Между

Недоверчивый взгляд колется и режется остриём ножа, затупленным с неровными зубчиками, заржавевшим — стегает крапивой по незащищённым участкам кожи, царапается и иллюзорно уродует незатянувшиеся шрамы, желая превратить человека в фаршированную звезду поглотившей мрак искажённого мира ночи. Невообразимо больно и холодно, но невозможно поддаваться страху, невозможно сбежать — только схватить за локоть и стереть с чужой щеки кровавые дорожки, похожие на краски, похожие на цветочную пыльцу, на маков цвет. Чудесная девочка, дикая, своенравная — нездешняя, принесённая ветром, поцелованная богами. Настоящая. Прикоснуться бы — аккуратно провести ладонью по макушке, пригладить измазанные в земле и травяном соке волосы, поцеловать в лоб невесомо и осторожно, опасаясь выпада, резкого взмаха самодельного оружия, всплеснувшейся ненависти. — Не может быть такого, — мягко говорит она, — чтобы ты была столь прекрасна. Невероятно — так считает Эбоси. Потрёпанная волчица, взбалмошная девчонка, которой неизвестны тайны мира за пределами черты волшебного леса — за пределами последней страницы написанной сказки. Эбоси не знает, где именно поджидает конец и не знает, когда закончатся странные и одновременно приятные встречи, короткие поцелуи и возникающие внезапно шорохи — подозрительные и пугающие, пока она не схватит за два конца бамбуковое покрывало и не накроет обеих, словно они залетевшие случайно бабочки, постучавшие в окошко. Дикая, связанная духовно с природой, она позволяет оставлять следы от овальных ноготков на теле, шумно вдыхает и выдыхает через рот и закрывает глаза, словно взрываются метеориты, слепят вспышки. Неукротимая волчица, маленькая и хрупкая, на первый взгляд, она рычит подобно раненному зверю, отстраняет от себя Эбоси, а затем возвращается украдкой в наполненный людьми, человеческими запахами город. Девчонка учится доверять другим. Мотыльки, увидавшие огонёк — искорку надежды в сумраке, в молочной пелене тумана, да только девчонка эта чует притаившуюся мерзость и грубо стискивает ткань кимоно госпожи Эбоси, ведёт за собой, а там обещает перерезать ей горло — там, на поляне, на скалистой пустоши, на реке. Вновь и вновь грозится пролить кровь на землю под ногами, растоптать вынутое сердце и каждый раз сдаётся. Эбоси улыбается красиво, вызывающе, — что ты творишь, каким образом совмещаешь сладковатую гниль и ненавязчивый аромат, ты столь невинна, ты столь пронзена греховностью? Эбоси допивает ромашковый чай, напоследок откупоривает сливовое вино и наслаждается вкусом, после чего уходит поздними вечерами, когда фонарики гаснут и улицы становятся пустыми. Эбоси встречает девчонку — наоборот? — на сонном лугу: светлячки сверкают огоньками надежды и укрывают их куполом ночи, отогнавшей злых духов и червей, поселившихся в груди. — Тише, — приказным тоном говорит девчонка. — Не тревожь их. — Ты не приходила, — голос Эбоси звонок, — и я пришла сама. Девчонка позволяет босыми ногами ступать по траве и чувствовать себя настоящей, живой и нужной. Девчонку зовут столь просто и мило, что Эбоси не может сдержать доброго смеха — Сан. Эбоси повторяет несколько раз имя необыкновенной девы и шепчет, что расцветает подобно дикой вишне — влюбляется, а за спиной вырастают крылья, не пепельные, меловые, белоснежные, а на кончиках черничные капли, чернильные кляксы. И хочется бежать долго, без оглядки, — взлетать к небу, трогать перистые облака — заполнять лёгкие чистым воздухом, задыхаться от восторга. Сан жмурится, когда Эбоси проводит кончиками пальцев по длинным ресницам, когда она заправляет пряди волос за уши. Сан целует в улыбающийся рот собственнически и жадно, как будто её мучает жажда. Когда солнце разливает золото и лимонный сок по налившемуся пеплом и синевой небу, Эбоси накидывает кимоно на плечи и смеётся снова. Эбоси никогда не прощается. Сан никогда не отпускает.