Пестики и тычинки

— …а ещё — он девственник! Аполлон охнул и хотел было красиво всплеснуть руками, но красиво не получилось: в этот момент седалище Мусагета громко бумкнуло о ступеньку. — Ик, — удивился Дионис. Он всю дорогу топил горе в вине, благо, последнее — всегда с собой. — Да не может быть! Гермес растопырил руки и ноги, чтобы удержаться за стены тоннеля, но пальцы скользнули по камню, оставив бороздки. С досады Долий накорябал: «Танат — дурак» и вернулся к прежней теме. — Да-да-да! Его цветочек еще не сорван, нива не вспахана, дорога не езжена, пихта… — Заткнись, — буркнул Танат, он же цветочек, он же гипотетический девственник. Он остановился, потер лоб, поправил сползший хитон и поудобнее взялся за канат. Тоннель был слишком низкий, чтобы лететь. По крайней мере, не с тремя олимпийскими придурками на плечах. Ладно, двинули. Троица позади попыталась было упереться, но вскоре сдалась и продолжила покорно считать ступеньки в подземный мир, вредно рассуждая о танатовой личной жизни. — …мужики, это все знают! А вы знаете, знаете, почему?! Это все меч. Одно неосторожное движение в детстве… — Ик… не согласен, — выдал Дионис, расплескивая на себя вино из верного рога. — Это… ик? трагическая история. Что?! Тут даже у меня — трагическая история! — Трагическая история любви к Ехидне, — припечатал Гермес и бумкнулся на этот раз мягко — на Аполлона. — Я могу это воспеть! — мстительно заявил Аполлон, неясно что имея в виду. — Попробуй, — буркнул Танат и расправил крылья. Тоннель кончился, а лететь до лагеря, где должны были проходить состязания, было не так уж далеко. Через пять минут олимпийская троица, обвязанная канатом плетения Афины, гурьбой повалилась к ногам подземных Владык. Персефона, ослепительно яркая в алом пеплосе, оторвалась от навощенных дощечек, в которых старательно черкала стилосом. — Это что? — Гермес, Аполлон, Дионис, — перечислил Танат и вытер лоб краем плаща. — Пригласил. Покоцанные по дороге приглашенные глухо взвыли, возражая против термина. — Пригласил? — с напряжением переспросил Аид. — Приказали доставить — я и доставил, — открутился вестник. Макария вывернулась из-за спины матери и подошла поближе. В ее облике ничто не говорило о кровавой битве со служанками и Гекатой сперва за наряды, потом за причёску. Служанки взяли бессрочный отпуск в Элизиуме, Трехтелая до сих пор заправлялась успокоительными зельями, Макария же выглядела свеженькой, румяной и привлекательной — как и полагается невесте. — Убиться тирсом, красотулечки-тройняшки! — тут же выдал Дионис с пола. Рог бога вина точно не пустел. — Мама, — возмутилась Макария, — я не пойду за это замуж! Оно пьяное! — Отучим, — пожал плечами Аид. Дионис издал печальный звук, похожий на последний крик чайки. — Гермес. Аполлон. Дионис, — бормотала Персефона, выставляя галочки в таблицах, — почти все, кажется. Нет, еще Тритон, из подземного царства. А за Хироном ты залетал? — Мама, — уничижительно последовало от Макарии, — он старый, он женат и он лошадь! — Ах, да… ошибочка вышла. — Арес! — возмущенно воздела палец Макария. — Забыли про Ареса! — Точно, — удивилась Персефона. — Танат! Почему ты не принё… почему не пригласил моего брата? Богу смерти пришлось обернуться к царице. — Потому что не смог догнать. — Ты — и не смог? — тихо удивился Аид. Танат мрачно зыркнул на своего царя. — Догнал бы, если бы он не спрятался. — Снова под кроватью? — со знанием дела осведомилась Макария. — Так это легко: берешь зажженный факел и тычешь прямо в… — В саду? На дереве? — сочувственно осведомилась Персефона. — Под юбкой у Афродиты. Мать и дочь переглянулись и воззрились на гонца с возмущением. — И ты что — не мог его оттуда извлечь?! Тут Гермес наконец поднял голову и сообщил ликующим голосом: — Он — не мог! Потому что он стеснялся! Потому что его челн еще не знал моря… — … стрелы — колчана… — включился основательно пьяненький Аполлон, которому тоже перепало из рога Диониса. — … меч — ножен! — четко включился Вакх. Что Танат девственник — они проорали в три глотки и синхронно. Владыки и царевна молча посмотрели на гонца. — Это из-за Фобоса, — скучно заговорил тот. — Когда я его… пригласил, он… обронил пару ненужных слов. В общем, он немного вывел меня из терпения и теперь не сможет прийти. «Месяца три. Никуда. Если будет хорошо лечиться», — мысленно договорил подземный вестник. Владыки продолжали глазеть удивленно. — А они теперь тоже пытаются меня вывести. Чтобы, — он покосился на Макарию и заменил «не жениться на ней» более скользким, — продолжать веселую холостую жизнь. — А почему девственник? — удивился Аид. — Есть куча оскорблений! Безмозглый ишак, отрыжка Тартара, плевок стигии… — … рахитичный козел, — вставила Персефона, — мрачнорожий маньяк… — Это не оскорбление, — буркнул Танат. — Ну, тогда кривоногий упырь или, например, асфодележор-змеелюб, но почему — девственник? Танат обозрел троицу, которая уже почти выпуталась из канатов и теперь медленно смирялась с мыслью, что участвовать в соревнованиях за руку царевны подземного мира так или иначе, но придется. — Видимо, это казалось им самым страшным. — Почему? — влезла Макария. — Можно же сказать просто: … — и она сказала слово, после которого Танат покраснел, троица побледнела, а Персефона возопила гневно: — Откуда это ты набралась…?! — Папа сказал, — отмазалась Макария. — Я такого с Титаномахии не говорил! — возмутился Аид под взглядом благоверной. — Может, Танат… — Я такими словами в принципе не разговариваю! — оскорбился бог смерти. — Патаму шта девштвенник, — ёмко выразился Дионис и с надеждой подставил Танату левый глаз. Глаз прямо сиял желанием познакомиться с танатовым кулаком, но Танат, как все подземные, был существом ужасно коварным. — Геката как раз отрезвляющего наварила, — сообщил он в пространство, — в соревнованиях он участвовать сможет. Дионис торопливо припал к рогу, Гермес и Аполлон сжали друг друга в объятиях и пискнули, что девушками уже в принципе не интересуются, а Персефона оживилась. — Может? Вот и хорошо. Значит так, Кратос и Зел уже смирились, сыновья Ахерона на месте, мужчины-мормолики и сыновья морских божеств тоже собрались… кажется, скоро можно начинать! Пока вокруг творились сумятица и беспредел (распутать троицу, препроводить троицу на специально сооруженную посередь асфоделевого луга арену, внушить сначала троице, потом всем остальным, что о бегстве не следует помышлять, потому что выходы закрыты, и да, на выходах стоят крайне любвеобильные стигийские твари, и вы же не хотите сказать, что вы предпочтете подземной царевне что-то вот такое страшное трехголовое, слизкое… все, можно не отвечать), Танат молча маячил за спиной своего Владыки. И старался не отвлекаться на болтовню повзрослевшей с их последней встречи Макарии («Убийца, где тебя носит вообще?! Тут же на мечах не с кем поразмяться! А ты слышал, что меня навещал дедушка Зевс? Ничего такой, милый старичок, но в мечах тоже не очень. А ты сегодня будешь сражаться?»). Но когда они уже заняли место на специально приготовленной для Владык и свиты высокой золоченой трибуне — Танат взглядом опытного воина окинул арену, оценил пораженческие настроения и наклонился к уху своего царя: — Можно одолжить у тебя шлем? — Нет, — углом губ отозвался Аид, — Персефона забрала неделю назад. Двойной вздох получился восхитительно синхронным. * * * Соревнования Танату не запомнились. В памяти сохранилось урывками: вот приходится гоняться за вопящим Кратосом… вот кто-то из мормолик свалился под копыта подземных лошадей («Убийца, а давай Цербера приведем, он приберет!»). О, да, а вот Макария обносит колесничих заздравной чашей. После чего вещает с юбилейной улыбочкой: «А противоядие у финиша! Только там его всего восемь порций». Потом — конечно, нахмуренные брови царя и невинное: «Что? Я их немножко замотивировала! Посмотри, как они рванули». Ярче всего запомнилось одно: Аполлон, крепко зажмурившись, натягивает тетиву, а потом отводит стрелу подальше от мишени, чтобы ни в коем случае, не приведи Тартар, не попасть… И взгляд Макарии. Несмотря на то, что царевна за пару последних лет повзрослела и похорошела, взгляд у нее остался прежним: вредным. И Танат, которому этот взгляд постоянно ввинчивался между лопатками — особенно на очередном отчаянном выкрике женихов про его, танатову, невинность — чувствовал, что ему хочется обратно на поверхность. Под солнышко. К умирающим. — Я вот что не понимаю, — задумчиво проговорила Макария, на секунду отвлекаясь от соревнования лучников (вернее, от пальбы по лучникам, потому что соревнование с подачи царевны прошло под девизом «Или ты хороший лучник — или хорошая мишень!» — Чего они все время орут про твоего, — она прислушалась, — вола, не знавшего ярма. Ведь ты же с ними потом расправишься. Танат хмыкнул, что обозначало: «Непременно». — Они что — настолько не ценят свои кости? — Нет, они просто пытаются избежать более страшной участи, — фыркнул Аид со своего места, поймал взгляд благоверной и только плечами пожал. В конце концов, насколько Танат знал по рассказам Гипноса, запавший на красоту Макарии Зевс после пяти минут разговора с царевной (она называла его только «дедушкой») — вспомнил про супружескую верность и отбыл на Олимп в образе стрижа, потому что так быстрее. В следующий раз Макария заговорила только на состязаниях мечников. Ну, то есть, как заговорила — больше задействовала… То есть, Танату пришлось держать царевну силком. — Убийца, гад, пусти, я ж только на минутку! Пару ударов показать… Папа, скажи ему! — Дочка, невесты не должны резать своих женихов, — адамантовым голосом изрекла Персефона. Аид как-то многозначительно хмыкнул, но промолчал. — Убийца, как подземного тебя прошу, — извиваясь в железных руках вестника, шипела царевна, — тебе самому на это смотреть не больно? — Немного, — флегматично ответил Танат, — Перестань пинать меня в голень. Задохнувшаяся Макария смолкла, но только до того момента, как Аполлон, которому явно не пошли на пользу «заздравная чаша» и противоядие Гекаты, принялся размахивая клинком, бегать по арене. При этом предводитель муз орал гекзаметром в том духе, что вот, он самый лучший, он и не только стрелами, и не подходите вы, стигийские отродья, он все равно не хочет жениться… Стигийские отродья, они же Гермес и Дионис (больше на арене никого не оставалось) пугливо косились на брата с приличного расстояния. Дионис, правда при этом, простирал руки в сторону Гекаты и умолял поделиться рецептом. Геката многообещающе скалилась. — Убийца, — пробормотала Макария, — дорежь его. Сил же уже смотреть нету… Танат пожал плечами, прогулялся до арены, вытащил клинок и аккуратно удалил Аполлона из соревнований коронным с финта. — Зачем же рукояткой в лоб, — поморщилась Персефона, — брат все-таки так печется о внешности… — Точно, — подтвердила Макария, — мог бы удар до конца довести, а не просто меч выбить. Такая… знаешь, бабочка на иголочке получается. Родители подземной царевны переглянулись. В глазах Персефоны гневно пылало: «Срочно замуж!» Аид, как уже наполовину поседевший по вине дочки бог, мнение жены вполне разделял. Кулачный бой, в котором должен был избираться достойный из отстойных, скомкался и смялся по той причине, что Дионису взбрело в голову намекнуть еще не покинувшему арену Танату что-то насчет возможности подучиться у сатиров. После чего дисквалифицированный тяжелой десницей бога смерти Вакх выпал на арену, а Гипнос, слегка помявшись, радостно заявил: «Это был кулак Ананки! Жених остался только один! Поздравляем победителя!» Победивший Гермес обреченно заорал, но это ему уже не помогло. И намеки на неискушенность Таната в любовных делах — тоже. Сразу же после того, как Убийца скрутил новоиспеченного жениха прочным канатом, он ему сообщил, что бить не будет — пусть Гермес не надеется. — Тебе уже и так прилетело — лучше не надо, — мстительно добавил Танат, дождался тихого всхлипа и горького: «Сволочь ты, а не просто девственник» и поднялся на крыло: нужно было отлавливать гостей к пиру. А гости оказались юркими: все были наслышаны о том, как единственная дочь Аида любит развлекаться на пирах. * * * К своему дворцу он добирался заполночь. Ныли крылья, глухо, но приятно саднили костяшки кулаков, сбитые о всех, с кем пришлось объясняться по поводу личной жизни. Память бурчала что-то невнятное о рыдающем по жизни холостой Гермесе, улыбающейся новоиспеченному женишку Макарии… Персефона и Владыка дружно обсуждали готовящуюся свадьбу, отчего Гермес рыдал еще больше, а Макария улыбалась еще ярче. Впрочем, неудивительно. Повсюду пропасть несбывшихся женихов — есть, кого стаскать во двор, попрактиковаться на мечах, а на ком испытать навыки в варке ядов. Или вообще подкрасться в папочкином шлеме и изобразить злобную совесть. Интересно бы знать, чем дочурка Владыки займется, когда доконает послед… Танат толкнул дверь своей спальни — и следующая мысль была на диво нецензурной. Кажется, такую грязную лаконскую ругань он слышал только от Аида. Во времена Титаномахии. — Убийца, — с мрачной торжественностью возвестила Макария, рассевшаяся на его кровати, — мы с тобой должны поговорить. Развернуться и опрометью вылететь из собственной спальни Танату помешала усталость и гордость воина. Этот тон он знал слишком хорошо. В частности, именно с такой решительностью пятилетнее дитяти однажды возвестило: «Я решила стать мечником!» — Ну? Царевна соизволила подвинуться и похлопала по кровати рядом с тобой. — Ты вполне взрослый бог…- Танат, годившийся по возрасту Макарии в дедушки, мрачно фыркнул, — и я думаю, что кому-то пора побеседовать с тобой об отношениях мужчины и женщины! Танат потер лоб. Интересно, насколько невежливо будет пинком выкинуть за дверь дочь своего царя? — Царевна, — (стигийские на этом тоне начинали рыдать), — сегодня для тебя был тяжелый день. Может быть, тебе лучше отдох… — И оставить тебя в неведении и дальше? — возмутилась Макария, потрясая длинным пергаментным свитком. — Даже не надейся. Да садись уже, разговор будет долгим! Блеск темно-зеленых глаз продрал Таната морозом по коже. Этот взгляд обозначал: «Или ты делаешь, как я сказала, или я от тебя не отстану до конца времен». — Знаешь, царевна, — холодно произнес он, садясь на кровать как можно дальше от нее, — что бы ни говорил мой брат и остальные… — эпитет он тактично опустил, — с женщинами я… — Ага, — прервала его Макария с нетерпеливым жестом, — понимаю: меч, пряди, поле боя, просветиться некогда, а брат тоже занят — постоянно делает детей. Ты не волнуйся, я буду объяснять медленно, чтобы ты понял, — она потрясла свитком и выдала издевательскую улыбочку такой силы, что Танат почувствовал, как дернулась щека, и невольно смерил расстояние до двери. — Начнем с простого — с цветов. Танат молча упал на кровать, прикрыв лицо ладонью. В прежние времена Цербер прикидывался мертвым, только бы дочка Владыки от него отстала… вдруг прокатит? — Цветы, — они как люди, во многих отношениях, если ты меня понимаешь, — судя по звонкому голосу, тревожившему спальню, не прокатило. — Бывают цветки-женщины и цветки-мужчины. И когда они оказываются рядом, между ними происходит… опыление. Эй! Смотри на меня! Смирившийся, что покоя ему не дадут, Железнокрылый открыл глаза. И обнаружил, что Макария подобралась поближе — чтобы ткнуть в него наглядным пособием. Пособием являлся крупный золотистый асфодель. — Сначала подумаем о том, как отличить цветок-мальчик от цветка-девочки, — воодушевленно частила Макария, одним глазом поглядывая в свиток, — здесь сказано, что у цветка-девочки есть пестик. Он находится в цветке и защищен лепестками, но если их отогнуть… И деловито принялась отгибать тугие золотистые лепестки, высунув кончик языка от усердия. Танат почувствовал, как пересохло во рту. Картина явно была не для хрупкой психики уставшего бога. После трех или четырех попыток Макария ласково погладила бутон, шепнула что-то — и он раскрылся прямо на ее ладони. — Значит, у девочек — пестик, — царевна заглянула в свиток и картинно обвела названную часть цветка пальцем, — А у мальчиков — тычинки. Танат крепко зажмурился и попытался представить старух Грай. Всех трех — безглазых и беззубых. Да, именно голых. И именно под водами Стикса. И лучше вообще вообразить их без кожи… — Глаза не закрывай! — Убийца подчинился и обнаружил, что дитятко Аида еще сократило дистанцию. — Значит так, вот они, тычинки. А в тычинках есть пыльца — видишь? Где побольше… где поменьше… здесь что-то многовато. Она решительно сунула испачканный пыльцой палец в рот, и Танат мужественно подавил стон. Помусолив палец, Макария запустила пятерню в волосы. Закусила губу, пристально вглядываясь в письмена в свитке. — Ну, в инструментах разобрались, — объявила важно, не замечая, как с розового плечика медленно уползает край пеплоса, — теперь сам процесс… Как я уже сказала, у цветков это называется опылением, и в нем участвуют и пестик, и тычинки… Тонкий палец опять прогулялся по описанным органам, и Танату пришлось срочно вспоминать вечную присказку: «Я — ужасный железнокрылый бог, у меня и сердце тоже железное, а еще — железные нервы… железные нервы… железные нервы… она хоть понимает, что делает?!» С Макарией присказка не работала традиционно. Но вообще-то еще и потому, что она как раз вознамерилась в деталях описать процесс опыления. Нет, хуже. Показать на наглядном пособии. — И тогда на рыльцах… видишь рыльца? — на рыльцах тычинок созревает пыльца, — тонкий указательный пальчик опять задел тычинки, — это значит, что она должна попасть вот сюда — на рыльце пестика. Иногда это происходит с помощью ветра, но если их заставить соприкоснуться, вот так… Все, подумал Танат. Если я этого не сделаю сейчас — я сдохну. Плевать, что бог смерти. Он решительно потянулся и мягко отобрал у царевны свиток. — Думаю, на сегодня хватит. И вообще, я считаю, что такие вопросы лучше изучать, — он нагнулся пониже, смешивая ее дыхание со своим и отводя с ее раскрасневшегося лица рыжие пряди, — на практике. Безумие. Не верилось, что он делает это. Не хотелось вспоминать, сколько раз он прокручивал это в мыслях, раз за разом — коснуться губ… проследить линию округлившихся плеч, одновременно опрокидывая на спину, прижимая к кровати бессознательным движением воина, который не дает противнику возможности бежать… Первое касание губ было медленным и сладким, а потом девушка, застонав, впилась в его губы своими алыми, обвила руками шею, а ногами — бедра, будто плющом обвила… — Дурак, — скользнул по щеке горячий шепот, — какой же ты дурак, даже не верится… я уже столько времени… а ты… И в нетерпении скользила острыми ноготками по его спине, зарывалась пальцами в железные перья, подставляла свое тело под его руки, привыкшие к клинку, под обветренные губы, будто просила не сдерживаться, пойти до конца… Все равно он не смог бы удержаться. Позже он молча и с недоумением рассматривал ее головку на своем плече. Рыжина кудрей нахально заползала на лицо, и Танат осторожно смахивал их, ни о чем особенно не думая. Он смотрел на тихую, удовлетворенную улыбку девушки — и не мог поверить, что эта девушка несколько минут назад со стонами выгибалась под ним, умоляя не останавливаться. Какое там — угрожая! — Если бы ты этого не сделал сегодня, я бы тебя, наверное, прибила, — вздохнув, заметила царевна. Она с видом полноправной владелицы поглаживала бога смерти по груди. — Тебе было больно, — он не спрашивал, а утверждал. — Пф. Помнишь, я десять лет назад папину колесницу опрокинула? На себя? Вот это было больно. А с тобой было хорошо. Кстати… -? — Теперь-то ты мне покажешь тот удар? Ну, коронный, с финта и из средней терции? Она посмотрела на побледневшую физиономию бога смерти и хихикнула. — Шутка. Конечно же, я здесь не поэтому. Мы же закрепляем урок про пестики и тычинки, ты не забыл? Танат открыл было рот, чтобы буркнуть: «Такое забудешь», но Макария, что-то вспомнив, приподнялась — и закрыла богу смерти обзор раскрасневшимся лицом, горящими зеленым огнем глазами и не в последнюю очередь — нежными грудками с лиловыми сосками. — Убийца… а ты хоть знаешь, что уроки нужно закреплять несколько раз?! …говорить не хотелось. Вставать хотелось еще меньше, чем говорить. Там, над сводами подземного мира Эос-заря весело брызгала алым на небо. Несбывшиеся женихи наверняка только расползаются по постелям после пиров — отмечали свое избавление от такого брака. Факелы прогорели, и тусклые алые блики скользили по круглому плечику, по тонким пальцам, перебиравшим черные перья. Танат зажмурился. Ему вдруг живо представились насупленные брови Аида и нервное движение длинных пальцев на черной бронзе двузубца. Сразу же вслед за этим перед внутренним взором объявилось лицо Персефоны. Танат зажмурился крепче. Зрелище было явно не из тех, которые приятно созерцать. — Интересно, — пробормотал он под нос. — Двузубец или меч? Или… Теперь перед глазами встал список всего, что царь подземный сотворит со своим гонцом за дочь. Список был длинный. У Аида была богатая фантазия по части «сотворить что-нибудь наказующее». Сказывалась долгая практика измышления казней. Если вспомнить, что фантазия у Персефоны тоже богатая… — А? — лениво откликнулась Макария. — Папа? Он обрадуется, что не придется устраивать соревнования второй раз. А мама начнет плакать и прикидывать, какое свадебное убранство мне больше пойдет. — А почему ты думаешь, что они… Макария вредно захихикала. — Ну, понимаешь, после вчерашнего они должны сказать тебе спасибо. Видишь ли, ты — их последняя надежда. Гермес умудрился распутаться и сбежал. И добавила, подумав: — И драпал так быстро, что Эринии его не догнали.