Сказ о том, как Славутич отчужденцев на Новый Год звал

      В этом году зима вошла в свои обязанности совсем поздно, в двадцатых числах первого месяца, но зато так вошла, что все эти самые двадцатые числа стоял мороз под тридцать, а иногда и сорок градусов, а снег с лихвой успел наверстать упущенное.       Не обошел этот каприз природы и Чернобыль. По горло увязший в воде и слякоти, он кардинально преобразился под Новый Год и теперь уже утопал в ослепительно белом снегу, а на некоторых расчищенных улицах можно было смело открывать каток — такой был гололед. И без того немноголюдный теперь город вовсе, казалось, опустел, хотя с наступлением темноты загоравшиеся окна переливались всевозможными цветовыми оттенками — то были старые, ещё советские гирлянды, а в самый последний день года Чернобыль стал местом сильнейшей ностальгии по ушедшей стране — ничто не напоминало о распаде Советского Союза, а в любой жилой квартире наверняка смотрели «Иронию судьбы» или «Голубой огонёк». Сам отчужденец же в такие моменты испытывал то самое пресловутое счастье в его самой пресловутой сущности, с ненормальной улыбкой скользя меж домов и заглядывая в окна к жителям, мечтательно закрывая глаза и падая в высоченные сугробы. Когда мы счастливы, то выглядим крайне глупо, и Чернобыль не был исключением. Поэтому абсолютно не хотел, чтобы его кто-то тревожил. И был крайне взбешен приходом Славутича, с которым столь хрупкая советская идиллия, бывшая и без того на грани миража, могла с легкостью разрушиться.   — Эй, Черни, пойдешь с нами всеми отмечать Новый Год?       Улыбка сразу же померкла на лице города, и в парнишку вперился настолько злой и уничтожающий взгляд, что того аж передернуло.   — Нет.       Отчужденец гордо выполз из сугроба, отряхнул старую шинель и, благодаря судьбу за то, что Славутич не стал задавать никакие глупые вопросы, пошёл прочь. Но не тут-то было.   — А чего так?       Чернобыль остановился и обернулся, увидев до тошноты наивную мордаху Славутича, по которой теперь так хотелось заехать. Неужели он совсем не понимает?   — А если я Кереть позову, придешь?       Совсем не понимает. Ну что ж…   — Вот что, брат, — Чернобыль, наконец, развернулся всем корпусом, и в практически полной темноте с растрепанными волосами и полами шинели, развивающимися на ветру, он выглядел ужасающе, — я не так давно дал ясно знать тем приезжим кретинам, что в случае их вторжения в канун этого светлого языческого праздника им будет презентована эксклюзивная порция свинца из не менее эксклюзивного раритетного ружья. Но я терпелив и в состоянии разъяснить это теперь тебе. Так вот, я отмечаю любой праздник в очень узком кругу. В. Очень. Узком. И ни чокнутый еврей с обрезом, ни девчонка с шилом в заднице в него никогда не входили и не войдут. Вопросы есть?       И, получив в ответ совсем сникший видок Славутича, Чернобыль довольно осклабился и ушёл. Совсем.       А парнишке лишь оставалось горестно и душераздирающе вздохнуть, умоляюще посмотреть вслед брату и убраться восвояси.       Всегда. Всегда его доводы разбивались о железобетонные устои отчужденца, не терпящие возражений, и если Чернобыль сказал нет, то так оно и будет. Не нашлось ещё в мире того, кто мог бы переубедить этот город, и, видимо, вряд ли найдется.       А идея у парня была неплохая — созвать все города к нему на квартиру и отпраздновать уход старого и приход нового года. Но нет! Он еще только начал созывать народ, а уже был загнан в тупик. Что делать? Куда теперь пойти? Без Чернобыля и праздник не праздник: как же они будут без его колких шуточек, без песен под гитару, увлекательных историй из восемьсотлетнего прошлого? Но ведь и не из-за него Славутич решил собрать всех, так что сейчас главное — пригласить остальных, а программу на Новогоднюю ночь можно доработать и после.       «Так, кто там у нас дальше? Ага, Припять…» — приободрился парень и твердой походкой направился к сестре. Уж ее-то он уговорить сможет.       Найти Припять в ее городе зачастую настолько сложно, что впору взывать с мольбами к Шерлоку Холмсу. Но Славутич взывать ни к кому не хотел, а потому упорно носился меж многоэтажек, бегая по длинным коридорам и заскакивая в пустые квартиры. Наконец, объект метаний был найден спящим в абсолютно случайной квартире на железном каркасе, который когда-то давно был кроватью. Аккуратно потряся Припять за плечи, юноша на-гора выдал ей.   — Придешь сегодня к нам на Новый Год?       И сделал он так совершенно напрасно, потому как в следующую же секунду последовало неоспоримое:   — Нет.       «Оооо, ну и на что ты надеялся, несчастный тамада? Что твоя сестра-мизантроп с радостью побежит на вечеринку?!» — сразу же пронеслось в голове у непредусмотрительного Славутича, поспешного ретировавшегося от кровати. И хотя Припять первоклассно научилась упрямству и категоричности у Чернобыля, попытаться всё же стоило. Но чтобы начать уговаривать, нужно выяснить причину отказа.   — А почему не хочешь?       Припять молча села на кровати, протерла руками гноящиеся глаза, а после гневно воззрилась на брата. И столько немой обиды и ненависти было в её янтарном взгляде, что Славутич, не выдержав, отвернулся.   — А тебе приятно будет смотреть на заживо разлагающийся скелет, обтянутый кожей, рядом с которым любой дозиметр зашкаливает, хотя отродясь шкалы не имел*.       Припять говорила либо много, либо нисколько, и в этот раз она решила высказаться за все месяцы молчания.   — Знаю, ты сейчас начнешь толкать речи о том, что любишь меня и такой, и что все будут рады видеть меня вообще хотя бы живой, мол, есть ещё порох в пороховницах, но я-то прекрасно вижу, о чем люди думают при виде меня и как неприятно им находится рядом.       Бедный Славутич и сам был уже не рад, что вообще потревожил Припять. Он начал медленно пятиться к выхожу, а его сестра, не переставая говорить, незаметно встала с железного каркаса и продолжала наступать.   — Так что забудь и выброси подобные идеи, я не буду добровольно появляться на людях, — они уже дошли до входной двери, и Припять, оперевшись на косяк, почти закрыла её. — Но если ты решишь зайти ко мне на Голубой Огонек, то я не буду против.       И не дожидаясь хоть какой-то реакции, захлопнула дверь.       Всё, это крах.       Униженный и оскорбленный Славутич поплелся домой: вся его затея была пресечена на корню. Не было и смысла стараться зазывать остальных, ведь даже если они и согласятся, то без двоих отчужденцев будет уже совсем не то.       Путь его лежал через село Шепеличи. Безусловно, Славутич мог изменить свой маршрут, но будучи в совершенно упадническом настроении он не задумывался об этом, ноги сами вели его знакомой тропой. Поэтому он содрогнулся всем своим естеством, когда кто-то окликнул его по имени.       Слева, около наряженной высоченной елки, стояла Шепеличи собственной персоной и махала рукой в знак приветствия. Наряжена она была не хуже этой самой елки, но даже в такую погоду не снимала извечную легкую шляпу с перьями. Несчастному Славутичу ничего не оставалось, как поплестись поприветствовать старушку.   — С наступающим, а ты чего такой убитый?       От этой чернобыльской Шапокляк ничего не скроешь, да и не хотелось Славутичу ничего скрывать. Сбивчиво и неуверенно поведал парень историю своих похождений, а также саму идею. И замолчал, грустно уставившись в искрящийся снег.       Шепеличи внимательно выслушала его, многозначительно хмыкнула пару раз, а потом ободряюще похлопала Славутича по плечу.   — Ты рано отчаиваешься, щас мы всё разрулим. Не переживай, всё будет по высшему сорту, ты обратился по адресу.       И, схватив за руку, потащила его в дом.   — Значит так, — заговорщически проговорила Шепеличи, понизив голос, — выкладывай, полный список жертв сегодняшнего праздника.       Славутич, всё ещё неуверенный в правильности этой затеи, нехотя перечислил всех возможных гостей и снова сник. Ему не верилось, что вот эта старушенция сможет спасти всё положение. Хотя почему бы и не попробовать: что может быть ещё хуже…   — Ну ты умник, конечно, — начала размышлять вслух Шепеличи. — Начал с Чернобыля, немудрено, что он отказался. Ты ещё поди лыбился во все тридцать два, весь такой на позитиве. Неправильную тактику выбрал, не молодец.       Славутич сердито кивнул: ну не может он иначе, не получается! А Шепеличи тем временем уже усердно тыкала на кнопочки своего мобильного телефона.   — Итак, Славка, ты берешь сестру на себя. Звякни своему дружку из Сибири, расскажи всё как есть, и он тебе Припять хоть на руках принесет. А я с Чернобылем… так, всё, цыц. Алло, Кереть? Здравствуй-Здравствуй, тут такое дельце…       К одиннадцати вечера все наконец-таки собрались в квартире Славутича. Потолкались у двери, пообнимались каждый с каждым раз по десять и расселись.       Чернобыль, несмотря на то что являлся гвоздем застолья, с миной великомученика зарылся в волосы Керети, сверху накрывшись ее длинным платком и изредка причитая о том, что не хочет провести весь следующий год с этими идиотами*. Краснообск и впрямь принес Припять на руках, которая согласилась на это только при условии аналогичной доставки на дом. Народичей вроде бы никто и не звал, но безумный еврей отлично вписался в разношерстную компанию, да и выгонять его никто не собирался. Ненадолго пришла Ирпень, а после двенадцати повалили все села и деревни во главе с Кошаровкой, которая воинственно, аки валькирия меч, держала бутыль самогона. И после этого начались уже совсем другие разговоры и дела…       А над Полесьем было тихо. Даже ветер не смел нарушить могильную тишину этого места. Особенно в час прощания с уходящим годом.   — Вот и ещё один год я… мы… пережили…       На вершине двухсотметровой радиолокационной станции свесив ноги восседал Дугов. Он отчужденно обвел взглядом своих странных глаз окрестности и, конечно, не мог не заметить того, что отмечать праздник здесь не остался никто. Шум пьяного и пьянящего веселья доносился до его чутких ушей, но всё это было слишком далеко отсюда. А он вновь остался один.       Он никогда бы не стал разговаривать. Отстучать морзянкой, объяснить на жестах или просто молча уйти, но никогда — разговаривать.       Лишь для одного человека Дугов всегда делал и делает исключение.   — Ты любишь этот праздник? Я нет. Ты знаешь, я вообще не люблю праздники.       Он держал в руках горящую свечку, и казалось, что любой порыв ветра сразу потушил бы ее… Но здесь ведь нет ветра, он бы тогда нарушил тишину.       Воск обжигал бледные пальцы, но Дугову всё равно. Да он и не чувствовал этого.   — С новым годом тебя, Зина.       Его тихий шепот сливался со звоном колоколов церкви Михаила Архангела, но ведь больше некому бить набат, не осталось здесь звонарей, а значит и голос его, и он сам не больше, чем этот самый призрачный клич.       Первый робкий порыв ветра сразу же подхватывает огонь свечи, унося его куда-то вдаль, но с двенадцатым звоном Дугову чудится едва различимый голос, бывший где-то на периферии его метафизического сознания.   — С Новым Счастьем, Дугов. С Новым Счастьем… * …хотя отродясь шкалы не имел — в свое время эта тема с «зашкалившими дозиметрами» жутко злила многих людей, которые были либо бывшими ликвидаторами, либо просто людьми «в теме» и знали, что нет у дозиметра шкалы, и драматичности это выражение не придает. *…что не хочет провести весь следующий год с этими идиотами — ну, как Новый Год встретишь, так его и проведешь.