Ночная ведьма из Зеленого Леса

Мы дышим, согревая птичьи гнезда, Баюкаем детей в полночный час. Вам кажется, что с неба смотрят звезды, А это мы с небес глядим на вас… Мы вовсе не тени безмолвные, Мы ветер и крик журавлей… Погибшие в небе за Родину Становятся небом над ней. (Е. Евтушенко)

Идхерн. Имя – и не имя, тень имени. Кажется, есть в этом имени что-то от того, которое я носила когда-то, в той жизни, о которой иногда вижу сны. Когда дремлешь перед дежурством на дереве и смотришь вниз, на дорожку факелов над Подземными чертогами, чудится урчание моторов и тени сдвоенных крыльев на взлетной полосе. А потом просыпаешься от крика «За Родину! За Сталина!» - и все слышишь треск пулеметов, да рев пламени и гул воздуха в ушах. Где ты, моя Женечка? Куда забросило августовское небо Тамани тебя, моя Женечка? Ведь не может же быть, чтобы одной мне досталась после смерти странная жизнь в странных подземных пещерах… Говорят, люди нас не видят. Говорят, люди нас боятся. Я бы и сама испугалась. Диктатура пролетариата и исторический материализм – а тут какие-то странные остроухие товарищи с луками и подгорные чертоги, точно в фильмах Роу. Я бы испугалась, Женька, если бы с тобой знакома не была. Ты такая же странная, как они, Женька, это я еще помню. Помню, как нас в прожектор поймали, а ты на рычаг бомбосброса давишь и в переговорник шепчешь, мол, хоть бы там что-то было… Что-то там есть, Женечка, ты угадала. Тебе здесь место, а не мне… Слушай, Женечка, вот бы ты смеялась: сын властителя этих странных пещер – ну, вылитая наша Бершанская на лицо! Только у комполка косы-то побогаче были бы… Такую прическу ей, вместо наших стрижек, да пройти на бреющем над пехотными колоннами! Настилы бы нам пехота до конца войны строила, ей-богу, лишь бы на Евдокию Давыдовну хоть одним глазком глянуть. Эх… Здесь небо синее-синее, и зимы-то нет толком, и дороги не раскисают. И лес стоит стеной, красивый такой, странный. А в лесу, Женька, такие пауки водятся – бррр, ну и мерзость. Всю обойму по этой дряни высадила, не понимают. И лежит у меня теперь моя ТТшка бесполезной игрушкой, памятью о той жизни. И хорошо, быть может, что патроны кончились, а то расстреляла бы я обойму не по паукам, а по товарищам остроухим с луками, то-то глупость была бы… Вроде как, мы тут с пауками воюем, чтобы не расползлись. Про самолеты слыхом народ не слыхивал, рисую – удивляются, говорят, орлы, мол, крыльями машут, как же летает штука с двумя плоскостями неподвижными? Эх, нашу бы «уточку» пустить над этими лесами, Женька, глянуть на красоту сверху… Скучаю я по девчонкам… Правда, здесь тоже народ хороший есть. Тауриэль вот, командир мой, начальница Стражи. А до чего на нашу комэска похожа… Такая же рыжая. И такая же вредная. Правда, если бы не эта рыжая, я бы умом тронулась в первые дни. Она со мной возилась, все говорить учила. Язык тут какой-то птичий. Вроде, я и все понимала, а говорить не могла, больно звуки странные. А рыжая так спрашивает, что хошь – не хошь, а отвечаешь по Уставу, как положено. Я ей одной про тебя рассказала. Тауриэль – она понимает. Уж не знаю, откуда, Женечка, но понимает. Может, она тоже когда-то в биплане горела. Хотя откуда бипланы-то? Хотя… разве раньше войны не было? Говорят, и летчицы были. Но знаешь, мы с ней на звезды вместе ходим смотреть. А на звезды поглядишь, Женька, и кажется, что там самолет летит, под звездами-то, и зенитки стреляют – а ты смотришь, и они никак попасть не могут, не видят самолета. Может, так и есть, Женька? Может, я затем здесь и оказалась, чтобы на звезды смотреть и журавлей выращивать? И пауков стрелять, чтобы не расползалась дрянь по земле здесь – и там, у нас. Может, не зря нас ведьмами прозвали? Мамка, поди, все глаза выплакала. А мох на дереве погладишь, седой такой, длинный – кажется, что косы мамины трогаешь, а мама спит и не знает, что ее дочка здесь, рядышком… Может, так и есть, Женька? Помнишь, замполит про религию рассказывала на политинформации, а ты так серьезно сказала, что на войне атеистов не бывает? Другая бы тебя в ВПП закатала за такие слова, а как хорошо мамочка Радкевич сказала, что атеистов не бывает, а вот коммунисты должны быть… Задремлю – все слышу, как ты кричишь «За Родину, за Сталина!», и бомбы внизу рвутся, а мессер, сволочь, спрятался в темноте и расстреливает девчонок под прожекторами, и этажерка наша в огне трещит, и ветер в ушах воет, и ты уже маму зовешь, а мы все летим и летим, и небо такое звездное над Таманью. Ничего не помню, ни боли, ни огня, только вот звезды над головой и жалко, так жалко тебя и нашу уточку, и так хочется огонь сбить. Нос к звездам – и все, захлебнулся мотор, бензопровод-то перебит, горит бензин костром на ветру… А как уточка падала – я не помню. Может, и не падала? Может, так вверх и полетела – без всякого бензина. И мы… без парашютов. То ли за Родину, то ли за Сталина, то ли за маму и мир во всем мире, Женька. Какая теперь, к черту, разница? Я Тауриэль про парашюты рассказывала, что, мол, погорели из-за того, что не брали их с собой. Она сперва удивилась, как это, мол, не брали, а как же прыгать? А как я сказала про двадцать лишних килограммов бомб, нахмурилась, говорит, мол, я бы вас в заточение отправила, ну, точно, комэска наша. Только мне кажется, посади ее в биплан, она бы с собой парашют тоже не брала, как и комэска. И этот принц, который на Бершанскую похож, ее бы ругал так же, как Бершанская с Радкевич ругались. А может, и похуже. А я бы ее посадила к себе, ей-богу, Женька. Вместо тебя бы посадила, а тебя бы на земле оставила, рисовать нашу уточку в грозовом небе. В Москву бы отослала обратно, доучиваться на твоем педагогическом. Детей учить. Не должны такие, как ты, Женька, в самолетах гореть над Таманью. Только я бы сперва тебе этот лес показала, чтобы ты рассказывала детям, какие на свете чудеса бывают. Главное, чтобы замполиты и дальше были вроде нашей Радкевич, не идиоты какие-нибудь, которые девчонок во вредных мечтах обвиняют. Хотя… Знаешь, Женька, мне кажется, что Александр Роу в этом лесу точно бывал. Уж больно на его сказки похоже. Я чуть в уме не повредилась: ни тебя, ни самолета, куда-то в гости к Василисе Прекрасной попала, только избушки на курьих ножках не хватает. Женька, если наша уточка сюда полетела, то ты же тоже где-то здесь, правда? Я тебя найду, Женька. Кто-то здесь должен знать, почему мы сюда попадаем. Вот хозяин местный ни на кого не похож, и он что-то знает. Он меня и слушать не стал, когда они меня к нему притащили, покивал только и велел меня вымыть и переодеть, мол, паленой тряпкой несет от комбинезона летного. Все удивлялись, не понимали, как это – с неба упала, как это – биплан летел и горел, а он покивал только и велел вымыть и переодеть. А виновата ему наша «керосинка», что ее из фанеры и тряпок отродясь делали? Чем же пахнуть должно, как не паленой тряпкой? А потом повел и показал деревья с седым мхом, журавлей – и звезды в небе. И с рыжей познакомил, сказал, что вот теперь мой командир. У него на лице шрамы от огня. Кажется мне иногда, что он давно сюда попал, просто что-то забыл, как все здесь забыли. Помнишь, ты мне рассказывала легенду, английскую, вроде, про Народ Холмов? Если я не ошиблась, я теперь среди него и есть… И я иногда забываю уже, что раньше было. Кажется, что всю жизнь здесь живу, за Зеленый Лес с пауками да прочей мерзостью воюю. Совсем стану Идхерн, забуду, зачем надо смотреть на звезды, забуду, зачем надо заботиться о деревьях, на которых растет длинный седой мох… Как Тауриэль забыла. Но я не забуду тебя, Женька. И уточку нашу, и как ручку на себя – и в небо. Здесь никто не летает, Женька… Правда, вчера притащили каких-то странных товарищей, этих я не знаю. Они от пауков отбивались – залюбуешься. Какие-то местные. Один, говорят, гномий король. Рехнуться можно, Женька! Гномы! Да не в колпаках с кисточками, а с топорами и мечами. У Роу таких не было. Только ростом не вышли, вроде карликов. Но знаешь, они идут воевать с драконом. А еще они рассказывали, что на орлах летали. Ужасно смешно: сидят и обсуждают, как здорово, когда сверху все видно. Здорово, конечно. Пока тебя в лучи прожекторов не поймали. Мне-то смешно, остальные слушали и завидовали. Я тоже завидовала, на самом деле. Где-то наша уточка… Они идут дракона воевать. Трандуил зол до небес, мол, нечего будить спящего дракона. А я все думаю: дракон-то летает, Женька. Летает. Как тот мессер, который нас пожег и других девчонок тоже… Гномы говорят, он много их пожег, когда на Гору напал. Я гномов понимаю, я бы ту сволочь на мессере тоже своими руками убила. Только он раньше успел, да и что бы ему не успеть, если у нас всего вооружения на «кофемолке», по-ихнему, – наши табельные ТТ? Кофемолка, кофемолка, а, небось, с визгом разбегались от той кофемолки! Ну, да сгорит еще тот фриц в самолете, как ты горела, как я горела, как девочки горели. Если я могу «кукурузники» прикрыть от зениток, так я и мессера этого найду, будь он тут хоть в облике дракона. А иначе – зачем я здесь, а? Пацан у этих гномов забавный один. Молодой такой, наглый. Тауриэль все задирал, ну, точно как нас цепляли наша «царица полей» и морячки-десантники, когда мы возле них базировались. Может, и эти гномы тоже – не отсюда? Не знаю, но показалось мне, что им тоже есть что помнить, да пораньше дракона, из той жизни. Но они хорошие ребята, эти гномы. Я вот думаю, что надо бы с ними пойти. Набраться храбрости, обратиться к Трандуилу и сказать, что пойду искать тебя, Женька. Не отпустит – черт с ним, Тауриэль отпустит. Мало мы в самоволки дергали, Трандуил не страшнее Бершанской, да и он понимает. Точно знаю, что понимает, что мне надо найти тебя. Тебя и уточку нашу. Может, она тебя увезла куда-то, когда меня выкинула в этом лесу. А еще дракон – он летает… Пригодится гномам наша «кофемолка»… Лук, конечно, ТТ не заменит, но мы с тобой теперь ученые, нас теперь никакому дракону не поймать, ведь не быстрее мессера же он летает, да и огонь – не пулеметная очередь, далеко не бьет. Камни в бомбосбрасыватели под плоскостями повесим, прицел модернизируем, Проще Пареной Репы-2 назовем, мы привычные. А что парашютов нет – так не было и не надо. Только надо найти тебя, Женька. Тебя и наш перкалевый бипланчик, который может отвезти куда угодно, даже в сказку после смерти…