Невеста

Шли молча. Неразумным казалось тратить на разговоры те силы, которые были на исходе и от которых зависело сколько тебе осталось: недель, дней, а может и часов... Петя едва волок ноги в валенках и что-то бормотал себе под нос. Прислушиваться боялась, ведь знала, что чаще всего он говорит о голоде: вспоминает булочки, которые продавались на углу нашего дома, пироги, которые пекла мама и мочёные яблоки, пробованные им в Киеве весной 1941. Боже, неужто всё это было? Ну конечно же. Был поезд, мчавший нас в один из красивейших городов союза, была весёлая мама, смеявшаяся над шутками отца и разворачивавшая снедь, которой по случаю дороги было накуплено множество, были раскидистые каштаны, были забеги наперегонки с братьями по Крещатику, было нарядное платье для меня и костюмы для мальчишек. Всё было, только войны не было. И голода треклятого, так неотступно за ней следующего, и холода, который, словно протестуя против нашествия на свою землю чужаков, вместе с ними губил и своих родных. Казалось, что ветер рыдает и беснуется над телами мёртвых, измученных, измождённых. - Женечка, попробуй ты, я что-то совсем... - слова "устала" мама не произнесла - стыдилась. Я равнодушно протянула руку в варежке, в которую тут же легка верёвка, другим концом прикреплённая к санкам. Мама взяла Петю и мы с ней поменялись местами. Теперь идти стало тяжелее и страшнее: первобытный ужас вселял шорох, звучавший будто над самым ухом, хотя происходил он снизу. Шорох... Какое странное слово. Шорох я слышала, когда в детстве подолгу стояла перед кладовкой на даче, не решаясь войти, до дрожи боялась мышей, чьё прибывание там было бесспорно: ведь я слышала шорох. Когда играя с ребятами в прятки и находила брата по шуршанию конфет, которые он постоянно таскал в карманах, то тоже слышала шорох. Вот и теперь, когда ноги моего старшего брата так неловко торчавшие с санок, которые были ему коротки, царапали снег, скребли по нему это тоже был шорох.Но он пугал не меньше, чем свист бомб или шум самолётов, так часто летающих над городом. Мы вышли затемно, дорого предстояла неблизкая, а ведь приходилось замедляться: взрослые едва двигались, что уж говорит о девятилетнем Пете. Оставить его со знакомыми побоялись: сколько раз уже сталкивались со случаями поедания людьми людей. Накануне к нам в госпиталь привезли женщину, она лежала тихо, ни разу не шелохнулось, лицо мягкое, скромное, усталое правда, так это не новость в Блокаду. Все устали, всем тяжело. , притащивший её к нам, благо жили они через два дома, рассказал: - Я узнал, где дрова достать можно, приволок их домой, мы в коммуналке живём, ну и решил по-соседски предложить одну комнату протопить. Их осталось четверо: Наталья, да трое детей, а я один. На фронт не взяли по здоровью, ну я на заводе и тружусь. Захожу и вижу, Наташка и старшенькие её что-то за обе щеки уплетают. Я, конечно, на угощение не рассчитывал, всё понимаю, но в кастрюльку-то взглянул, а там - мясо. Удивился, но спрашиваю, а Василий, младший то есть, ваш где? Натка только плечами пожала. Поела она, значит, встала из-за стола, протёрла всё, пошла крошки стряхнуть, а я за ней. Смотрю: а в ведре Васькина одежонка и кровищи... А Наталья тут как завоет, как закричит, заметалась по кухне, чисто волчица загнанная, скумекала, что сотворила. Волосы на себе рвёт, ревёт белугой и вдруг каааак сиганёт прям в окошко, как она его открыла я даже углядеть не успел, - мужчина стянул с головы шапку и тяжко вздохнул,- Детей жалко, мне - взрослому мужику - и то не по себе, а им-то... -он махнул рукой. - Соседка ваша вряд ли выкарабкается, организм истощён. Но мы постараемся что-нибудь сделать, - произнёс врач слова, ставшие совсем привычными. - А надо ли, доктор? Как ей с этим жить? То-то и оно, что помереть может и лучше...- в голосе его слышалась такая тоска и безысходность, что сердце защемило, уже казалось окаменевшее. Доктор пожал плечами и двинулся в операционную, а я расслышала, как мужик, опустившись на скамеечку, пробормотал: - Сволочи проклятые, гадина фашистская, до чего людей довели... А дороге нашей был уже виден конец: ворота кладбища, давно уже не закрывавшиеся, маячили впереди. Люди плелись к ним, как к неизбежности и я решила, что пора. -Петя, пойди-ка сюда, - я вытащила из-за пазухи небольшой сухарик и протянула его брату. У того глаза заблестели хищным блеском, но дрожащим голосом спросил: -Делиться надо? - я отрицательно помотала головой и он набросился на еду. Петька, который до войны терпеть не мог чёрный хлеб, бывший для него горьким, теперь почитал его за манну небесную. - Откуда? - резко спросила мать. - Не бойся, не украла. У папы под подушкой нашла, - у мамы на глаза выступили слёзы: месяц пока папа болел мы собирали хлеб отовсюду, каждую крошку принося ему, надеясь, что шанс на выздоровление ещё есть. Он сначала пытался всучить его нам, детям, но после нескольких неудачных попыток стал принимать еду безропотно. Как оказалось для того, чтобы после его смерти наш паёк на несколько грамм увеличился. Добрый, любимый, самый заботливый папа... Мать потянула воротник пальто, на секунду почудилось, что она вот-вот задохнётся, но всего на секунду. Она вновь твёрдой рукой взяла брата и мы двинулись к кладбищу. Почему всё сложилось именно так? Почему первыми ушли папа и Виктор? Ни один так и не попал на фронт: отец был слишком стар, а Витя уже тогда работал на заводе, где и получил бронь. Он лишь собирался уйти на фронт в ближайшее время и все мы так этого боялись. Не думали, что до фронта он не доживёт. И всё же удивительно, что именно они. Ни маленький Петя, ни мама никогда не могли похвастаться железным здоровьем, зато отец со старшим братом практически не болели, даже тогда, когда полгорода слегло во время очередной эпидемии гриппа. И вечные, так привычные ленинградцам, хронический насморк и кашель были им незнакомы. А вот теперь папа был сожжён в подвале госпиталя, слишком вероятно было распространение и так бушующей инфекции, так что рисковать было нельзя, а Витя вот-вот опустится в яму. Мой братик... Лучший друг и советчик, обещавший в каждую трудную минуту быть рядом. Эх, Витька, как ты мог? Ты же говорил, что слово нужно держать, а сам? Сам оставил меня здесь, в этом страшном сером городе наедине со смертью, маленьким Петькой и мамой, привыкшей всегда быть за папиной спиной и слабо приспособленной к жизни. На кладбище пришлось ждать, пока готова будет могила: нам удалось найти людей, которые за спирт, на собственный страх и риск взятый мною из госпиталя, согласились выкопать яму. Когда всё было готово, мы вдруг услышали слабый голос: - Простите, пожалуйста, - к нам обращалась худенькая женщина, едва державшаяся на ногах, - У меня умерла дочь, а хоронить не на что... Вернее я бы всё, что есть отдала, да только говорят, что этого мало, а я не знаю, что делать. Я ведь не могу Марусю бросить просто так. Девочку мою, принцессу, - я взглянула на её санки и обомлела: на них лежала девочка лет пятнадцати, такая же худая, как и мать, но её бледное лицо в обрамлении чёрных волос было спокойно и светло. И вправду принцесса. Нет, скорее мёртвая царевна. Но больше всего поражала не красота, а белоснежное свадебное платье, -Хоронить надо в светлом и чистом, а у меня из такого и осталось, что платье, в котором сама замуж шла. Теперь и девочка моя совсем невеста. Если вы конечно позволите, я бы положила её с вашим сыном. Вот и будут они - жених и невеста. А я вам заплачу: у меня осталось немного мёда, у отца своя пасека, он ещё до войны присылал и хлеба дам, - в её голосе слышались умоляющие нотки. мама колебалась и я поняла, что решение принимать мне. - Хорошо. Мёд мы возьмём, немного совсем, но Пете нужно, а хлеб оставьте себе, кроме него ведь есть нечего. Забрать последнее у человека за место в земле - зверство. Не будь войны, нам бы ещё выкуп пришлось платить за такую красавицу для Виктора, - я улыбнулась слабо, стараясь поддержать женщину. Даже в войну нужно оставаться людьми. Это папа твердил мне с самого первого дня и подвести его я не могла. Машу опустили в яму вслед за Витей. Они лежали, тесно прижавшись друг к другу, их руки переплелись, словно навсегда связывая их. Витя был бы рад такой красавице-невесте. И отец тоже. Можно было бы устроить весёлую свадьбу, с танцами, песнями, огромным столом, который был ломился от всевозможной еды. Марусины волосы можно было бы заплести в причёску, а на Витю натянуть костюм и галстук, которые он не любил, но ради такого дня конечно согласился бы надеть их.Всё это было бы и на следующий день, Маруся гордо могла бы именоваться женой Виктора. Теперь же она навечно останется его невестой. Когда их начали закапывать мне вдруг почудилось, что улыбнулся сначала брат, а после и его невеста. И это даже было разумно: она ведь девушка, он должен быть главным, а она за ним. Он счастлив и она тоже. Он улыбнулся своей семье и она тоже своей. И на душе словно всё успокоилось, как будто услышала я голос брата: -Не грусти, Женечка. Видишь, как всё устроилось, я тут теперь не один, у меня Маруся. И я рад. И ты порадуйся за меня, а мы с Машей вместе будем за вами наблюдать. Мы ведь все жить будем, только мы наверху, а вы тут. И встретиться со мной, пожалуйста, не торопись, лучше я в гости приду. А ты живи, заботься о маме и Петьке, я помогу, чем смогу, посоветую, если что. Ты главное помни обо мне, и всё. Передай маме и Пете, что я их люблю. Мама ведь говорила, что когда-то придётся отпустить меня в новую жизнь, так вот и отпустите. Нам тут вдвоём хорошо будет.Ну а как соскучишься, просто подумай обо мне и я тут как тут. Не плачь, птица-синица, всё образуется. Я вас люблю, но нам с Марусей пора, - и затих в ту же минуту, как на могилку опустился последний ком земли. Мама подошла к мне и тронула за рукав. -Женечка, что такое? - взволновано спросила она. -Говорит, что нас любит. Что невеста ему понравилась. Что ещё обязательно придёт... -Кто говорит? - удивилась мать. -Витя, конечно, - я развернулась, медленно направившись к выходу с кладбища. После я ещё много раз видела Витю с Марусей. То на речке, куда ездила купаться, они весело барахтались в воде и брызгались, как малые дети. То в кино, где они почему-то всегда выбирали последний ряд и подолгу целовались, пропуская по полкартины, а то и вовсе ни разу не взглянув на экран. Были они и на моей свадьбе, каждый раз приходили на семейные торжества, неизменно весёлые и абсолютно счастливые. И всегда вместе, ни на секунду не расставаясь.