5 сантиметров

      Когда-то она была счастлива, хотя это счастье нельзя назвать умопомрачительным. Она была прекрасна, хотя было множество девушек красивее ее. Она была возвышенна, хотя до небес, так напоминающих ее прозрачный взгляд, ей было несоизмеримо далеко. Она была свободна, хотя ее руки все время натыкались на прутья золотой клетки, свитой вокруг нее трудолюбивым мастером. Она была пьяна от любви, хотя и любовь эта была далека от идеала. Она открылась человеку, хотя все в его гордом виде кричало о его строптивости. Она упала со своего пьедестала, хотя всеми силами цеплялась за его острые края. Она слезно молила Бога, чтобы ее невидимость поглотила ее всю без остатка, хотя в Бога никогда и не верила…       Когда-то один взгляд в пронзительные глаза этого человека заставлял даже ее маленькое, беззащитное сердечко нестись галопом от безмолвного восторга. Она видела в нем силу, власть, но не это ее завораживало. Он всегда возвышался над ней горой, хотя был выше на жалкие 5 сантиметров. Его сильные мужские руки крепко держали ее талию, когда она спрыгивала с высокого бордюра около фонтана, над которым в солнечные дни поднимался прекрасный спектр радуги. Его терпкий древесный парфюм затуманивал ее голову, заставляя чувствовать себя пятилетней девочкой, заблудившейся в лесу старых елей. Его глаза, такие странные, разрывали ее душу на маленькие кусочки, сшивая под различными углами, создавая великолепные витражи, на которых летали ангелы, бушевали бури, цвели цветы и матери носили младенцев на руках. От того, как иногда, когда они шли бок о бок, и он цеплялся своим мизинцем за ее маленький пальчик, изображая подобие традиционного держания за руки, ее сердце пропускало удар. Когда-то он терпеливо ждал ее, забывшуюся, потерявшуюся, хотя ждать ненавидел в принципе. Холодный ванильный шейк, продающийся в магазине за углом ее дома, был самым вкусным, что она с благоговением принимала из его рук. Когда-то она сидела между его коленей и пыталась играть на огромном черном рояле, стоящем в его гостиной, но не была способна заставить темного зверя издать мелодию, звучавшую в ее чудной голове. Когда-то его немного обветренные губы дарили ей заоблачную легкость, словно и не было никогда этого тела. Она заботливо вязала ему шарф, которым обматывала его шею под Рождество, когда они шли в храм, чтобы помолиться об удаче на следующий год. Когда-то в большой, просторной комнате, обставленной дорогой мебелью, она впервые узнала, каково настоящее адское пламя, поглотившее их в считанные мгновения. Тогда она была песчинкой рядом с ним, а в его шершавые от частых игр с рыжим мячом ладони идеально помещалась ее грудь, словно была создана, чтобы вечно в них покоиться. Наверное, она была счастливее всех, хотя ее лицо по-прежнему ничего не выражало, а в глазах царил полнейший штиль. Однажды он создал для нее сказку, прекрасную, неповторимую, хотя потом он же и забрал ее, обрубив те маленькие белые крылья жизни, которые только появились между ее острых лопаток.       Теперь сильные руки держали не ее талию, когда она перескакивала через лужи, чтобы не запачкать белые туфли. Теперь вкус ванильного шейка, который он заботливо вкладывал ей в руки, вызывал у нее отвращение. Теперь она туго завязывала шарф только на своей лебединой шее, словно стремясь тем самым лишить себя живительного кислорода. Теперь даже в своем маленьком доме с одной единственной комнаткой со старым поеденным молью диваном и скрипящими половицами ей было невыносимо холодно. Словно океан в ее глазах застыл, убив все живое, что когда-то обитало в нем. А те прекрасные картины, на которых ангелы лелеяли сон младенцев, затянулись паутиной и покрылись пылью так, что стало невозможно разобраться, что на них когда-то было. Больше она никогда не опаздывала, в надежде, что в прошлые разы он просто не дождался ее, и все можно снова вернуть, стоит только выйти на пару мгновений раньше, поймать его за край развевающегося пиджака, снова вдохнуть аромат елей и окунуться в свою ягодную сказку. Но как рано бы она не выходила, он миражом исчезал от ее стеклянных глаз, а образ, овитый ярко-красной аурой, гнал ее прочь от собственного дома, заставляя уныло ежиться и прятать нос в когда-то заботливо связанном для него шарфе.       Когда-то он любил ее. Когда-то он лелеял ее. Ему безумно нравилось, как ее глубокие голубые глаза смотрят прямо в его сердце, выискивая все слабости и давая возможность их заполнить. Ему нужно было держать ее в руках, чтобы она не запачкала свои туфли и не упала на горячую землю. Ведь зная ее, это вполне могло случиться. Ему нравился тот мягкий шарф, который она для него связала, а потом так заботливо обматывала вокруг его шеи, привстав на цыпочки, чтобы скрасить этот разрыв в жалкие 5 сантиметров. Не было ничего забавнее, чем наблюдать за тем, как она приманивает к себе всю живность в парке, где они гуляли по выходным. Кажется, оставь он ее там ненадолго, и наглые голуби будут сидеть прямо на ее голове. Ему не нравились взгляды парней, которые нагло пялились на маленькое чудо в его руках. Он терял голову от запаха ее кожи, который дурманил, околдовывал. Он пытался уследить за этой крохотной особой, окутавшей его сердце ярким лоскутным одеялом, но даже у него это не получалось. Вот она заваривает для него чай, вот нажимает на клавишу его любимого рояля, а вот она уже заглядывает в его разноцветные глаза, словно ища там ответы на все мирские вопросы. Но он-то знал, что там не было ничего, кроме холодного расчета и, возможно, толики интереса к голубой принцессе. Ему нравилось, как забавно топорщатся ее волосы рано утром. Он любил входить к ней в душ, когда она подставляла свое фарфоровое лицо горячим струям воды. Ему нравилось, как удобно лежат в ладонях ее нежные груди. Он любил, и он сам отказался от этого ангела, бросив ее хрупкое тело на произвол жестокой судьбы.       Когда-то он отвернулся от нее, повёдшись, словно мотылек, на более яркое свечение. Когда-то он перестал отвечать на ее звонки, пронзительными трелями заставлявшие его отрываться от нового желанного тела. Когда-то он перестал приходить за ней, забирать ее после учебы. Маленькая забегаловка с самым вкусным ванильным шейком на свете больше не видела своего постоянного клиента. На черном рояле больше не играли маленькие неумелые руки, словно пытавшиеся приручить дикого зверя своими ласками. Когда-то он накричал на нее, бросив в лицо мягким вязаным шарфом, однажды заботливо сплетенным ее ангельским величием, чтобы не видеть той треснувшей голубизны в ее глазах. Когда-то ему показалось, что он освободился от ледяного груза, который останавливал его. Ему хотелось свободы, ему хотелось огня, жара! Он мечтал забыться.       В один холодный день она, обессиленная постоянным сидением дома, устроилась на подработку. Дело не пыльное, дело одинокое. Одно маленькое кафе, стоящее на краю проселочной дороги, приняло ее израненное тело в свои распростертые объятия. Там практически не было посетителей. Разве что заходили выпить виски после трудного дня люди с низким достатком. Потом же стали заявляться и те, кому нравилось наблюдать за маленьким голубым миражом, медленными движениями протиравшим стаканы у барной стойки. И не было тут ни души, ни признаков той былой ее легкости. Это место дышало на ладан, как и все, кто в нем находился, включая маленького потерявшегося ангела. Порой, она молчаливо смотрела в окно, стараясь отвлечься от настойчивых взглядов, пытаясь забыться в охмуряющем дыме сигарет, наблюдая за крупными слезами, какими плакал Бог вместо нее, за нее, о ней. Но тяжесть, что осталась в ее душе, заставляла ее вновь и вновь укутываться в жестокую обыденность.       Однажды, когда за окном шел невообразимо сильный ливень, а в кафе сидело всего несколько человек, маленький колокольчик, висевший над дверью, тихо звякнул, сообщая о новых гостях. Прекрасная девушка, которая искрилась бы, наверное, даже в полной темноте, одетая в шикарное платье, показывающее все прелести ее молодой фигуры, летящей походкой вошла в пустующий зал. Стук высоких каблуков разрезал тишину, словно выстрелы из небольшого револьвера, разносясь от кафельного пола, такого же унылого, как и все в этом месте. Казалось, она заполнила все помещение, привлекая к себе внимание, хотя не сказала ни единого слова, не сделала ни единого жеста. Позади нее, закрывая большой черный зонт, стоял мужчина. Он возвышался над всеми, хотя был выше голубоглазой на каких-то жалких 5 сантиметров. Его сильные мужские руки придерживали вошедшую богиню за талию, не давая ей свалиться с каблуков. Его пронзительные глаза придирчиво осматривали заведение, в котором оказался их хозяин. Он не понимал, что могло привести его возлюбленную Венеру в столь отдаленное от ее возвышенности место.       Он не задерживался своим пристальный взглядом ни на чем в этом зале. Маленький ангел не смог привлечь его к себе, хотя сама девушка рассматривала вошедших с пустым ледяным вниманием. Кажется, за это время его руки стали только сильнее, его плечи шире, а чувства стерлись под основание. Он постарался сделать так, чтобы от нее в его жизни не осталось ничего. Он давно потерял ее образ в своей голове, не помнил уже тот яркий оттенок ее кудрей, приятно пахнущих лавандой. Забыл и хрупкость ее фигуры, которую можно было переломить одним касанием. Стерлась из памяти мягкость ее прохладных губ, которые ему так нравилось покусывать в порыве нежности. Только разбитые льдинки в ее глазах иногда еще приходили к нему в самых глубоких снах, которые невозможно было воскресить утром.       Королева извивалась в его руках, заставляя маленькую девушку гордиться своей тихой скромностью, какой одарили ее родители и Матушка-Природа. Да, она рада, что она другая. И от этого также становилось мучительно больно. Может быть, будь она похожа на фейерверк, а не на первые зимние морозы, он бы продолжал сейчас сжимать в руках ее бедра, помогать ей держаться в столь неустойчивой обуви и задумчиво рассматривать ее мягкие блестящие локоны. Возможно, тогда она снова попыталась бы распробовать его строгие, но временами опаляющие поцелуи на вкус. Но об этом ей не узнать уже. Бог создал ее другой. А всего один человек еще больше усугубил ее, превращая маленькое преданное сердце в мириады осколков.       Девушка, что сидела теперь напротив красноголового принца, была шумной, экстравагантной. Она не могла усидеть на месте, она громко смеялась и все время касалась его рук. Тех самых рук, что спасали ее белые туфли от глубоких луж. Тех самых, что заботливо грели ее ладони в морозные времена. Тех самых, которые, казалось, были созданы для ее груди. Что-то предательски зазвенело внутри, хотя на лице не дрогнул и мускул. Словно в ней жило два разных человека: один - сильный, молчаливый, безразличный, как груда льда, второй - слабый, израненный, готовый рыдать от любого пинка судьбы. Первый заправил выбившуюся голубую прядку за ухо, второй жалобно скулил где-то в голове, ища пути отступления. Только не подходить, только не к ним. Не было сил смотреть в его ледяные глаза. Один взял старое меню кафе и двинулся к столику, за которым сидели новоприбывшие, второй беспомощно спрятался за спиной первого. Это было выше всех ее оставшихся сил, которые она по крупицам собирала все это время одиночества. Времени прошло не так много, чтобы забыться, не так мало, чтобы ненавидеть.       Тонкая рука положила на серый столик меню, голубоволосая голова склонилась в почтительном поклоне, а острые колени едва ощутимо подрагивали в ожидании заказа. Взгляд ее голубых глаз был устремлен за пыльное окно, туда, где, как ей казалось, небо плакало ледяными слезами за своего падшего ангела.       Тихий мурлыкающий голос вывел ее из оцепенения, прося, нет, приказывая принести им две чашки кофе со сливками. Он никогда раньше не позволял себе так с ней разговаривать. Он всегда выделял ее из толпы обычных людей, разграничивая приказы и просьбы. Она чувствовала себя особенной, но сейчас - это не тогда. Переведя свой взгляд на посетителей, она поняла, что ее не удосужили даже простым вниманием. А может, он просто ее не узнал. А может, ему просто все равно. Зачем ему полумертвый ангел, когда в его руках настоящая богиня? Да, именно такой женщины он был достоин. Она всегда это осознавала, но была неосторожна. Ведь любовь позволяет это, любовь толкает на это.       Вот уже заказ опустился на столик перед ними, он поднял взгляд, чтобы отдать официантке несколько идеально ровных купюр, но внутри что-то вздрогнуло, натолкнувшись на пустые голубые глаза. Те самые, выпившие однажды его душу, единственная не позабытая деталь. Сейчас в них не было ничего, что он видел раньше. Не было там той нежности, что оплетала все его нутро. Не было в них спокойствия, какое было нарисовано на ее бледном лице. Не было в них и ярости, гнева, которые просто обязаны были там находиться. Только бездонное смирение и звенящая пустота. Она словно говорила ему: «Я все понимаю. Она лучше, она красивее, она нежнее, она богаче и успешнее, чем я. Все хорошо, ты не виноват. Так было суждено». В какой-то миг пришло осознание, что лучше бы она кричала, плакала и старалась его ударить, причинить ему те же мучения, что, наверняка, пережила она сама. Но она другая, не такая, как все девушки. Внутри нее огромная бездна, в которую он столкнул ее несколько лет назад.       Однажды он видел, как она плакала, уткнувшись лицом в мягкий шарф, связанный ее заботливыми руками. Однажды он уже отвернулся, отрывая от себя маленькое существо, всего на каких-то жалких 5 сантиметров ниже него. Он думал, что если не будет каждый день приносить ей ванильные шейки из кафетерия за углом ее дома, то он станет свободным. Однажды, когда от жарких поцелуев его больше не отвлекали пронзительные трели ее отчаянных попыток достучаться до него своей любовью, он почувствовал себя счастливым. Надолго ли? Наверное, до тех пор, пока одним дождливым днем не встретился глазами с двумя большими треснувшими океанами, замерзшими позапрошлой ледяной зимой. Наверное, до тех пор, пока еще более тонкие, более слабые руки, чем те, что застыли в его памяти, не поставили перед ними дымящиеся чашки с кофе. Наверное, до тех пор, пока лебединую шею пальцы заботливо не обернули старым, потрепанным красным шарфом, который когда-то был единственным, кому она открыла все свое отчаяние. Наверное, до тех пор, когда ее сутулые плечи не растворились перед его взором голубой дымкой, как когда-то давно, в совершенно другой реальности.       Жаль, что только ничего уже не исправить…