Так назначают свидания

— Встретимся через час? Миша произносит это так легко и буднично, будто вокруг вовсе нет любопытных фанатов, вездесущих журналистов и строгих организаторов. — Конечно, я к тебе зайду… — выдавливает Дженсен. Миша-то уйдет, а ему нужно будет еще высидеть этот час, фальшиво улыбаясь и размышляя о том, почему Коллинзу понадобилось назначать встречу именно таким образом. Можно было отозвать его в сторону, поймать после автограф-сессии, да послать СМС в конце то концов… Но это же Миша Коллинз, так чего удивляться? Наконец, последняя в очереди девушка уходит, осчастливленная его росписью на руке. Странный выбор, но какая ему разница? Его ждет заслуженный отдых и встреча с Мишей. Их номера находятся в разных концах коридора — случайно ли, специально ли их так разделили, но Дженсену отчего-то неприятно. Стены соседних номеров — еще один барьер между ними… Он едва успевает постучать, дверь открывается почти что моментально. Ждал. Ну да, Миша ведь знает, какой он пунктуальный… — Привет, — друг мягко улыбается, пропуская его в номер. — Устал? — Есть немного. Фанаты они… Ну, сам знаешь. Утомляют. — Будешь что-нибудь? Чтобы расслабиться… — его хитрый прищур не предвещает ничего хорошего. Миша сейчас похож на кота, замышляющего какую-то пакость, притаившегося — чтобы хозяин не раскусил, и безумно наглого. Дженсен побаивается его способов «расслабиться». Дженсен все еще не умеет читать его мысли по глазам, хотя смотрит в них с завидным усердием и частотой, так что пора бы научиться. А еще он ненавидит себя за желание погладить Мишу, и дело даже не в его схожести с котом. — Д-да? — он вздрагивает, выныривая из своих мыслей. Миша уже успел оказаться за спиной и теперь опаляет дыханием шею. — Миш, мы же на работе, нам нельзя… — Что нам нельзя? — тихо спрашивает Миша. Усаживает в кресло и кладет руки на плечи, легонько поглаживая. — Немного расслабиться? Дженсен молчит, отдаваясь этим прикосновениям. Напряженные мышцы наконец-таки расслабляются, а мозг перестает работать в режиме «конвейера» — так Дженсен про себя называет состояние, в котором приходится улыбаться, кивать и отвечать на мало что значащие вопросы. Схема, доведенная до автоматизма, но с Мишей не работает — а и не должна… Потому что его вопросы значат очень много, даже если со стороны кажутся странными или даже дурацкими. А еще он слишком много думает. Миша, наверное, меньше. Мише, наверное, не нужно думать так много — он же все знает, и ему не приходится ежесекундно теряться в догадках. — О чем думаешь? Мозг, видимо, заклинило, потому что Дженсен отвечает все еще на автомате: — Мне кажется, что ты знаешь все. Миша тихонько смеется. Руки перемещаются выше, задевая теперь иногда шею большими пальцами. — Не все. Например, я не знаю, как называется та штучка между крышкой бутылки и самой бутылкой. Хотя этого, наверное, не знает никто… Или почему бутерброд приземляется маслом вниз. Говорят, физика или закон подлости, а я не знаю. Или… — Люблю, — бессознательно шепчет Дженсен. Невозможно продолжать слушать эти милые глупости, о которых никто, наверное, кроме Коллинза и не задумывается. -…физику. У меня отлично по ней всегда было. Руки обвивают шею, а губы касаются затылка, оставляя несколько поцелуев. — Я тоже люблю, — слова щекочут кожу, и волосы встают дыбом. — Физику? На этот раз молчит Миша, утыкаясь носом в его волосы. И, если бы он ответил, все стало бы понятнее, но… Дженсену хорошо и так. Можно просто наслаждаться моментом уединения и близости, ни о чем не думать и не спрашивать. Он откидывает голову назад, открывая шею. Миша продолжает легкие, невесомые поцелуи, дарящие покой и расслабление. — Расслабился? — тихо спрашивает Коллинз несколько минут спустя. — Да… — Вот видишь, можно обойтись и без каких-либо запретных методов, чтобы расслабиться. Дженсен считает, что метод, который использовал Миша, определенно нужно запретить и признать опасным для общества. Но он, конечно же, не говорит об этом вслух. — Ты за этим меня позвал? Чтобы расслабиться? — Нет, я… Просто все эти конвенции, люди… Съемки… Так много всего… И мы почти не видимся… Я… — Скучаешь по мне? — Дженсен улыбается и оборачивается, чтобы видеть выражение его лица. Мише непросто такое признать, и от этого приятно вдвойне. — Я тоже. — Правда? — теперь его глаза сияют задорным мальчишеским блеском. Дженсен не может не залюбоваться. Когда Миша улыбается — на это можно смотреть вечно, а сейчас Миша улыбается только ему, только для него… И с каких пор он стал таким собственником? — Джееенс… Прозвище кажется таким интимным, личным, словно подчеркивает их связь. Чувства настолько обострены сейчас, что Дженсен боится наделать глупостей. А он ведь уже сделал одну, придя сюда. — Боже, ну конечно… — он тянется рукой к Мише, проводит ей по щеке. Миша жмурится и льнет к прикосновению. Котяра… — Тебе удобно стоять? — Предлагаешь сесть? — Коллинз усмехается. Видно, что ему неудобно — выдают уже дрожащие от напряжения ноги. И он, кажется, не против. Решив, что он, пожалуй, сможет выдержать одного Коллинза на своих коленях, Дженсен кивает. Миша обходит кресло и садится, вжимаясь всем телом, и закидывает руку ему на плечо. С губ срывается задушенный стон, и Дженсен прикрывает глаза, стараясь расслабиться. — Тут тесно… — слова звучат невозможно двусмысленно. И Дженсен думает, что, если тот не прекратит ерзать, может стать еще теснее. Нет, это определенно была плохая идея… — Ты мягкий. — О. Это хорошо? — Прямо как я люблю. Дженсен не выдерживает еще немного, и позволяет себе приобнять Мишу за талию. Хочется сжать объятия сильнее, хочется спросить, зачем Миша повторяет слово «люблю», когда оно совершенно неуместно звучит в контексте, хочется, черт возьми, просто поцеловать его, делая все понятным и ясным навсегда. Но это может разрушить хрупкую гармонию, и он позволяет себе только намеки. — А ты теплый. Как я люблю. — Замерз? — заботливо спрашивает Миша и обнимает его второй рукой. Их поза все меньше и меньше походит на дружескую, и это невозможно не заметить. — Дашь мне свою кофту? Мы как парочка… — с языка срывается раньше, чем Эклз успевает себя остановить. Миша убирает руку и чуть отодвигается. Дженсен жалеет и молчит. — Прости. — Нет, Миш, я… — Что? Дженсен растерянно смотрит на него, а потом тянет обратно, сжимая крепко-крепко. — Извини. Я не хотел. Так было хорошо. — Сидеть, как парочка? — Да. — Но мы же не парочка, — да что Миша так прицепился к этому слову?! Дженсен раздраженно выдает: — Не знаю, ты мне скажи. Сидим, как парочка, ведем себя как парочка, окружающие нас за парочку принимают. — О… — тянет Миша. И это почему-то бесит. Надо, чтобы он посмеялся, или закончил эту недоссору, или даже продолжил ее, но не молчал вот так, сваливая все на Дженсена. — Что это между нами, что? Фансервис? Мы сейчас совершенно одни, так скажи мне, какого черта это происходит, если мы — просто друзья? — О… — По друзьям так не скучают, — продолжает, все больше распаляясь, Дженсен. Хочется выговориться наконец, потому что он не может молчать, как Миша, больше не может. — Друзей не обнимают вот так. Друзьям не назначают свидания при всех, а это очень похоже на свидание, не хватает только… Миша вдруг накрывает его губы своими. И вся злость, все напряжение, скопившееся годами, все это растворяется в нежности и сладости поцелуя. Эклз целует в ответ, бережно зарываясь рукой в его волосы, притягивая его к себе наконец настолько, насколько хочется. — Поцелуя, — тихо заканчивает за него Миша, отстранившись. — Да, — тупо соглашается Дженсен, потому что это — именно то, что он собирался сказать. — Ну что ж. Тогда это свидание, ты меня раскусил. Миша наконец-то произносит вслух что-то, что может определить их отношения, и Дженсен целует его еще раз. И это — самый лучший способ расслабиться, какой только придумало человечество. — Миш? — окликает Дженсен полчаса спустя. Они лежат на кровати в обнимку, смотрят какой-то фильм (на который не обращает внимания никто из них) и наслаждаются друг другом. Настоящее свидание. — Мм? — Я ненавижу физику. Едва дотянул до удовлетворительного балла. Миша молчит несколько секунд, а потом смеется и качает головой. Понял. — Врунишка. А я правду сказал. Ты очень мягкий… — он прижимается к Дженсену, ласково глядя в зеленые глаза. И им не нужно ни банальных признаний, ни стандартных фраз. Они ведь счастливы в своей необычности…