Конспекты, конспекты, конспекты

Пролог. Задали нам в универе законспектировать статью М. М. Бахтина «Творчество Франсуа Рабле и народная культура Средневековья и Ренессанса». Статья эта по объёму занимает около трёхсот страниц. Где-то на восьмидесятой меня прорвало, и я стала писать первое, что приходило в голову при взгляде на строчки огромного текста. Может, это надругательство над работой великого философа и так далее, но я призываю отнестись к этому с юмором. Я ни в коей мере не хотела оскорблять Михаила Михайловича, но, простите, накипело. И я действительно всё это написала, слава богу, преподаватель лишь пролистывал конспекты, не вчитываясь. Моя несмелая попытка юморнуть. Итак, статья практически в переводе гоблина. Глава 2. Моменты преткновения в романе Рабле – площадные моменты романа Рабле – наивно-невинный характер этой старой непристойности. Придирки к образу Веселовского. Ритуал праздника глупцов. Амбивалентно. Просто. Всё. Амбивалентно. А кидаться друг в друга какашками вообще норма. Но это не смеховая драма, так что всё норм. Амбивалентность. Цинизм и непристойности. О да! Рабле такой Рабле. О, ещё ругательства и фамильярность. И всё это характерно и закономерно. Боже, дай мне сил! Ведущие образы всего пролога – пиршественные. Спасибо, хоть что-то приличное. Прославляем вино, всё правильно делаем. Ну, потом снова ругательства и мазохизм. Всё вернулось на круги своя. И амбивалентность. «Кал – это весёлая материя». Што? Давайте, повеселимся. Зрелищный оттенок в осознании и выражении исторической важности момента. «Крики Парижа». Глава 3. Король есть шут. \m/ Форева. Ругательства и хвала – два аспекта одного и того же мира. Догадайтесь, почему. Потому что мир… па-па-пам… Амбивалентен! На смертном одре Рабле заставил близких одеть себя в домино. У них там своя атмосфера. Карнавал. Много карнавала. И амбивалентности. Уж без неё никуда. Образ разбитого барабана. А свадебный барабан имел эротическое значение. Барабанщик – любовник. Все удары в барабан имеют амбивалентное значение. Всё. Меня в ништо. Всё стилизовано. В каждой детали присутствует художественное сознание Рабле. Дальше веселье. Весело. Всем весело. Колокольчики, бубенчики. Почему-то при слове «бубенчик» я вспоминаю Шерлока. «Бубенчик, перед тем как исчезнуть, стал светиться как фея». Обожаю его. Но тем не менее у Рабле нет ни «грустного натурализма» (да там вообще ничего грустного, всем весело), ни «физиологизма», ни порнографии. Вот это поворот. Игры связаны не только с внешней, но и с внутренней существенной связью с народно-площадной стороной праздника. Карнавальное восприятие исторического процесса как игры. Игра-игра-игра. Бла-бла-бла. Амбивалентность. Серьёзно, если каждый раз, когда в этой статье будет встречаться слово «амбивалентный», я буду делать глоток из стакана с алкогольным напитком, то ко трёхсотой странице мне будет очень хорошо, а моей печени – очень плохо. Теперь ещё и Гёте. Что он вообще тут делает? Полное освобождение от жизненной серьёзности. Уже что-то. А, блин, ложная тревога, это всё ещё Гёте. «Но вернёмся к Рабле». Да зачем? Давайте лучше ещё о Гёте поговорим. Подключим Гюго из самого начала, вот веселуха начнётся. Представляю себе это. С Гюго они ещё страниц на двести разгуляются. Ну уж нет. Вернёмся к Рабле. Народное целое. Я уже обрадовалась, а там… обмен телами, который не обмен телами, общность, которая не общность. Снова Гёте. Просто Средневековье. Карнавал. И… Амбивалентность. Всё, несу коньяк, буду спиваться. «Праздник проституток на площади под руководством фей» - это не я обкурилась, всё дословно, всё хорошо. Этот праздник глядит в будущее. Ну, с этим можно согласиться. Глупость – это обратная мудрость. Какие-то пьесы. Они тут вообще причём? Ну да ладно. Амбивалентность. Аминь. Снова какие-то левые чуваки. Мне вот вспоминается Кирилл Туровский (конспекты по древнерусской литературе, хуле) с его риторической амплификацией (*это когда тема, взятая автором, рассматривается со всех сторон, каких только можно, размазывается по полной; в общем, это то, чем занимаются прекрасные литераторы, пишущие статьи*). Так-так-так. Рабле-то, оказывается, спёр метод тех самых чуваков, пользуется тут народно-праздничной системой образов. Смех. Смех. Смех. И были его книги осуждены за этот смех. И правильно, взял там всех обложил и унизил. Конечно, они были осуждены, а чего он мог ожидать-то? Свобода была также внутренним содержанием тех самых образов. В Ренессансе везде карнавальность. Рабле их заразил. Глава 4. Пиршественные образы у Рабле. Сейчас начнётся, мне уже страшно. Народно-праздничная еда, пир на весь мир, положительный гиперболизм. Пока всё нормально. Плодородная из-за крови убитого великана земля, мотив разинутого рта и мотив глотания, подвиги еды. Держимся пока. Колбасная война. Вот это я понимаю, вот это круто. Итак, последнее слово романа, написанное самим Рабле: «Выпьем!». Наш человек. Тут я полностью с ним согласна. Давайте выпьем. Труд торжествовал в еде. Опять гротескный реализм. Надеюсь, что мы не будем снова пятьдесят страниц рассуждать о гротеске. Пиршественное торжество – универсальное. Чую амбивалентность своей пятой точкой. Точно, она! Пир – существенное обрамление мудрого слова, речей, весёлой правды. Мне кажется, или эта глава самая нормальная по своему содержанию? Нуууу, так неинтересно. «Хлеб и вино» - а я требую хлеба и зрелищ. Так, теперь тут про религию ещё немного. Уууу, опять Бахтина куда-то не туда понесло. Прослеживает он только (только!) латинскую линию средневекового симпосиона. Пффффф. Фигня ваще. Давайте поговорим о традициях… Оп! И глава незаметно подошла к концу. Какая жалость. Выпьем! Глава 5. В предыдущей главе всё было более или менее нормально, но нехорошее предчувствие меня не покидает. Чего только один гротеск стоит. Да, это опять он. «Кажется, что дело доходит до родовых мук и спазм» - думаете, это описание чужой боли. Ага. Это заика не может сказать и буквы. Гротеск, а чего вы хотели. А разрешиться словом ему помог арлекин, ударив того головой в живот. Доброта… Шутовство. Бурлеск. Гротеск. Шутовство. Бурлеск. Гротеск. И так по кругу. Шнееганс с какой-то своей концепцией. Мне одной кажется, что его имя похоже на слово «шняга». Не хочу никого оскорблять, но сегодня я злая, так что скажу: говорящие фамилии никому не вспоминаются? Что там с его концепцией? А Бахтину вот очень нравится. Роман Рабле завершает гротескную концепцию тела. Тема родового тела сливается у Рабле с темой и с живым ощущением исторического бессмертия народа. Ого! Оказывается, Пантагрюэль – это имя горловой болезни – потери голоса в результате перепоя. И имя это, конечно, выбрано не случайно. Случайности не случайны, как говорил мастер Угвей. Мотив смерти – обновления – плодородия. Не чувствуете ли вы хриплого дыхания амбивалентности над вашим ухом? Весёлая раса пузатых. Погодите-ка… Да это ж я! Далее космические пертурбации членов тела. Что-то нехорошие мыслишки появились в моей голове, хе-хе. Айяйяй, надо меньше фанфиков читать, совсем испортили меня. Снова роды и смерть. Образ потения – фу! А потом моча вместо пота. Вообще фу! Амбивалентность. Я знала! Пантагрюэль помочился на вражеский лагерь, и все утонули. Вообще ничего не смущает. А кто-то принял мочу за кровь и испугался. Приятного аппетита всем. Ах да. «Не забудем, что моча (как и кал) – весёлая материя». Моча – это нечто среднее между потом и морем. Да, моя жизнь определённо никогда не станет прежней. Дальше снова про космос и испражнения. И про карнавал. И про веселье. Чувствуете, какое там веселье, да? Карнавальное развенчание короля Анарха (среди ублюдков шёл артист, в кожаном плаще - мёртвый анархист…). Автор жил во рту у Пантагрюэля, ел то, что ел великан. Не будем уточнять, как и куда он удовлетворял другие свои физиологические потребности. А теперь главная веселуха. Пантагрюэль расфигачил Преисподнюю, сломав Люциферу рог и выбив у него четыре зуба. К сожалению, это лишь планы следующих глав, которые не были написаны. Мир многое потерял. Такие дела. Космические стихии превращаются в весёлые телесные стихии растущего, производящего и побеждающего тела. Сочетание расчленения тела с расчленением общества. Я-то сначала про расчленёнку подумала, а это про происхождение разных слоёв общества из частей тела божеств. Тело исторического, прогрессирующего человечества находится в центре системы образов Рабле. «Выпьем!» Глава 6. Тут не так интересно. Скажу только про описание эпизода рассказа маленького Гаргантюа о том, чем он подтирался, и поверьте, вы не хотите знать этот немалый список. Затем стёб над Библией эпизодом про воскрешение. Преисподняя – пир и весёлый карнавал. Да у них там везде веселье и карнавал. И амбивалентность. Забыли что-то про неё совсем. Смерть от смеха – одна из разновидностей весёлой смерти. Вчитайтесь. Одна из. Есть и другие? Другие весёлые смерти? Хотя, учитывая, что смех там вообще везде, то я не удивлена. Ругательство – древнейшая форма амбивалентного образного отрицания. Ccccombo! Амбивалентность. «Выпьем!» Эпилог. Вот, собственно, и всё. Я не приводила тут конспекта первой и последней глав этой статьи, так как они были не такими весёлыми и наркоманскими. Надеюсь, что вышло не так уж и плохо, и мне удалось добавить юмора в эту статью. Во всяком случае, я получила удовольствие от написания данной работы. ^.^