Песок здесь похож на золотой: так блестит на солнце. Перебирать его пальцами, растирать в ладонях и понимать, что будь это золото даже настоящим, его не хватит, чтобы выкупить свободу — вот и все, что остается теперь.
Он смотрит на свое отражение в морской воде, и волны качают, коверкают, разрывают чужое незнакомое лицо с содранной кожей: отец был так разгневан, что едва не стер Карлоса с лица земли. Теперь он понял, что с первыми детьми ошибок всегда слишком много и стоят они дорого, поэтому с его братьями и сестрами обошелся гуманнее: сохранил им жизнь. Обирал, конечно, нещадно, да только, если за отсутствие золота платят жизнью, это кажется большой удачей. Золото — вот настоящий бог в этих краях, Карлос понял это еще когда, пороховые залпы только зазвучали на его земле. Он даже пытался с этим богом бороться, но не сумел, а увидев огромный храм, над которым никогда не заходит солнце, понял, что никогда бы не справился.
— Ты не видел моего брата?
— Нет, сеньорита, не видел. С утра здесь сижу — никто не проходил.
Она нерешительно переминается с ноги на ногу: туфли полны песка от долгой бесплодной прогулки по песчаной косе, лицо влажное от пота, щеки горят красноватым румянцем. Она убирает за ухо выбившуюся от ветра прядь волос и напряженно сжимает тонкие губы, поправляет съехавший маковый венок. Теперь, когда Карлос не помнит настоящего имени, а кровь его смешалась с кровью отца, Эмма даже кажется ему красивой, правда, от этого нет никакого толку, а благоразумные поклонники предпочитают приставания вложениям в неподвластную им регрессирующую экономику. Конечно, ее здесь любят, но эта любовь слишком унизительна, чтобы завидовать всерьез.
— Я за него волнуюсь.
Под дорогим платьем — дешевое белье, золотой крестик на шее окончательно превратился в камень на шее, тянущий ко дну, а блестящая слава — в застилающую глаза пыль. У Эммы белая кожа и изящные манеры, и даже не самая плохая родословная, плохо одно — она родилась не мужчиной, а это меняет все, особенно теперь, когда земля стремительно уходит из-под ног: вместе с деньгами и братом.
— Если он и приходил, то пройдет здесь.
И это правда.
Эмма раздумывает еще недолго, а потом просит принести мольберт и краски с дальнего конца пляжа. В этом доме она имеет власть, хоть и женщина, хоть и прислужница, хоть и должна как можно скорее найти покровителя богаче.
Вместо этого она приходит на пляж с золотым песком и рисует море.
Говорит мечтательно, как бы сама с собой:
— Там, за морем, говорят, целый континент. Если получится на нем закрепиться, они посмотрят на меня как на равную. Посмотрят, не так ли? Ведь я ничем не хуже.
Карлос смотрит снизу вверх, но язык прикусывает. Она ему кажется ужасно на них похожей: и волосы стрижет непозволительно коротко, и бежит из опустевших портов родного дома рисовать море, и краски заимствует на неопределенный срок у Романо, который даже научил рисовать, хотя всем известно, что живопись — дело не женское. И мечты ее не женские тоже.
Впрочем, она действительно одна из них, а это отрицать невозможно, что повышает ее шансы на успех.
— Я никакой земли не видел, сеньорита.
Море кажется безграничным и отчаянно шипит: стирает следы с золотого песка, выплевывает вещи с затонувших галеонов, саднит незажившие шрамы. Говорят, переплыть нельзя: сколько ни дрейфуй, а выбросит на тот же берег. И это кажется правдой. Во всяком случае, путешествие от родного островка до континента на другом конце света выглядело достаточно опасным и длинным, чтобы не пытаться переплыть океан в рыбацкой лодке.
А еще Карлос слишком не похож ни на кого из них: и кожа загорелая, и глаза темные, и пользы никакой, и равным его здесь никогда не признают.
— Я слышала, он ходит на какие-то странные проповеди, кальвинистские, если не ошибаюсь.
А еще копит, ходит в дешевой одежде, уходит из дома на рассвете. Антонио волнуется, но занят больше конфискацией имущества тех, кто не него не похож, пополнением казны, сбором налогов, страхом. Былое могущество подтачивается капля за каплей.
Антонио повторяет раз за разом тихо:
— Оставайся с нами.
А в ответ получает молчание и удаляющуюся спину, а его угрозы, примененные в тысячный раз, не имеют эффекта. Умереть — страшно, умирать — больно, однако Испания не имеет власти над его жизнью. Брата Бельгии здесь не понимают и побаиваются.
— Оставайся в нашей церкви.
Но вскоре он покинет их навсегда.
Эмма вслушивается в шум волн и всматривается в синеющую даль. Только одно в этом мире означает свободу — умение порабощать. А без него ты и сам оказываешься порабощенным.
— Мне кажется, скоро война начнется.
Прислушиваясь к голосам из холодных стен, лицам гостей, рассказам странников, Карлос многому научился. Другого выбора никто не предоставил.
И смутная тревога обращается нарастающим страхом. Куба еще не то, чтобы совсем взрослый, но и ребенком не назовешь: из детства вытянутый насильно, второпях крещеный и нелюбимый. Без языка, истории, имени — все похоронено залпами пушек, а что уцелело — изменилось до неузнаваемости. Беззащитные — оплот тирании. Это правда, и это не сулит ничего хорошего.
К вечеру становится холодно, песок под ногами перестает блестеть, небо заволакивают тучи и ветер дует, сбивая с ног. Эмма нехотя соглашается, что нужно уходить, и Карлос помогает перенести мольберт, все-таки вещь дорогая и купленная в те времена, когда Эмма еще могла позволить себе многое и когда ее родные порты были полны людей.
— Небо хмурится. Кажется, это не к добру.
И она права.
***
Вскоре они узнают о начале войны, и годы ожидания краха оборачиваются адом. Первый кирпичик из непрочной стены вытащен, а значит, разрушение неотвратимо. Эмма отрекается от брата и чуждых ей взглядов, но помогает мало: налоги растут, казна пустеет, и, в конце концов, Антонио признает свою слабость.
И тонет вместе с непобедимой Армадой и домом, не глядя пытаясь утащить с собой каждого, оказавшегося поблизости, на самое дно. Возможно, утонуть и не видеть того, что произойдет дальше, действительно, не самый плохой вариант.
Монополия судить выпадает лишь победителям.
***
А потом буря стихает.
Карлос по-прежнему перебирает песок ладонями, носит заплатанную рубаху, прислушивается к дворцовым разговорам и через гуамо раз за разом пытается докричаться до духов предков.
Волны смывают следы Эммы, как будто ее никогда здесь и не было. Теперь она живет с новым господином, пишет горы и носит венки из увядших маков. А по ночам достает припрятанную от всех шпагу и в тревожных снах ступает на землю по ту сторону моря.
Карлос мечтает быть свободным, но в конечном итоге окажется последним, кто покинет нерадивого папашу. Эмма мечтает быть в числе сильных, но раз за разом выступает разменной монетой в чужих играх, а далекий берег и кровь на шпаге так и остаются грезами. Которые однажды станут реальностью.
