"Дорогая..."

...Мама всегда говорила Эдди: «женись, сынок и увидишь, каким счастливым ты быть можешь». Но он не мог. Не мог найти ту единственную. До этого дня. Перепуганный, грязный парнишка с камерой в руке – его страх, его тяжелое дыхание, егоглаза… Эдди понял, что он та единственная, которую он так долго искал. Те шлюхи из женского отделения были распущенными, слабоумными шелковистыми курочками,падкими на мужское внимание. Они слишком громко кричали, слишком фальшиво стонали, а их их тел вытекало слишком много крови. В конце концов, все они оказались подвешены под потолком с выпущенными кишками, будто грязный скот. Но этот не такой. Глускин "искал" невесту тщательно, но все кандидатки были… неподходящими. Слишком вульгарные. Слишком-слишком-слишком. Этот, конечно, был не без изъяна, но… его шелковистая кожа, его мягкие волосы, его глаза… «Дорогая, тебе очень идет белый цвет!» - гладя программиста по волосам, шептал Жених. Вейлон беззвучно плакал, понимая, что вот он – его конец. Он умрет здесь – среди гниющих тел и манекенов, с головами некогда живых "невест". Он больше никогда не увидит ни Лизу, ни детей… впрочем, детей Эдди обещал компенсировать. «Ну-ну, дорогая, не будем спешить», - прошептал Глускин в самое ухо парня, прижимая его ближе к себе, - «Не бойся… все будет хорошо, я обещаю…» Эдди решил отказаться от церемонии. Он хотел сделать Парка честной женщиной, но еще больше он хотел сделать его своей женщиной. Покорной, кроткой шлюхой, которая будет раздвигать ноги только перед ним. Теперь, когда Парк был одет в свадебное платье, он стал еще прекрасней. Эдди нарочито медленно гладил бедро парня, целуя влажными губами его шею. От Глускина пахло кровью, плесенью и потом. Вейлон почувствовал, как начинает кружиться голова. Потеряв контроль над телом, Парк наступил на сломанную ногу. Боль. Острая боль пронзила все тело, и парень глухо простонал чувствуя, как по щеке текут обжигающие слезы. «Что такое, дорогая?», - заботливо произнес Эдди, всматриваясь в лицо Парка, - «Тебе больно?» Парк чуть кивает. Эдди внимательно рассматривает лицо программиста. Он прерывисто дышит, зажмурив глаза. Влажные, чуть приоткрытые тонкие губы Вейлона измазаны кровью. Его, чужой - какая разница? Глускин, будто в припадке, начинает целовать влажные от слез веки Парка. От подобного, пусть относительно невинного действия Жениха, парень с силой хватается за жилетку Эдди и резко распахивает глаза. "Дорогая...", - на выдохе произносит Глускин и припадает губами к приоткрытым губам Парка. Парень протестующе мычит, чувствуя, как Эдди хватает его за волосы и с силой сжимает их, притягивая еще ближе к себе. Во рту чувствуется вкус металла. Парк чувствует, как его член медленно твердеет. "О, Господи, Парк! Да ты чертов извращенец!", - откуда то из задворков сознания прежнего Вейлона произносит Лиза. Секунда. Всего секунда. Вейлон не успевает понять, как он оказывается на разделочном столе с разведенными в стороны ногами, а над ним нависает Глускин, который что-то неразборчиво шепчет, при этом гладя бедра Парка. Вейлон разбирает лишь отдельные фразы. Про то, что он "шелковистый", "красивый" и про то, что "мама была бы счастлива". Интересно, где его мама? Именно в этот момент, тело пронзает боль. Парк хватается за край стола, сжимая его до боли в пальцам и кричит. Сквозь слезы, что снова выступили на глазах у программиста, он видел Глускина, который трахал его. Медленно. Выходя и входя снова, во всю длину. Больно... Эдди сильно сжимает бедра Парка, вновь входя во всю длину, и тот стонет - громко, протяжно, как последняя шлюха, сам поддаваясь вперед. Глускин рычит и делая еще несколько толчков кончает внутрь тела программиста. Последнее, что помнит Парк, это счастливую, пусть и перекошенную, улыбку Глускина и мерзкий, ласковый говор над самым ухом: "Я люблю тебя, дорогая...". А после - темнота.