Соблазнение по-ирландски

Спустя три месяца совместной работы, беготни до потери сил и вкалывания до седьмого пота у «гномов» всё стало общим. Изредка разлучали их только гримёры, которые просто не могли разместить всю эту бойкую ораву в одном помещении, да графики работы, хотя последние чаще совпадали, чем нет. И если на первых порах после съёмок все как-то разбредались по цивильным раздевалкам, а затем ко всё тем же мастерам преображения обычных мужиков в гномов и наоборот, то сейчас они не задумываясь сбрасывали тяжёлые одежды прямо на том месте, где слышали заветное «На сегодня закончили! Всем спасибо!». Хотя каждый из них по-настоящему любил эту работу, но этот момент был самым желанным и прекрасным для любого. Дин О’Горман, конечно, тоже из их числа. К тому же у него есть дополнительный стимул в лице высокого ирландца, красивого и желанного до неприличия. Учитывая то, что этот «стимул» для Дина практически недостижим и потрогать так просто его нельзя, он с лёгкой душой посчитал себя мазохистом. И продолжил коситься на сильное поджарое тело, на ощупь избавляясь от костюма и очень старательно делая вид, что смотрит куда-то вдаль. А это, между прочим, очень сложно, когда то и дело сталкиваешься с озорными карими глазами, которые поймали тебя на горячем. И если обычно О’Горман только улыбается как ни в чём ни бывало, то сегодня ненароком облизывает губы и только потом понимает, как это выглядело со стороны. После все расходятся по гримёркам и наступает второй этап радости — избавление от слоя штукатурки, кустистых бровей, усов, бород и прочих волосяных покровов. Стоит Дину только освободиться от грима, как он тут же начинает корчить рожи, чтобы насладиться тем, как чутко отзывается чистая кожа на малейшее движение лицевых мышц. Но не сегодня. Сегодня он спешит назад в съёмочный павильон, где оставил телефон. Зачем только брал с собой, если всё равно бросил выключенным на первом же подвернувшемся столике? Вот только до павильона он так и не доходит. Краем глаза он улавливает движение открывшейся двери слева, и тут же его втаскивают в другую комнату, не спрашивая, не приглашая и даже не удосужившись окликнуть перед этим. О’Горман во все глаза смотрит на Эйдана, которого отлично видно благодаря пробивающемуся сквозь запыленное окошко свету, и вопросительно вскидывает брови. Тёрнер только загадочно ухмыляется, проскальзывая мимо остолбеневшего Дина, и прислоняется спиной к приоткрытой ещё двери с одной очевидной целью — закрыть её и заблокировать выход. — Боже, Эйд, сейчас не время для шуток! Я в павильоне телефон оставил, должен агент звонить насчёт нового сезона Джонсонов. — Ты про этот? — как ни в чём не бывало спрашивает Тёрнер, вытаскивая из заднего кармана джинсов мобильник Дина. И тот уже готов рассыпаться в благодарностях, но хитрец, стоит О’Горману потянуться к своей вещи, быстро убирает руку и возвращает её туда, откуда достал. — Очень весело. Ну и чего ты хочешь? Он понимает, что говорит как старик со своим непоседливым и шкодливым внуком, но за этот день он чертовски устал и вообще… Тёрнер просто не понимает, в какое искушение вводит Дина, запирая их этой комнатушке, где помимо всякого хлама есть крепкий и большой стол. «Или понимает?» — ошарашенно думает Дин, когда Эйдан начинает посасывать нижнюю губу, якобы размышляя о цене вопроса. Он чувствует, как жар ударяет в пах, и в помещении вдруг становится ужасно душно. Тёрнер наконец-то перестаёт терзать свою чёртову губу и говорит: — Думаю, ты должен мне ответить на три вопроса. — Обмен? — Взаимовыгодный, — многообещающе тянет Эйдан, скрещивая руки на груди и наконец-то отлепляясь от двери. — А быстрее никак? — без особой надежды спрашивает О’Горман. Уж если Тёрнер что-то задумал — пиши пропало, переубедить этого упрямого, азартного и увлекающегося ирландца просто невозможно. — Ты дольше болтаешь, — замечает Эйдан, едва сдерживая улыбку. Затем сосредотачивается и командует: — Начали. Вопрос первый: почему ты пялишься на меня, когда я переодеваюсь? Дин очень старательно держит лицо и это ему удалось бы, если бы только краска мгновенно не прилила к щекам. Он мысленно проклинает свою светлую тонкую кожу, и решает, что говорить правду необязательно. — Просто задумался. Тебе показалось, что я рассматривал именно тебя. А с чего это ты интересуешься? — Здесь я задаю вопросы, — менторским тоном выговаривает Эйдан, сурово сводя брови к переносице и делая шаг вперёд. Дин, хоть и хочет оказаться подальше от этого соблазна во плоти, не отступает. — Второй вопрос: почему ты так покраснел? О’Горман заливается краской ещё больше, как и всякий человек, которому на это указывают. И оправдывается: — Очень душно, не находишь? — Ничуть, — коротко бросает Эйдан, делая ещё один, ещё более широкий, шаг, и оказываясь совсем близко. Дин боится даже дышать, чувствуя, что вот-вот просто набросится на Тёрнера, даже если эта игра на самом деле только шутка, а не продуманный план соблазнения, как начинает казаться его воспалённому воображению. Эйдан склоняется к самому его уху и горячим шепотом задаёт последний вопрос: — Если всё, что ты сказал, правда, то почему у тебя стоит? Дин ненароком издаёт глупый смешок, по привычке желая перевести всё в шутку и сообщить своему искусителю, что тот переигрывает, но мгновенно умолкает, когда Эйдан уверенно проводит пальцами по его бедру и накрывает ладонью пах. Ему вдруг думается, что это всё вполне может оказаться очередным сном на почве недотраха конкретно одним ирландцем. Именно поэтому он решает ответить невербальным способом: впивается в приоткрытые твёрдые губы и настойчиво притягивает Эйдана к себе. Тот довольно хмыкает, не отрываясь от его рта, и отвечает спешно и страстно, оглаживая ладонями плечи Дина, мельком проводя и по спине, будто ощупывая лопатки и позвоночник. О’Горман чувствует, что вот-вот задохнётся от нахлынувшей эйфории, но не отстраняется ни на секунду, только настойчиво напрягает руки, пытаясь вжаться в сильное тело или наоборот вжать его в себя. Когда они начинают двигаться и доходят до того самого стола, он даже не замечает, понимает только, что оказывается усаженным на столешницу, и теперь сжимает узкие бёдра между коленей. Он отрывается от влажных губ, целует мельком самый уголок, чувствуя непривычное и неожиданно возбуждающее покалывание щетины, и касается скульптурной шеи, как давно этого хотел. Эйдан подставляется, ластится, будто кот, и только что не мурлычет, и Дин чуть прикусывает солоноватую кожу, сразу же зализывая едва наметившиеся следы от зубов. Тёрнер охает, вздрагивает и тут же расслабляется, принимая ласку. Его широкие ладони оглаживают бёдра Дина, намеренно обходя нуждающуюся во внимании или хотя бы расстёгнутой ширинке паховую область, и пробирается под футболку, наконец-то касаясь оголённой кожи. Оба понимают, что не смогут долго тянуть и вот-вот сорвутся. Дин пропускает пальцы через короткие, но уже кучерявые пряди, и кое-как сжимает их в кулаке. Эйдан вдруг матерится сквозь зубы, отчего Дин растерянно хлопает глазами и спрашивает: — Ты чего? — Смазки нет. Я просто не думал, что это будет так… — нехотя объясняет Тёрнер. Дин только мысленно стонет. — У меня тоже нет. Удивлён? Тот огорчённо качает головой. О’Горман ведёт руками от остриженного затылка по острым лопаткам и широкой спине к талии и заднице Тёрнера, с чувством сминая накачанные ягодицы и хмыкая. — Ты чего? — Пытаюсь запомнить твоё тело на случай, если это обломный сон, — серьёзно отвечает он, но в глазах отчётливо видны искры веселья, и Эйдан тоже им поддаётся. Утыкается носом ему в шею и смеётся, щекоча кожу Дина, а потом умолкает, потому что нельзя целовать и ржать одновременно, это даже Тёрнер знает. О’Горман довольно выдыхает, когда Эйдан наконец-то принимается за его пряжку, а затем и ширинку. Он, мягко оглаживая окружности ягодиц, дожидается своей очереди и тоже приспускает чужие штаны вместе с бельём. Дин не может не окинуть взглядом член Эйдана, и увиденное его более чем устраивает, настолько, что он даже подумывает о минете. Но Тёрнер решает сам: стаскивает Дина чуть ниже, чтобы он полусидел на столе и был ближе к нему, и обхватывает рукой оба их члена, чуть неловко, но уверенно и крепко. О’Горман задыхается от желания немедленно начать двигаться, почувствовать его и получить наконец-то разрядку, но сперва вопросительно смотрит на раскрасневшегося Эйдана. — Я видел, так делают, — неправильно понимает его тот. А Дин решает не спрашивать прямо сейчас, что же такое штудировал Тёрнер, пока разрабатывал свой коварный план, и благословляет его великолепные длинные пальцы, с такой силой и твёрдостью обхватившие их обоих. — Давай же, — хрипло просит Дин и притирается щекой к щеке с тихим шелестом и восторгом. Эйдан не заставляет просить дважды: делает лёгкое пробное движение, потом чуть сильнее — Дин издаёт приглушённый стон — и улавливает нужный ритм. О’Горман чувствует, как трётся тонкая кожа одна о другую, как пальцы задевают чувствительную головку и изредка, пытаясь перехватить поудобнее, размазывают выступившую смазку, слышит, как сосредоточенно и прерывисто дышит сам Тёрнер, и отставляет руки назад, опирается на них и блаженно запрокидывает голову. С губ срываются стоны, но у него звенит накатывающее удовольствие в ушах, и он не может разобрать, кто из них двоих громче. Будь он в здравом уме или хотя бы просто — в уме, он бы наверняка побеспокоился о том, чтобы проделать всё как можно тише, но сейчас им обоим плевать. Рука ускоряется, ходит по всей длине и ни на секунду не сбивается с ритма, додрачивая и выводя их обоих к финишной прямой. Дин не может сказать, кто из них кончил первым, или они сделали это одновременно — сквозь искры и разряды, проходящие по телу, он чувствует, как тяжело наваливается на него Эйдан, и только. Пытаются отдышаться они тоже вместе, вразнобой, но полностью удовлетворённо во всех отношениях. О’Горману, не имеющему такой дурной привычки, вдруг очень хочется ляпнуть что-то о любви, но он просто не находит в себе сил шевелить языком прямо сейчас. Эйдан в последний раз проводит по его и своему члену, и абсолютно бездумным жестом вытирает руку о свою футболку. О’Горман сквозь лёгкий туман в голове рассматривает влажные пятна спермы на белой ткани и хмыкает, находя это забавным. Если бы у него спросили почему, ответить он бы не смог. Тёрнер мягко целует его в губы и чуть отстраняется, чтобы привести себя в подобающий вид. Дин понимает, что ему тоже неплохо бы одеться, но лень одолевает его наравне с внезапной мыслью: — И как это по закону подлости к нам никто не зашёл? Застёгивающий непослушными пальцами пуговицу на штанах, Эйдан довольно улыбается: — Потому что у меня есть ключ. Дин уверен, что не помнит момента, когда Тёрнер мог изловчиться запереть дверь. — А ты закрыл? Тот растерянно хлопает глазами и видно, что едва сдерживает глупую улыбку идиота, которому всё сходит с рук. Дин мгновенно вскакивает и тоже натягивает на себя штаны, пока мироздание не решило над ними поиздеваться и направить к ним какого-нибудь Питера Джексона или кого похлеще вроде Фримена. — Ты придурок, Тёрнер. — Очень довольный и счастливый придурок, — уточняет Эйдан и тянется за новым поцелуем.