Ist das die Liebe?

      Он меряет шагами комнату, замирая на секунду, оглядываясь, вздыхая, зажигая сигарету и закуривая. Маша лежит на кровати, прикрываясь серым одеялом, вся дрожит, как осина. Где-то что-то взрывается, кто-то умирает, а кто-то убивает.       А эти двое сидят тут, молчат и живут. Одним мгновением живут. Мгновением ненависти.       Маша сдерживает слезы, проклиная себя за то, что позволила ему большее, позволила себе довериться врагу. «Подстилка фашистская». Только одна фраза проносится в голове, вгоняя в еще большее, чем было, отчаяние. Маша не будет плакать, и не будет просить его о помощи. «Русские не сдаются».       Гауптман садится на кровать и тянет руку к девушке, от чего она дергается и прожигает его взглядом, полным ярости и презрения, но полным страха и отчаяния. И так хочется утереть ей слезы, чтобы она не плакала. Как-то успокоить, чтобы не боялась. Но она же ни черта не понимает немецкого!..       — Ist das die Liebe? — спрашивает немец, склонив голову и оставив свою ладонь на щеке девушки.       — Снова он что-то говорит, а я не понимаю, не понимаю ведь…        Die Liebe?       И она прижимается к нему, как к ангелу, как к последней надежде, держится, жмется, плачет. Такая слабая, такая… шлюха. Он молчит, вздыхает так тяжело, но молчит. Он любит говорить, но, видимо, уже смирился с фактом, что она его не поймет.       — Wieder einmal werden wir mit dir kämpfen. Diese Welt ist immer noch lebendig. Es bröckelt und auseinander fallen, aber noch am Leben… — тихо поет капитан, забывшись, что он тут не один, что-то про себя вспомнив и усмехнувшись мыслям. Маша снова бормочет, ничего не понимает и уже готова кричать от безысходности. Привыкнуть к человеку, но не понимать его слов — это сложно.       Капитан улыбается и поворачивается к девушке. Маша смотрит на него, в глазах блестят слезы, а она все еще держит его за руку, почти повиснув на ней, как маленькая девочка. Она привыкла к нему, привыкла к тому, что не понимает его, что он относится к ней так необычно по-доброму. Это неправильно, так не должно быть. Они враги, но почему же тогда им так хорошо сидеть тут, вдвоем и проклинать войну каждый на своем языке? Почему им так хорошо сидеть тут, забывшись во времени и просто держаться за руки? Слишком много вопросов возникают, появляясь сами собой, будто из-под земли.       Эти двое сидят тут, молчат и живут. Одним мгновением живут. Мгновением безысходности.       А завтра снова будет день, снова будут взрываться снаряды, а Машу, как и всех людей Сталинграда, поведут к поездам. А капитан на мотоцикле будет прорываться сквозь толпу, выкрикивая «Маша» с сильным немецким акцентом. И Маша повернется, и пойдет к нему, против этого человеческого течения, под усмешки людей, под их упреки и оскорбления. Он найдет ее, и им будет плевать, что их расстреляют. Она рядом, живая, прижимается к нему и снова плачет. А люди идут, люди не понимают. Людям не понять…       — Ich liebe dich, — говорит Петер, чтобы она услышала, говорит, прижимая ее голову к своей груди, и обнимая ее крепче. Будто она исчезнет в этом мгновении.       — Я не понимаю, не понимаю ведь…       Эти двое стоят тут, молчат и живут. Одним мгновением живут. Мгновением любви. Жизни. Страха.