. Но каким-то шестым чувством Джон понимал: именно этот, молчаливый, в их паре главный. И ни один из них не расположен делать глупости, которыми можно было бы воспользоваться. Но на этот раз появился третий. Джон едва заметил его – тень в дальнем углу. С его появлением что-то неуловимо изменилось. С ним явно особо не считались, но будто побаивались и постоянно бросали взгляд в угол. Одобрения не искали, скорее, проявляли любопытство. Террористы не стали церемониться. Пара унизительных ударов по лицу, один расчетливый под ребра и пинок в бедро – ничего серьезного, просто демонстрация силы и способ немного поиграть с пленником. Джон сплюнул, задержал взгляд на сгустке из смеси слюны и крови и улыбнулся. Вежливо. Именно это, как он успел выяснить, больше прочего выводило из себя его мучителей. – На вашем месте, я бы уже понял, что ничего нового от меня узнать не получится, – усмехнулся Джон, стараясь не морщиться слишком сильно. Раненое плечо нестерпимо ныло, на грязной повязке вновь проступила кровь, рука начала неметь. – В ваших же интересах, доктор Уотсон, сотрудничать с нами, – словно заводной болванчик, повторил афганец. – Я максимально откровенен… – новый удар, пришедшийся по губам, не дал закончить фразу. – Вы отличный солдат, доктор Уотсон, один из лучших. И вы не любите убивать. – Любой нормальный человек… – Вы разделяете людей на нормальных и ненормальных? – снова перебил афганец. – На своих и чужих? На тех, кто платит и тех, кто берет? Конечно, на тех, кто платит и на тех, кто отказывается брать, как тот несчастный, которого подселили к Джону в яму. – Что за ерунду вы говорите? – не выдержал Джон. – Вы готовы избить человека до полусмерти, и если он не согласится добровольно, то заставите его работать на вас? Со мной у вас ничего не выйдет, слышите, ни-че-го! Я предан своей стране, меня… Его так воспитали, прививая патриотические идеалы. А может, он просто родился таким, сейчас не время вдаваться в подробности. – Со мной у вас ничего не получится, – устало закончил Джон. Афганец выпрямился, презрительно глянул на Джона и – он ясно это услышал! – с презрением в голосе, обычно не свойственном его маске равнодушия, со старательно скрываемой яростью отчеканил следующий приказ: – Уведите. Обработайте по полной программе, а потом заприте. Джон стиснул зубы. Он слишком хорошо знал, что такое «обработать по полной программе».***
– Он не расколется, – капитан Гиллмор отвлекся от однообразного вида заброшенного города, медленно тонущего под барханами желтого песка, и отошел от окна. – Вы можете как-то ускорить процесс? – Я специализируюсь на поисках людей, убийц, на головоломках! И не подписывался вести допросы, – ответил его собеседник. – Мне рекомендовали вас, как человека, который видит ложь и по мельчайшим деталям может составить полную картину. Мне сказали, вы поможете. – Тогда не будьте идиотом! – Гиллмор поморщился от нескрываемого недовольства и пренебрежения в голосе своего гостя. – Этот парень либо гениальный актер, либо все ваши аналитики ошиблись. – Вы успели проникнуться к нему симпатией? – Мне хватило пары минут, чтобы узнать о нем все. – Так ли? Мистер Холмс… – Шерлок, пожалуйста. – Шерлок. Вероятно, вам не сказали, но мы готовим грандиозную операцию, которая может оказаться решающей в этой войне. Вместе с американскими союзниками мы планировали ее много месяцев. И что же? Две недели назад нам донесли, что среди нас находится шпион, что он подобрался к нам так близко, что мы даже представить себе не можем… Мы бросили все силы на его поимку. Джон Уотсон – это наш «козырной туз», мы уверены. У него идеальное прикрытие: врач, хирург, которому доверяют пациенты, и один бог знает, что они болтают в бреду. Мы знаем, как он работает: пара вежливых участливых улыбок, чуть больше внимания, немного дружеских слов… Из медицинского лагеря зафиксировали сигнал, передающий информацию врагу. Поэтому примите, Шерлок, что Уотсон не просто гениальный актер, но и один из самых страшных людей, с которыми вам довелось сталкиваться. Шерлок Холмс поморщился, не впечатленный пламенной речью. Гиллмор взял на заметку понаблюдать за ним. Отличные рекомендации, опыт и десятки сложнейших дел, решенных Холмсом в кратчайшие сроки, не позволяли сомневаться в его компетентности. Но капризная самоуверенность, пренебрежение и уверенность в какой-то своей, наивной и далекой от военных реалий, правоте подсказывали не спускать с него глаз. – Возвращайтесь в яму, – сказал Гиллмор. – Его скоро приведут.***
После пыток и издевательств у Джона сильнее разболелось раненое плечо. Его обработали, небрежно перевязали, но о положенном в таких случаях покое и хоть какой-нибудь постели приходилось только мечтать. Как и о доме, и о возможности еще хотя бы раз увидеть родных. Друзей у Джона (по крайней мере, таких, за которых можно ринуться и в огонь, и в воду) не водилось. Так, приятели, знакомые, сослуживцы, сокурсники… Даже девушки сбегали прежде, чем переходили в разряд постоянных. Джон не слишком хорошо сходился с людьми из-за странного чувства в душе, что плотное общение с ними все равно не даст ему то, что действительно нужно. Еду в яму доставляли утром и вечером. И хоть на вкус она была хуже заношенных портянок и даже воняла так же, но выбирать не приходилось. Наскоро поев и даже ни разу не подавившись, Джон с миской в руке подошел к Скотту. Тот по-прежнему лежал, скрючившись, у дальней стены и не подавал признаков жизни. – Поешьте… поешь, – сказал Джон, присев на корточки и старательно разглядывая соседа. – Тебе нужно набираться сил, это я как врач говорю. Скотт зашевелился, с трудом сел, привалившись к стене, и протянул руку, в которую тут же уткнулась миска. – Ты мог бы съесть всю кашу сам и не тратить скудную пайку на меня, – хрипло заметил Скотт, осторожно поднося ложку ко рту. Аппетита у него, очевидно, не было. – Что-то не хочется, – улыбнулся Джон, когда Скотт закашлялся от вкуса еды. – Тебя… нас решили отравить? Что это за дрянь? – Каша. Кроме нее есть еще не менее замечательный суп. Но увидишь, через несколько дней ты привыкнешь, инстинкт выживания возьмет верх. Скотт отодвинул от себя миску, но Джон настойчиво подтолкнул ее обратно. – Я не ем на ра… то есть, я не голоден. – Тебе нужно есть, – твердо повторил Джон с той особой уверенностью, которая заставляла пациентов слушаться его беспрекословно. – Прости, но ты здесь и двух дней не протянешь. В твоем состоянии организму требуется гораздо больше сил, чем обычно. – Я возмещаю их сном. – Тогда дай мне осмотреть твои ноги. Я смогу помочь. – Нет. Скотт снова сжался, подобрав под себя ступни, и больше не съел ни ложки. Джон напоил его водой, которую пленник пил охотно, как и в первый раз задевая мягкими искусанными губами кончики пальцев Джона. От этого ощущения мурашки бежали по всему телу – простой жест, принадлежащий прошлой, довоенной жизни. И вряд ли она повторится снова – пленников отпускают крайне редко, даже за вознаграждение или военные уступки, на которые ради простого врача никто не пойдет. К ночи (вернее, к тому времени, как захотелось спать) похолодало и повеяло сыростью. Яма под землей не сильно нагревалась на солнце, да и тепло уходило из нее слишком быстро. Джон весь день мерил шагами пол (шесть вдоль, пять поперек), рассказывал Скотту о своей врачебной практике и о глупых мальчишках, которые сами не понимали, на что шли. О своей тихой жизни в пригороде Лондона, о желании как-то изменить мир, вместо того, чтобы сидеть на месте в маленькой клинике. О том, почему пошли на фронт его сослуживцы – четверо крепких, да просто пугающе огромных врачей и жесткая, с постоянно сжатыми сухими губами женщина. – Расскажи мне о них, о каждом, – неожиданно попросил Скотт. Джон замолчал на полуслове и остановился. Ритмичный шаг и воспоминания помогали ему отвлечься от боли в плече и невеселых перспектив собственного будущего. – Что? Зачем? – Мне… интересно. Это был первый раз, когда Скотт о чем-то попросил. Интерес к жизни и окружающим – первый признак того, что пациент пошел на поправку. – Нас было шестеро. Я, Остин, Тони, Джей, Конрад и Мэрилл… Не сказать, чтобы они дружили, но находились в хороших отношениях, разве что с Мэрилл всегда было сложно. Она, единственная женщина в их мужской, пышущей адреналином компании, имела острый язычок, довольно привлекательную внешность и убежденность, что все мужчины ставят ей палки в колеса. Джон подозревал, что Мэрилл лесбиянка (а на это у него уже был глаз наметан, спасибо Гарри) и втайне ненавидит всех мужчин, а еще немного чокнутая, поэтому оказалась в Афганистане, где можно одновременно безнаказанно убивать и даровать жизнь своими умениями. Остин и Тони – самые молодые, но уже первоклассные врачи. Тони был мечтателем и идеалистом, Остин – амбициозным и напористым, но каким-то образом они сдружились. Джей и Конрад – старшие в группе, уставшие старые вояки, которым посчастливилось остаться в живых после нескольких лет войны. Джей все стремился домой к давно выросшей дочери и больной лейкемией жене, ему оставалось каких-то полтора месяца до демобилизации. Конрад жил войной, не оставив никого и ничего на родине, он посвятил свою жизнь битвам и сражениям… Наверное, из всех, именно он был наиболее оторван от реальности, их командир. – Джон, – хрипло позвал Скотт, когда пауза, заполненная воспоминаниями и болезненным чувством потери, затянулась. – Они… живы? – Не знаю. Понятия не имею, меня вырубили почти сразу после начала сражения. Но я надеюсь, что да. – Ты хорошо их знаешь, всех? – Хватает, чтобы доверять им свою жизнь и жизни солдат, которых мы лечили. – И никто из них не способен на предательство? – Нет, – Джон уверенно замотал головой. – Никто. И не важно, что Тони легко подается убеждению и чужому влияния, Остин слишком хочет выделиться, Мэрилл вообще себе на уме, Джей отчаянно ищет деньги на лечение жены, а Конраду грозит увольнение… Сложно жить, думая, что кто-то из них мог предать. Невозможно. – А ты? – осторожно спросил Скотт. – Нет, – просто ответил Джон. – Никогда. – Я тебе верю,– Скотт откашлялся и завозился, меняя положение. Джон машинально наклонился, чтобы помочь ему, и наткнулся на ледяные пальцы, сжатые в кулаки. Под влиянием неясного порыва, Джон придвинулся ближе, взял руки Скотта в свои, засунул их себе под рубашку, а сам обнял худое замерзшее тело, крепко прижимая его к себе. – Что ты делаешь? – ожидаемо воскликнул Скотт. – Теперь ты мой пациент, поэтому я сделаю все, чтобы облегчить твои страдания. – Страдания? – Ноги, пытки… – Да-да, прости. Скотт расслаблялся медленно, снимая напряжение с мышц и позволяя себе греться теплом чужого тела. Джон дышал ему в шею, отстраненно думал, что Скотт значительно выше него самого и, должно быть, с отличной фигурой – совершенно неуместные мысли в сугубо рабочий момент. Но уставший, измученный мозг искал покоя и хотя бы мгновения простого человеческого присутствия рядом – не дружеского, просто… не равнодушного. Джон уснул, чувствуя, как согревается Скотт, и радуясь, что тот и не спешит разрывать лечебные объятия…***
– Это не он, – категорично заявил Шерлок, чем собственноручно положил еще один кирпичик в стену сомнения капитана Гиллмора. – Вы проверяли его сослуживцев? Остальных врачей, у них были вполне реальные мотивы. Мне нужно поговорить с ними, чтобы… – Не забывайтесь, Шерлок, – Гиллмор нехотя отошел от любимого окна. – Если у вас есть связи в английском правительстве, это не значит, что вы можете приказывать мне. – Я могу доказать, что Джон Уотсон невиновен. – Вас наняли выбить из него признание. – Мне казалось, что я прибыл сюда, чтобы найти предателя. Вряд ли я смогу это сделать, сидя в темной яме. – Но вам придется, Шерлок, – Гиллмор расплылся в своей фирменной улыбке, которую считал показателем своей власти. Только на детектива, на гражданского выскочку, навязанного ему сверху, она никоим образом не действовала. – Как прошел сегодняшний допрос? – Уотсон разглядывал меня весь процесс и достаточно честно отвечал на вопросы. – Вы раскрылись перед ним? Шерлок закатил глаза и положил ногу на ногу, удобно устраиваясь в мягком кресле. Это смотрелось нелепо – человек в лохмотьях, босиком, грязный до невозможности чувствует себя хозяином в кабинете начальника штаба. Но через несколько минут он из комфорта вернется в свою яму. Гиллмору доставляло удовольствие держать головастого детектива там, где сидят скоты и предатели, которых и людьми-то назвать сложно. Пусть хлебнет военных реалий. В отместку за противное ощущение, что этот Шерлок знает о нем все. От ухода отца, когда маленькому Джерри Гиллмору было всего пять лет, до любовника жены – его непосредственного начальника, держать которого через эту связь на коротком поводке оказалось очень просто и выгодно. – Нет. Я играю безупречно. Я… – Шерлок замялся и на мгновение прикрыл глаза. – Я втерся к нему в доверие. – Недостаточно. – Полностью. Вы должны привести сюда пятерых его сослуживцев, я поговорю с ними. И показать мне вещи Уотсона, личные и казенные, и его рабочее место. – А еще допустить вас к документам об операции его захвата и военной тайне? – Именно, я… Гиллмор рассмеялся. И этот человек гордится своими детективными навыками? Наивный, глупый, без чувства страха и самосохранения со своими разоблачительными речами. Такому никогда не понять образа мыслей предателей, их извращенную мораль и способность ко лжи и уверткам. – Все, что я могу вам дать, Шерлок, через десять минут вернут в яму. Обработайте Уотсона, чтобы он, наконец, признался, выдал всю цепочку передачи информации. А потом он тихо сдохнет. После суда, разумеется… Если доживет до трибунала, что вряд ли. Шерлок и виду не подал, что оскорблен или обижен, что взбесило Гиллмора. Детектив поднялся на ноги и молча направился к двери, но на пороге обернулся. – Чем вы кормите Уотсона? – резко спросил он. – Это невозможно есть. – Собаке собачий корм, – усмехнулся Гиллмор. И немного покривил душой – собак кормили гораздо лучше. Шерлок достал из кармана телефон, быстро набрал несколько строк сообщения и нажал на кнопку отправки. Гиллмор вздрогнул, когда через минуту пришел ответ. Он уже знал от кого, как и знал то, что в нем будет. Пока не доказано обратное, пленник считается лишь подозреваемым. Его взяли отнюдь не с идеальными уликами. Перестраховались, поспешили, и теперь вынуждены блюсти протокол. – Я докажу невиновность Уотсона и найду вам настоящего шпиона, просто сидя в яме. – И как же? Вы у нас телепат? – Я выслушаю его, а потом просто сделаю выводы. Очевидно, что Уотсон знает предателя, сам не догадываясь об этом. – Я должен пожелать вам удачи? – И сегодня дайте ему нормальную еду и впредь не кормите помоями. Гиллмору пришлось согласиться. Он предпочитал выполнять приказы вышестоящих беспрекословно, не обсуждая. Другое дело, что он мог как-то повлиять на начальство до вынесения приказов. Но не в этом случае.***
Джон проснулся один. В какой-то момент Скотт, видимо, сумел высвободиться из объятий и отползти к своей стене, где продолжал спать, вытянувшись во весь рост. Джон осторожно коснулся его руки. По-прежнему холодная, но не ледяная, как вчера. При отсутствии медикаментов, освещения и желания своего пациента, Джон не мог должным образом обеспечить ему уход. Глупо, конечно, но забота о ком-то, кто не может позаботиться о себе сам, пусть даже она сводилась к кружке свежезаваренного чая каждый вечер или к уборке в квартире слишком занятой подружки, всегда доставляла Джону определенное удовольствие. Наверное, именно поэтому он и стал врачом. Скотт вздохнул, намереваясь что-то сказать, но в это мгновение открылся люк в потолке, заставив его зажмуриться. Джон не успел разглядеть ни глаз, ни лица своего соседа, тот быстро отвернулся и принял нелепую позу, делавшую его чересчур угловатым и скрывающую любые детали внешности. Может быть, кроме густых темных вьющихся волос. На этот раз Джона допрашивали долго. Он снова молчал и рассматривал одного из своих мучителей, занявшего наблюдательную позицию в дальнем темном углу. Его глаз было не разглядеть, но Джон был уверен, что они светлые, внимательные и очень умные – такое создавалось впечатление. А еще в них не было ненависти и презрения, и Джон опасно вообразил себе, что нашел бы во взгляде незнакомца сочувствие. А потом случилось невероятное. Ему спустили миску с вкусно пахнущей, настоящей овсяной кашей! Джон наскоро, едва не глотая ложку, съел чуть меньше половины и почувствовал себя почти счастливым. Сегодня его не избивали, а затем накормили… Оставалось надеяться, что это не последняя трапеза приговоренного к смерти. На войне подобным обычно не заморачиваются. – Если ты не станешь есть, я запихаю в тебя эту кашу силой, – пригрозил Джон и сунул в руку Скотта ложку. – Я не стану. Кормят здесь тебя, не меня, иначе бы спускали две миски. – Не лучший аргумент. – А что тебя убедит? – Ничего. Ты должен поесть, без возражений. Джон отобрал обратно ложку, зачерпнул кашу и, нащупав другой рукой рот Скотта, заставил его прожевать и проглотить. После этого, страдальчески вздохнув, Скотт начал есть сам. Никогда еще чужой аппетит так не радовал Джона, это было чем-то новым и прекрасным – теперь так просто оказалось почувствовать себя чуть-чуть счастливым. Если отвлечься от тяжелых мыслей и сосредоточиться на человеке рядом с собой. Скотт съел половину, пробормотал что-то про маленький объем желудка и вред от переедания сразу после голодовки, чем совершенно не убедил Джона. – Расскажи мне о себе, о семье, – попросил Джон, присев рядом со Скоттом и облокотившись спиной о земляную стену. Здорово, что можно было не заботиться о чистоте одежды. Плохо, что нельзя было увидеть лица своего собеседника. – Я… – Скотт замялся. – Я бы не хотел, – наконец, осторожно ответил он. – Это слишком… – Больно? – Именно. – У тебя наверняка дома жена, дети, друзья, которые не понимают, почему ты поехал в Афганистан, когда можно замечательно прозябать в какой-нибудь мелкой конторке на окраине столицы. – Нет. У меня только родители и брат, но они, и правда, меня не понимают. Джон, приготовившейся к легкой беседе, пусть даже в ней не будет сказано ни слова правды, удивленно развернулся, оказавшись со Скоттом лицом к лицу; чужое дыхание коснулось его щеки. Тот не солгал, и действительно выдал что-то важное для себя. – И тебе сложно с ними… – Я не обращаю на это внимания, – отрезал Скотт. – Никакого значения для меня их мнение не имеет. Как же… эмоции в его голосе – они не лгут. – Брат намного старше меня и считает своим долгом присматривать… – Читать нотации, делать замечания, учить жизни… Знакомо. Правда, я давно перестал слушать, – Джон мотнул головой, стряхивая воспоминания о замечательной девчонке – грозе всех его школьных обидчиков – и женщины, в которую она превратилась, с потухшим взглядом и сальным волосами, пьяной большую часть дня… – Поэтому ты здесь? – поинтересовался Скотт, Джон пожал плечами – привычный и бесполезный в темноте жест. – О нет. Сам иногда не понимаю почему. – Расскажи о своей службе. Скажем, что произошло за последний месяц? Джон удивился, но послушно начал говорить. Со Скоттом он мог поделиться всем просто потому, что тот был в том же положении, что и он сам, а то и в гораздо худшем, учитывая его травмы. А еще с ним было приятно беседовать. И Скотт был единственным человеком на этой проклятой базе, который мог понять, выслушать, для которого Джон не был пустым местом, складом мифической информации или мальчиком для битья. Даже дома, приходя каждый день на скучную нелюбимую работу, Джон мечтал, чтобы в его жизни появился такой человек. Но тогда все было гораздо сложнее – слишком много людей вокруг, лжи, усложнявшие все социальные нормы… И вот в плену, рискуя каждую секунду расстаться с жизнью и терпя ноющую боль, Джон сам не заметил, как легко привязался к совершенно незнакомому человеку, вопреки отчаянному голосу разума, твердившего, что Скотт ему чужой, и что верить ему на слово – отчаянная наивность. Джон вновь говорил о сослуживцах. Рассказал, как Остин, на спор кинув камень как можно дальше, обнаружил минное поле и спас этим десятки людей. Как Джей получил письмо из дома с известием о болезни жены, и как ему не дали ни отпуска, ни увольнения, обязав отслужить еще два месяца. Как Мэрилл визжала словно девчонка, когда в их лагерь пробралось огромное насекомое – житель песков – и забралось к ней на кровать. Как Тони написал стихи своей девушке, тоже служившей в Афганистане, и волновался, понравятся ли. Над ним посмеивались даже больные, а потом выяснилось, что девушка погибла. Ходили слухи, что ее подстрелили свои, не разобравшись в суматохе боя. Как Конрад вытащил из-под обстрела единственного выжившего – совсем еще мальчишку, Майки. Джон спешно обрабатывал их раны и удивлялся везению своего пациента, обоих пациентов. Майки, которого одна из пуль задела лишь по касательной, вспоров кожу и плече, и Конрада, рискнувшего жизнью и сумевшего вытащить паренька. – Майки погиб, когда меня захватили в плен, – вздохнул Джон. – Я столько раз спасал его… – Сколько раз? – За месяц? Наверное, пять или шесть. Мы удивлялись, как Майки вообще удалось дожить до своих лет и пройти четыре месяца войны. Хотя ни одна из его травм не угрожала жизни. Джон прикрыл глаза, не желая вспоминать. Он потерял много пациентов, непозволительно много, но к пареньку, пожалуй, привязался больше всех. Особенно после того, как узнал, что Майки сам просился к нему на лечение, предпочитая его общество всем остальным. Скотт тронул Джона за плечо, и даже сквозь слой одежды, заметно поистрепавшейся в последние дни, чувствовалось, какие холодные у него пальцы. Скотт, осознав это, отдернул руку. – Тебе нужно согреться, – вздохнул Джон. – Ты не желаешь верить, что со мной все в порядке. – Только не когда я – твой лечащий врач. Джон придвинулся ближе к Скотту, обхватил его руками и задней мыслью пожалел, что ему не хватает роста, чтобы полностью укутать собой замерзшее гибкое тело. На этот раз Джон дышал в небритую щеку, утыкаясь носом в скулу и чувствуя, как кожа медленно согревается. Скотт приобнял его в ответ и тяжело вздохнул. Должно быть, ему больно, очень, но он держится перед Джоном и перед собой, потому что ничего другого просто не остается. В какой-то момент Скотт крепче прижал Джона к себе, и тот заснул, ощущая на себе защиту и обещание чего-то хорошего.***
Капитан Гиллмор взял за правило наблюдать за Шерлоком, куда бы тот не направился. Тайно или явно, сам или прибегая к помощи верных подчиненных. Шерлок не пожелал с ним говорить, что-то объяснять или в очередной раз твердолобо твердить, что Уотсон невиновен. С поимкой доктора прекратилась утечка информации. Лагерь проверили снова сверху донизу, всех и каждого, но ожидаемо не нашли ничего. Кроме портативного передатчика неподалеку от рабочего места Уотсона. Чем не доказательство? Но приказ поступил иной – не суд, не казнь, а сымитировать похищение афганцами, перед которыми шпион обязан был расколоться, спасая свою шкуру. Не вышло. А с появлением Шерлока Холмса и вовсе намеревалось обратиться в преступление против своего. Если Уотсон окажется невиновен, то небольшое злоупотребление полномочиями и самовольный приказ на избиение выйдут капитану Гиллмору боком. Шерлок написал невероятное количество смс, сделал пару звонков, договорился о чем-то, немного поел после особо неприятного телефонного разговора, с отвращением взглянул в зеркало на свою отросшую щетину и грязные лохмотья вместо одежды. А потом схватил палку, уселся на песок и с размаху ударил себя по ступне. – Что вы делаете? Совсем ума лишились? – не выдержал Гиллмор. – Всего лишь пытаюсь добиться достоверности. Джон… Уотсон давно порывается осмотреть мои ноги. Он врач, он поймет, если нащупает совершенно здоровые, не распухшие ступни. – Вы собираетесь избить себя? – Немного. На случай, если он сумеет дотронуться до ног. – Псих… – Сейчас вы напоминаете мне одну работницу Скотланд-Ярда. Гиллмор подавил желание познакомиться с этой разумной женщиной, тем более что Шерлок продолжил: – Завтра я преподнесу вам доказательства невиновности доктора Уотсона и раскрою настоящего шпиона. Как в классическом детективном кино… жаль, в армии не предусмотрены дворецкие, иначе шпионом обязательно оказался бы один из них. – Отчего же не сегодня? – Мне нужно кое-что проверить, собрать доказательства, чтобы даже вы осознали своим скудным мозгом, что Джон Уотсон меньше всего подходит на роль предателя. – Вы так ему верите? – Я верю только себе и фактам. Вам не понять. Шерлок направился к яме. Гиллмор проводил его взглядом, затем подошел ближе и, пока не закрыли люк, понаблюдал за Уотсоном, который слишком тепло улыбнулся, когда «соседа» скинули на земляной пол…***
На этот раз им спустили две большие порции каши. И вообще кормить стали три раза в день, словно в каком-то странном отеле, сдающем немеблированные комнаты под землей. Джон впервые за долгое время почувствовал себя сытым. Более того, ему позволили вымыться под нормальным душем и даже выдали чистую одежду. – Наверное, за тебя заплатили большой выкуп, да еще и с условиями хорошего содержания, – подсказал Скотт. На этот раз он опустошил свою тарелку в считанные минуты. Джон рассмеялся. – Это невозможно. У моей семьи нет столько денег. – Выкуп платят не только деньгами. За тебя могли предложить несколько афганских заложников, а то и довольно ценных. – За простого врача? – Ты очень хороший врач. – Неужели? Ты пока не позволяешь мне притронуться к твоим ногам. – Так лучше, – буркнул Скотт и, судя по звукам, снова скрючился в любимой позе – обхватил плечи руками, старясь сохранить остатки тепла, и подтянул ноги к подбородку. Джон сомневался насчет выкупа. Мотивы у афганцев могут быть самые разнообразные вплоть до новой тактики ведения допроса. Это ничего не меняет и не означает. Если за кого и заплатят выкуп, то это за Скотта. Джон нутром чуял, что тот не простой солдат и уж точно не обычный лондонский рабочий. И завтра все должно измениться. Джон слышал, похитители говорили, что утром они избавятся от доктора и проблемы, и капитан, наконец, перестанет беситься по каждому поводу. Джон подозревал, что завтра его просто убьют. За простого врача никто не станет платить огромный выкуп. Уж точно не правительство Англии и не Гарри, у которой денег только на выпивку и хватает. Стараясь отогнать невеселые мысли, Джон уже привычно подполз к Скотту и обнял его. И только через пару минут обнаружил, что этого не требовалось – Скотт был теплым. Но не сопротивлялся и не пытался оттолкнуть от себя забывшегося доктора. Напротив, развернулся в кольце рук и ухватился за плечо Джона. – Завтра все изменится, – немного хрипловато сказал Скотт. Он всегда говорил слишком низко и хрипло, но теперь в его голосе слышалось что-то особенное. – Не напоминай, – попросил Джон. – Не хочу думать об этом. – Почему? – Просто… – Джон хотел сказать, что хочет прожить свой последний день, не тяготясь грядущим, а просто наслаждаясь тем, что есть. Жизнью, которая скоро кончится и поэтому торопит кровь в сосудах и подстегивает сердце. Дыханием – простым физиологическим процессом, привычным настолько, что обычно его не замечаешь. Близостью человека, который ему не безразличен и которому, Джон верил, небезразличен он. Скотт всегда дарил успокоение и силу, даже такой – слабый и нуждающийся в помощи – он сумел помочь, а заодно и привязать к себе. А теперь… завтра… Завтра Скотт останется один в этой яме, а Джон запомнит его как последнего друга в своей жизни. Друга или… Джон протянул руку и дотронулся до лица Скотта, чувствуя колючую щетину под пальцами, а потом знакомую потрескавшуюся кожу губ. Наверняка, он сам выглядит не лучше. Джон осторожно обвел их контур. Скотт словно специально кусал то верхнюю, то нижнюю губу, не позволяя представить их форму. Пухлые, чуть влажные, со следами укусов, но все равно слишком мягкие… Соблазнительные. Кто и в какой момент потянулся вперед, Джон не понял, но в следующее мгновение он уже яростно целовал Скотта, чувствуя не менее эмоциональный ответ. К черту все. Собственные принципы и обещания, к черту! Завтра его тело выкинут в ближайшую канаву, не потрудившись даже закопать, а потом уедут, найдут новое убежище. Или же останутся, но его зароют в песках, и никто никогда не узнает, что стало с военным врачом Джоном Хэмишем Уотсоном. Поэтому сейчас Джон целовал, отчаянно и не принимая возражений. Хотя Скотт и не был против. Неожиданно сильными руками он подтянул Джона ближе и усадил к себе на колени, покрывая поцелуями его шею, стараясь расстегнуть непослушные пуговицы на рубашке, выданной утром афганцами. Словно ему это тоже было нужно – близость, потребность, кусочек нормальных человеческих отношений. Джон застонал, Скотт тут же прикрыл ему рот рукой. – Не стоит, – шепнул он. – Наверху стоит охрана, им не нужно этого слышать. Поэтому Джон сдерживался, оказавшись без рубашки со спущенными штанами, лежащим на голой груди Скотта. Теперь тот был теплый, почти горячий, и целовал, требовал, трогал, забирая последние остатки самообладания. Джон впился в его губы, чтобы подавить рвущийся из груди стон, попытался зарыться рукой в волосы, но Скотт не дал, перехватив и направив ее вниз, к своему возбужденному члену. Джон чувствовал его, проводил пальцами по мокрой от смазки головке, дрочил, и это сводило с ума. Кисловатый мускусный запах мужских тел, частое прерывистое дыхание, прикосновения… и невозможность увидеть. Скотт завозился, переместил Джона немного вниз, оттолкнул его руку и сам обхватил оба члена. У Джона никогда не было так, даже в подростковом возрасте – чтобы забыть обо всем, кроме человека рядом, чтобы наслаждаться звуками и тихими, но частыми стонами, сквозь закушенные губы, поцелуи, чтобы не думать о собственной кульминации, мечтая только взглянуть в глаза, увидеть их цвет и выражение. И в то же время толкаться в чужую руку так, будто от скорости и темпа зависит его жизнь… их жизни… Джон так и уснул на груди у Скотта, наскоро вымывшись и одевшись. А когда проснулся, грубые руки подхватили его и надели пыльный мешок на голову. Снова.***
– Ты украл мое дело и мой триумф, – поприветствовал Шерлок высокого представительного джентльмена в костюме-тройке. – Мне доложили, что вы с капитаном Гиллмором несколько не поладили… Да и мистеру Уотсону лучше было поскорее выбраться из ямы. Шерлок фыркнул, не поверив ни одному аргументу. – Где он сейчас? – Уотсона везут в ближайший полевой госпиталь, а потом, думаю, он отправится в Лондон, домой, – Майкрофт поморщился, глядя на сухую пустыню перед собой. Не хватало привычной тяжести зонта в руке, его тайной маленькой слабости, придающей сил. – Что между вами было? – Ничего, – спокойно ответил Шерлок. – Он вообразил, что обязан лечить меня, раз уж, по его мнению, я подвергся пыткам. Я мерз в той яме, и он не придумал ничего лучше, чем спать рядом, чтобы согреть меня. «Рядом» и «в обнимку» – разные вещи, хотел сказать Майкрофт, но промолчал. На бледных, чисто выбритых щеках брата проступил едва заметный румянец – невиданное зрелище. – Это был Майки, его пациент, – пояснил Шерлок. – Шпион. Он слушал бред других солдат, опаивал их, выспрашивал, они доверяли ему. А он подставлял Джона Уотсона, пользуясь его передатчиком и крадя медикаменты. – По иронии судьбы парнишку пристрелили в том налете, когда взяли Уотсона. И в его отсутствие, все указывало на доктора. – Только слепой не увидел, что Уотсон не может быть шпионом. – По Земле еще ходят гениальные актеры, способные провести даже тебя. А ты поверил ему с первого слова. Не узнаю тебя. –Значит, ты слеп. Джон не из тех людей, кто будет играть за обе стороны. Он ходит либо по черным клеткам, либо по белым, отдавая всего себя и оправдывая каждый свой поступок. В этом его мораль. Он сам сказал мне, что верит своим товарищам потому, что ему это необходимо – верить в кого-то, без доказательств, используя только глупые чувства. Я не понимаю его, но восхищаюсь. Если говорить о героях на войне, то Джон Уотсон один из них. – Повезет тому, в кого он поверит в следующий раз. Шерлок вздохнул и посмотрел вдаль, где еще виднелась не осевшая пыль от проехавшей не так давно машины. – Я не часто прошу, но… Майкрофт, обещай мне, что никогда, ни при каких обстоятельствах не расскажешь Джону правду о том, кто сидел с ним в яме и кто на самом деле держал его в плену. – Отчего же? Сантименты, братец, не в твоем стиле... – Пожалуйста. Майкрофт лишь покачал головой. Два чуда за одно утро – слишком много, так не бывает. Словно Шерлок умудрился измениться за три дня, что сидел в яме. Или кто-то помог ему измениться. – А чем займешься ты? – спросил Майкрофт, разглядывая жалкого вида строение, служившее временным штабом. Солдаты остались без капитана, Гиллмор получит по заслугам за все свои грехи. – Вернусь на Бейкер-Стрит и дам объявление о поиске соседа. – Ты же решил жить один после того, как с тобой не смог ужиться ровным счетом никто. – Я передумал.***
Сообщение. От кого: Майкрофт Холмс Кому: Майк Стэмфорд «Джон Уотсон будет в парке через сорок минут, ищет квартиру. Действуйте, как договаривались»