***
«…Их народ оказался аборигенами одной маленькой планетки на окраине Плеяд. Сначала их приняли за крупных, но безобидных зверьков: ловили, отвозили на Землю и продавали женам богачей и не менее богатым вдовам в качестве эксклюзивного питомца. Внешне они походили на помесь обезьяны и кошки. Сначала считалось, что их рост не превышает шестидесяти сантиметров, но, когда были обнаружены странные захоронения, эти сведения были опровергнуты. Выяснилось, что мяуши – так их назвали – которых усиленно отлавливали жадные до легкой наживы свободные космонаемники, являлись детьми. Взрослые мяуши предпочитали прямохождение, активно использовали примитивные орудия труда и охоты и яро ненавидели похитителей своих детей. Сначала их не восприняли всерьез. Что могут сделать дикари с палками против отлично вооруженных, прогрессивных людей? Теперь к отлову детей мяуши присоединились искатели приключений – охота на них стала более рисковым делом. Мяуши нападали на лагеря, с дикими криками выпрыгивали из самых неожиданных мест; со временем они смогли подобрать ягоды, смертельные для человека и почти безобидные для них самих. С этого момента мяуши признали не только как народ, но и как опасного противника. Правда, только вольнонаемники – Правительство отказывалось видеть в них разумных существ ввиду их отсталости. На планету стали стягиваться миссионеры. Опытные, поседевшие на чужих планетах, закаленные в самых суровых условиях люди уходили в леса и не возвращались. Их переставали слышать через пять миль – эфир заполняли странные помехи, напрочь забивая канал. Один ученый сбился с пути и забрел в болото, так было определено максимальное расстояние – шесть с половиной миль. Через пару дней обрывок его халата выловили ниже по течению от лагеря и временной посадочной площадки. Спустя несколько месяцев после этого события к лагерю вышла какая-то женщина. На ней сохранились остатки формы миссионеров, волосы представляли собой гнездо маленьких красноватых птиц, а глаза были будто покрыты мутноватой пленкой. Она не отвечала на вопросы, не реагировала на предлагаемую её пищу… Кто-то нашел её досье – на своё имя она также не откликалась. Её посадили на корабль и отправили на Землю. После до них дошли слухи, что едва корабль вышел в открытый космос, она будто взбесилась – все рвалась обратно на планету. Ночью она перерезала горло всем членам экипажа, а потом воткнула нож себе в сердце. Спасся только юнга, незаконно пробравшийся на корабль, – он чудом довел судно, полное трупов, до ближайшей обитаемой планеты. Мальчик сошел с ума. Феномен этой женщины назвали синдромом Паласты; некоторые учёные после длительного пребывания на планете приходили в такое же состояние. На планету стали стягиваться небольшие отряды действующей армии. В горных породах обнаружились полезные и редкие руды, которые очень заинтересовали Правительство, поэтому оно взяло урегулирование конфликта под свой контроль. После полугода почти-военных действий, в течение которых дети мяуши отлавливались браконьерами чуть ли не в промышленных масштабах, аборигены не шли на контакт. Война шла с переменным успехом. Мяуши затаились в чащобах – там не работала электроника, а слабые человеческие глаза сильно уступали кошачьему зрению коренных жителей. Потери со стороны людей – полмиллиона человек. Потери со стороны аборигенов – неизвестно…»(из романа «Хвост и пуля»)***
Я родился на Земле, во всяком случае, так говорила мама. Правда, вся моя жизнь прошла на Пандорике – планете гуманоидов с голубоватой кожей. Отец был разнорабочим – его годами мотало по всей доступной нам части Вселенной. К сожалению, эту часть его жизни я знаю только с маминых слов: когда я родился, отцу предложили высокооплачиваемую работу на Пандорике, куда он и перевез нас с мамой. Мне было шесть месяцев. На Пандорике мой возраст, конечно же, пересчитали в соответствии с межгалактическими стандартами, однако мама продолжала вести земной счет моих лет. С именем тоже было не все гладко: при рождении меня назвали Джон, но пандориканцы, не признающие стоящих рядом согласных, стали звать меня Жон. Постепенно Жон превратился в Жана, и во время смены документов мама, забывшись, записала меня именно так. Отца не стало, когда я пошел в среднюю школу. То ли он умер от перенапряжения, то ли его убили бандиты, на которых, как выяснилось, работал его наниматель… Мы с мамой в это не особо вникали. Источник дохода исчез, поэтому надо было что-то делать. Мы переехали в один из бедных районов; там же я поступил в школу. Мечту о карьере исследователя пришлось оставить: после школы вместо дополнительных занятий я работал. Паласта была открыта как раз тогда, когда я перешел в выпускной класс. Мама жаждала заполучить мяуши: бегала на космодром, где заправлялись корабли, летящие на Землю, в надежде, что кто-нибудь из них сбежит. Потом эта жажда поутихла, когда выяснилось, что мяуши – разумные существа. Пандориканцев в армию не забирали, разве что немногочисленных переселенцев. Большинство аборигенов были мирные, добродушные, медлительные и слегка туповатые. Даже в бедных районах, где велась борьба за существование, редко можно было встретить активного пандориканца. К тому времени, как я окончил школу, мяуши уже объявили врагами, подлежащими уничтожению; по всем заселенным планетам прокатилась война повесток. В результате так получилось, что я был единственным из всего класса, кто после выпускного ушел на космодром. Мама принесла мне заранее собранную сумку, много плакала, пока я регистрировался и проходил осмотр. Она едва успела поцеловать меня на прощание – как только все списки оказались заполнены, нас организованно отделили от толпы родственников и погнали на корабль. Я не слишком-то переживал: почему-то этот отъезд воспринимался как рядовое событие. Сначала нас отвезли на Саломею. Её коренные жители, в отличие от пандориканцев, до колонизации постоянно воевали, поэтому на данный момент костяк армии составляют именно они. Несмотря на свою кровожадность, саломейцы оказались хорошими учителями: за пару месяцев нас натренировали не хуже, чем в обычных призывников. Я попал в команду к Ару. Он был строг и суров, однако справедлив. Мне нравилось с ним заниматься – почему-то я был уверен, что его уроки мне пригодятся. В это время я начал задумываться о контракте с армией – из-за мобилизации я не успел получить профессию, а значит, после войны заняться мне будет нечем. Тогда я был уверен, что вернусь. Паласту я впервые увидел ночью. Помнится, тогда меня до глубины души поразило небо: такого глубокого и насыщенного цвета на Пандорике не было нигде. Похожий цвет был на изображениях земного неба, но изображения никогда не отображают глубины … Как та, которую я увидел на Паласте. Это было странно – впервые за всю свою небольшую жизнь я почувствовал себя цельным; было странно видеть над своей головой чужие, низко висящие – можно дотронуться рукой – звезды, вдыхать запах земли и прелых листьев. Какой-то частью своего разума я понимал, что эта планета никогда не примет меня, ведь я – захватчик. Тогда мне пришла в голову мысль, что, наверное, это и к лучшему. Нас поселили неподалеку от основного лагеря; ученые, которые несмотря ни на что до сих пор здесь оставались, отказались пускать нас на свою территорию. Работать не хотелось. Вообще. Несколько дней мы осваивали территорию вокруг лагеря и привыкали к новому образу жизни. Первое правило, которое пришлось затвердить: проверяй еду и воду. Это делалось в первую очередь всеми без исключения. Пара ребят из нашего отряда как-то раз забыли об этом – вечером мы их хоронили. Этот случай отбил желание расслабляться. А потом пришел приказ. Нам выделили квадрат леса, который надо было прочесать и убить всех аборигенов, которые рискнут показаться нам на глаза. Это была радость на весь оставшийся день – мы засиделись на одном месте. Веселье кончилось, когда мы увидели, где придется проводить зачистку. Сквозь чащу приходилось буквально прорубаться. К этому моменту я уже остался один – мои товарищи либо сменили направление, либо завязли в зарослях «резинового» кустарника: он не поддавался ни ножу, ни топору и крепко держал свою жертву. Впереди забрезжил свет, и я поспешил в ту сторону. Мои ожидания не оправдались – это был явно не выход, однако поляна, на которую я буквально вывалился, была неплохой возможностью для передышки. Вокруг было слишком тихо, поэтому я по-быстрому проверил воду и жадно припал к бутылке, не опуская автомат. Я отвлекся всего на мгновенье – повесить тару обратно на пояс, а когда поднял глаза, на поляне уже стоял он... Мяуши оказался совсем не такой, как нам описывали, по крайней мере, этот. Невысок, покрыт короткими золотистыми волосками, слегка подергивающийся гибкий хвост, длинные ловкие пальцы на всех четырех конечностях и раскосые глаза с вертикальными зрачками. Мяуши ощерился – его зубы отличались от моих лишь чуть вытянутыми клыками. Никаких следов бешенства я не заметил, да и, несмотря на явное отсутствие технического прогресса, абориген не выглядел оборвышем. Тогда я и задал себе тот вопрос.***
Меня зовут Ыр, и я родился в месяц Поющих Трав, когда луна была уже неполной, но ещё стояла высоко. У меня была большая, по меркам племени, семья: я сам и две старших сестры. Внешностью Ыр не удался: полноватый, без основательного подшерстка – мать часто стенала по этому поводу. В возрасте трех лет и трех лун меня и моих ровесников – десяток мальчишек племени – забрал себе на болота старый Угук. Он учил нас обращаться с оружием, подражать чужим голосам, быстро бегать и многому другому, что требуется хорошему охотнику. За время обучения я вытянулся, потерял детскую неуклюжесть, мех приобрел приятный золотистый оттенок и перестал клочьями оставаться на кустах и тропинках. В семье тоже произошли изменения – у меня родился брат. Юный Рраг ни разу не получал серьезных повреждений, несмотря на то, что шел месяц Выживания. Детям племени пока везло – ни на одну поляну, где их оставляли, не выползали змеи и не забредали хищники. Старейшины хмурились и недовольно качали головой – уже который год испытания проходили все дети. Все переменилось в одно мгновение. Вернувшиеся с одной из полян матери не привели с собой ни одного ребенка – они выли и размазывали слезы по щекам, бросаясь с кулаками на мужей. Старейшины притворно-сочувственно кивали головами, но, кажется, были довольны. Первый раз этому не придали значения. Детей перераспределили по группам и на следующий день снова развели по полянам. Когда тотальное исчезновение целой группы повторилось ещё несколько раз, даже старейшины насторожились: на полянах едва можно было найти следы борьбы, а о крови и речи не шло. Теперь детей ходили забирать юные охотники – такие, как я. Рраг пропал на пятый раз. Его группа – к тому времени совсем маленькая – исчезла так же, как и остальные. Но чуткий нос охотника, растревоженный внезапным шоком, уловил запах, который витал на всех полянах, но терялся между более сильными. Запах был совершенно неизвестным и явственно чужеродным, поэтому я не замедлил рассказать о нем старейшинам. Те послали на поляну лучших нюхачей. Вернувшись, они рассказали, что там, где река падает, стоит большое нечто из неизвестного материала, внутрь которого и занесли наших детей. Охотники не успели даже шагу сделать, так как проем закрылся, и странное нечто, испустив особенно сильную волну чужеродного запаха, вдруг оторвалось от земли и улетело к звездам. Испытания решили прервать; во все стороны помчались вестники: обменяться информацией с другими племенами. Там наблюдалась такая же ситуация, поэтому был созван Сход Старейшин, на котором решили начать войну. Первые действия не принесли особого успеха: неизвестные пришельцы стали проверять местность на расстоянии с помощью странных серых штук, издающих мышиное попискивание. Застать их врасплох удавалось очень редко. Да и места их стоянок стали более укрепленными, и кто-нибудь всегда не спал. Конечно, воинов это не останавливало: они продолжали нападать, изобретая все новые и новые ухищрения. Женщины тоже включились в борьбу: они сутками перебирали всевозможные плоды и ягоды, ища какую-нибудь смертельную для ненавистных существ отраву. Когда их поиски, наконец, увенчались успехом, в войну вступили мы – юные, недавно прошедшие обучение охотники. Наши отряды тайком сыпали измельченные в порошок ягоды в пищу, распыляли в странных тканевых домиках, обильно посыпали посуду… Иногда некоторых из нас ловили и убивали, иногда находили детей, которых старательно прятали в разных местах; воины часто возвращались покалеченными странными металлическими шариками. Многие умирали, но некоторых удавалось спасти; израненные, недолечившиеся, они возвращались в строй. Несмотря на активное сопротивление, как племен, так и самого леса, враги постепенно пробивали дорогу вглубь. Тогда Старейшины племен собрали женщин и детей, отобрали самых лучших охотников и отправили их к Великим скалам, чтобы дать возможность выжить. В результате ряды защитников сильно поредели; им пришлось прекратить нападения, сосредоточившись на использовании отравы. В тот день я должен был проверить, насколько враг продвинулся вглубь леса. Конечно, идти одному было бы очень нерациональным решением. Мы успели отойти довольно далеко от деревни, когда чуткие уши уловили поступь врагов. Отряд быстро рассыпался по ближайшим кустам. Эти неизвестные существа были хитры и изобретательны: плохой слух и зрение они заменили странными пищащими вещами, которые редко ошибались. Я осторожно двинулся вперед, готовясь в любой момент отскочить в сторону. Запах чужаков становился всё сильнее и неприятно щекотал нос. Впереди была небольшая поляна – одна из тех, на которых проводили свои дни дети в месяц Выживания. Враг шагнул на поляну как раз в тот момент, когда я добрался до её границ. У него не было тех удивительных, заменяющих глаза и уши штук, поэтому я позволил себе немного расслабиться. И в тот же момент меня с головой захлестнула ненависть. В груди зародилось глухое ворчание, и, едва враг отвлекся, я прыгнул на открытое пространство. В нос тут же ударил сладкий запах чужого страха, и я довольно ощерился – испуганную жертву легче убить. Но, когда тело уже было готово к прыжку, а мозг был готов отдать приказ одним движением вспороть едва защищенное горло, враг поступил очень странно: он бросил своё оружие на землю и ногой подтолкнул его ко мне. Я застыл.***
Я не могу сказать, что заставило меня поступить таким образом. Просто в тот момент, когда в моей голове сформировался вопрос, я понял, что не смогу убить ни одного мяуши. Тогда я решил, что если выберусь из этой переделки живым, то подам заявление на перевод. Пока я заключал пари с судьбой, мяуши осторожно, не отрывая взгляд от меня, поднял автомат и тщательно обнюхал его. Я не смог сдержать улыбки: определенно, этот абориген был юн. Он трогательно прижал уши к голове и выглядел таким растерянным, что я улыбнулся ещё шире, а потом бросил на землю пару запасных обойм. Мяуши поднял голову и впервые посмотрел мне в глаза. Из всего отряда я вернулся в лагерь один. Конечно, за «потерянное» оружие сделали выговор, но люди сейчас были важнее. Я только ухмылялся, пока писал заявление на переход в исследовательские войска в связи аллергией на неизвестные науке растения. На удивление, меня перевели без вопросов – уже в конце недели я получил новую форму и билет на корабль до Эрдана, на котором я должен был пополнить свои знания по биологии и сдать экзамены. На мгновение мне показалось, что на границе посадочной площадки стоит мяуши с моим автоматом. Я помотал головой, прогоняя абсурдное видение, и победно улыбнулся.***
«…За полгода затишья ситуация почти не изменилась. Группа учёных активно пыталась продвинуть проект о защите коренных жителей планеты. Их лагерь на Паласте обособился от военной базы, но численный состав стремительно сокращался. Правительство даже попыталось их прикрыть, но коллеги с других планет воспротивились этому. Правда, когда на Паласту прибыла группа молодых специалистов, дела пошли в гору. Особенно выделялся пандориканец, бывший солдат, который предпочёл мирную деятельность. С его приходом из лесов начали выходить дожившие до этого момента миссионеры; сначала поодиночке, потом целыми группами. Большинство из них страдали синдромом Паласты; здоровые же старались покинуть планету при первой же возможности. Военные, заметив оживление на научной базе, стали что-то подозревать; особо бойкие даже принялись распускать слухи о связи учёных с мяуши. Руководители базы активно отнекивались, но среди младших сотрудников пошли разговоры, что на границе их территорий видели мяуши с автоматом, а когда решили подойти поближе, то столкнули с тем самым бывшим солдатом с Пандорики. Во избежание скандала он предложил свою кандидатуру на пост руководителя исследовательской группы, которая на борту новейшего судна «Торвард» должна была изучить поведение зараженных синдромом Паласты вне атмосферы планеты и, по возможности, разработать лекарство. Его заявку утвердили, и вскоре «Торвард» занял причитающееся ему место на орбите Паласты……»(из романа «Хвост и пуля»)***
Жан Мэтью Уолш погиб 13 декабря 3048 года на борту исследовательского корабля «Торвард», усмиряя своих подопечных, страдающих синдромом Паласты. (из официальных хроник)***
20 декабря 3048 года отряд капитана Уорнера уничтожил крупный отряд аборигенов. У предположительного лидера был найден автомат модели САК-147, выдававшийся новобранцам пять лет назад. Так же были изъяты две пустые обоймы и одна полная. Все находки сданы в общий сейф с грифом «До востребования» (из официальных хроник) Конец.